Очень интересным вопросом задался политолог Аббас Галлямов:
«Крайне важным с точки зрения долгосрочных последствий представляется вопрос о том, назначит ли общественное мнение кого-нибудь ответственным за то, что сейчас творится в мире, или нет. Теоретически, может победить ощущение, что это была неподконтрольная человеку стихия - что-то вроде метеорита или цунами. Тогда и винить некого.
Возможен, однако, и другой вариант - ответственность будет возложена на политическую систему. Люди вполне могут зафиксироваться на том, что правительства оказались не готовы ни к эпидемии, ни к последующему экономическому кризису.
Если все пойдёт по первому сценарию, то никакого особого запроса на перемены в мире не возникнет. Доминировать будет желание поскорее восстановить статус-кво, воспользовавшись для этого старыми схемами и чертежами.
В противном случае старые схемы будут отброшены и общество потребует радикальных реформ. Такое было в Европе после Второй Мировой войны. Дело в том, что антифашистское сопротивление практически везде противопоставляло себя не только оккупантам и их домашним пособникам, но и довоенным политическим системам своих стран. Было принято считать, что именно они привели мир к торжеству тоталитарных идеологий и поражению людей доброй воли. Борьба с фашизмом, поэтому, предполагала противостояние самому духу эпохи, позволившему фашизму победить. Сопротивление было пропитано революционными настроениями. Не восстанавливать старый мир, а строить новый. Авторы итальянского ревью Societa написали осенью 1945-го: « Никто из нас не признаёт своего прошлого. Для нас это невозможно».
Жертвами подобного настроя оказались не только нацисты и местные квислинги. Пострадали и довоенные политики. Если до 1939 года в Европе доминировали правые консерваторы, то после 1945-го баланс сдвинулся к левым, лево-центристам, а также оформившимся в виде нового массового движения христианским демократам - в общем, разным прогрессистам. Моду на laissez-faire сменила мода на централизованное планирование и регулирование - идеи, которыми в довоенной Европы увлекались в основном маргиналы. Популярнейший британский историк Алан Тейлор, выступая по радио в ноябре 1945-го сказал: «В Европе больше никто не верит в американский образ жизни - то есть, в частное предпринимательство. Если выразиться точнее, те политики, которые в него верят, разбиты наголову и будущее у них такое же мрачное как у якобитов в Англии после 1688 года».
В целом, такие мощные сдвиги в мировой истории - редкость. Помню, во время мирового экономического кризиса 2008 года не было недостатка в прогнозах, утверждающих, что «мир никогда не будет прежним». Сейчас о той истории и тех прогнозах и думать забыли.
Что будет после коронавируса? Все-таки здесь речь идёт не только об экономике, но и о человеческих жизнях. Каждый день СМИ называют количество умерших за предыдущие сутки. Вроде как на войне.
Особенностью архаичного сознания является постоянный поиск виновных в любых несчастьях. Антропологи неоднократно описывали, что дикари вообще не верят в смерть от естественных причин. Даже если человек умер в старости вследствие какой-нибудь очевидной болезни, соплеменники все равно будут искать того, кто навёл на него порчу. С другой стороны, мир уже давно модернизировался и наряду с архаичными пластами сознания в головах у нас наличествуют и современные логические связи. Разумом мы понимаем, что в отличие от войны коронавирус - это не рукотворное, а природное явление, поэтому поиск козла отпущения вовсе необязателен.
Какая из структур нашей психики победит в данном случае, пока не ясно. Предпосылки есть как к одному, так и к другому. В какой-то момент этот баланс нарушится и один из двух сценариев покажется более реалистичным. Политик, который разглядит его первым, получит мощное преимущество...»
***
А вот что думает о том, каким может стать мир после выхода из карантина замечательный украинский публицист и литератор Марианна Кияновская, посвятившая пандемии эссе, отрывок из которого в переводе мы предлагаем вашем вниманию:
«Еще в 1970-х годах ученые заговорили об угрозе наступления для человечества "нового Средневековья", но тогда речь шла прежде всего о резком спаде уровня грамотности. Сейчас разговоры о "новом Средневековье" ведутся в контексте некоторых тенденций глобальной биополитики. В сочетании с пандемией Covid-19 это, к сожалению, — очень реалистичный сценарий. Напомню, что в историческую эпоху раннего Средневековья период глубокого упадка длился фактически несколько сотен лет.
Парадоксально, но я думаю, что всем будет гораздо лучше, если мы переживем и осмыслим пандемию Covid-19 не через паттерны Апокалипсиса, а как глобальную катастрофу вселенского масштаба.
Только таким образом, мне кажется, пандемия может стать фактором эмансипации (и перезагрузки, и развития), а не наоборот. Потому что в каком-то смысле пандемия Covid-19 — уникальный шанс для нашей культуры: мало когда социокультурная трансформация совпадает по времени с экономической и политической. Это большое испытание, чрезвычайно жестокий вызов — но также и способ и действительно редкий шанс на кьеркегоровский экзистенциальный "скачок", на создание "нового будущего" вместо "старого будущего", которое представлялось-вспоминалось на основании "старого прошлого" и " старого настоящего".
Михаил Ямпольский в одной из лекций сказал, что в катастрофе есть нечто такое, что делает невозможным возврат в прошлое, в предыдущий континуум. С точки зрения теории катастроф пандемия — катастрофический переход в иное состояние, причем не только на уровне экономики или новых поведенческих "карантинных паттернов", но и на уровне повседневных практик и массового сознания. Здесь главный вопрос — кто и как будет строить дискурсы.
А значит, ответ на вопрос о том, каким будет мир после пандемии, чрезвычайно прост: он будет таким, какими будут дискурсы. А дискурсы будут такими, какими мы их совместно построим. В эти дни все еще продолжается тот уникальный миросозидающий момент, когда "слово" может буквально воплощаться в "тело" — причем на уровне абсолютно материальном. Именно сейчас наша ежедневная действительность и наше будущее во многом зависит от создателей дискурсов и от их сред — и от способности этих сред к радостному, оптимистичному и одновременно прагматическому взаимодействию.
Я это вижу так, что общество, начиная с элит, но на самом деле так или иначе все общество в Украине, все европейское сообщество, миллионы или миллиарды людей должны иметь открытый (и это принципиально) проект будущего, то есть сумму различных, но не взаимоисключающих проектов, собственно — проектов-возможностей, помня, что жесткие, агрессивные, "гомогенные" проекты утопий, как у коммунистов или у гитлеровцев, вызывают беспрецедентно ужасные последствия. Эти проекты-возможности могли бы быть объединены общим "ощущением будущего". И при этом нужно, чтобы существовал мощный и одновременный запрос на проект будущего — и от элит, и "снизу".
Одновременный запрос на проект будущего — и от элит, и "снизу" — это очень важно. Без этого одновременного запроса, причем именно сейчас, большой шанс на следующую модернизацию может оказаться потерянным.
Мало кто связывает аварию на Чернобыльской АЭС и образование Евросоюза в его нынешнем статусе. Тем не менее я предполагаю, что именно Чернобыльская катастрофа стала окончательным катализатором воплощения грандиозного проекта Европейского сообщества именно в его нынешнем масштабе — хотя, безусловно, первые шаги к объединению были сделаны еще в разгар Холодной войны. В любом случае Единый европейский акт, определивший стратегию и цели европейской интеграции, хотя и был подписан в феврале 1986 года, вступил в силу только 1 июля 1987-го, то есть когда он получил поддержку на национальных референдумах. Я считаю, что Единый европейский акт получил абсолютную поддержку в большинстве стран, где прошли референдумы, прежде всего потому, что почти все эти референдумы происходили сразу после Чернобыльской катастрофы.
Пандемия Covid-19 требует и неизбежно будет требовать как "наднациональных" решений, связанных, скажем, с соблюдением карантина и системой карантинного контроля, с коронабондами, так и прицельно "национальных". Даже уже сейчас в связи с пандемией правительства отдельных государств принимают временные постановления, например, о гарантиях для мигрантов. Кроме того, воплощаются различные другие меры, в том числе согласованные с ВОЗ и МВФ. Но среди всех этих решений должны быть не только направленные на сохранение жизни и здоровья, но и защищающие человечность, эмоциональное и ценностное "качество" человека как индивидуума, "вашу и нашу свободу".
Я отчетливо представляю эту гипотетическую цепочку: от пандемии Covid-19, мыслимой как катастрофа, через единство и солидарность стран всего мира, через стадию переосмысления, например, отдельных аспектов идентичности и суверенности — и до воплощения проекта будущего.
Таким общим для всех и на микро- и на макроуровне проектом — и реальным шансом на общечеловеческий модернизационный процесс — может быть, например, идея комплексного, стратегического, глобального формирования через "сложную культуру" "сложного человека". Потому что без "сложного человека" немыслимы ни высокие технологии, ни настоящий креатив, ни эволюция общества потребления до условного "общества будущего".»