Свет из вечной тьмы: о романе Егора Фетисова «Пустота Волопаса»

Анна Берсенева, писатель

Событийный контур романа Егора Фетисова «Пустота Волопаса» (М.: ИД «Городец». 2021) стар как мир: любовный треугольник. В Петербурге живет филолог Антон Македонов. Юность его позади, жизнь приобрела черты определенности, которую едва ли можно считать достижением. Зарабатывает репетиторством и литературными переводами, но выдающимся переводчиком не стал. Стабильного дохода нет. Друзей тоже нет. Пытается писать прозу. Живет в квартире, которую снимает его девушка Варя, иллюстратор детских книг. Понимает, что все эти обстоятельства невозможно игнорировать, несмотря на то, что его и Варю связывает взаимная любовь. В общем, когда приезжает живущий в Норвегии Игорь Аркасов, бывший однокурсник и друг Македонова, влечение между Игорем и Варей кажется естественным развитием событий.

Но свести происходящее к одной лишь событийности невозможно в принципе. Действительность этого романа не сводится и к психологии героев, которая прописана с безупречной тонкостью. Вот Македонов «ждет, что она будет звонить с работы каждые полчаса, узнать, как он, где он, думает ли он о ней. «Мак, ты обо мне думаешь?» И вешать трубку. Тогда запускается нескончаемый круг цветов радуги, потому что человеку не так много надо. Ему очень даже мало надо. Луч света в темном царстве — вот что нужно человеку. Пафосно, но верно. Пафосно, но в самую точку. В которой сходятся пространство и время». А вот Варе «хотелось перевернуть мир, черепахами кверху, и в этом, конечно, была вина Мака, который вечно торчал у компьютера, не пытаясь сделать ее жизнь неповторимой. А она хотела неповторимой жизни, в этом она могла себе признаться. Точнее говоря, иногда хотела, а иногда нет, она была переменчивой натурой».

Не акцентирует автор внимание и на внешних деталях (вот уж у кого они не соответствуют тошнотворному определению «вкусные»!), отводя им естественный объем и позволяя внешнему миру явиться в тексте не просто разнообразным, но и обдумываемым по мере его явления:

«За окном галдела банда дроздов-рябинников, видимо, доедая в палисаднике остатки не опавшей еще смородины. Варя умылась под рукомойником, удивляясь, как время до сих пор не вытеснило девятнадцатый век из двадцать первого».

Не акцентируются и идеи - они возникают с той краткой точностью, которая не требует педалирования:

«Вот наш президент выступал давеча на очередной двадцатке, кажется, и сказал, что либерализм изжил себя.

— У вас же король, — поддел его Македонов.

— У нас же царь, — парировал Игорь. — Дослушай мысль, собственно. Это же все чувствовалось и в тот год, когда я уехал. А что значит либерализм, если так, на пальцах, попроще? Свобода и есть. И тебе оглашают официальную точку зрения государства — свобода изжила себя и на фиг не нужна, собственно, — и общество не выходит на улицы на следующий день и не возмущается. Значит, на самом деле, в целом это всем... это всех устраивает. И я в общем-то не против, в конце концов общество само решает, какие у него приоритеты. То есть, что для него важно, — поправился он. — Просто мне лично это не подходит. Приходится жить в других краях. Хотя это все равно чужбина, — добавил он. — Вам этого не понять».

Такая насыщенная многослойность - деталей, характеров, мыслей - уже сама по себе делает текст художественно полноценным. В романе множество потрясающих в своей яркости сцен - и зимняя охота, на которую отец берет с собой маленького Игоря, и китобойный промысел, которым Аркасов занимается в Норвегии, и поездка Македонова и Вари на гору Фудзи, и ночной разговор Македонова с давно забытой одноклассницей по фамилии Барсук, и неожиданно пророческое гадание Варе обманщицы-цыганки, и еще бесконечное множество событий, среди которых и те, что относятся к жизни придуманного Македоновым писателя Ветова, и те, что происходят с героями во сне. Каждый персонаж выразителен, у каждого свои и только свои «щупальца-присоски, которыми он, как осьминог, держится за окружающий мир»…

Но сила этого многообразия состоит в том, что оно не самодостаточно.

То, что со всей очевидностью является для автора главным, что в каком-то смысле затмевает, а точнее, делает осмысленным и внешний, и внутренний мир героев, воплощено в образе, о котором Игорь впервые узнает от отца как раз во время памятной (и едва не ставшей для него роковой) охоты:

«— Человек горит-горит всю жизнь потихоньку, и от него остается горстка золы.

Игорь спросил папу, боится ли тот превратиться в золу. Папа сказал, что это не страшно. И совсем не больно. Просто человек приходит из пустоты и возвращается в пустоту. В каком-то смысле, привычную ему пустоту. Пустоту Волопаса. Там, где созвездие Волопаса, кажется, что совсем ничего нет. Ни одной галактики. На самом деле, их там несколько десятков, что-то около шестидесяти. Причем, это обнаруженных. Сначала вообще нашли всего восемь штук. Так что их там, может, миллионы или миллиарды. Еще не обнаруженных. Так чаще всего бывает в жизни: даже когда тебе будет казаться, что тебя окружает абсолютная пустота, что-то в ней всегда будет, просто присмотрись, не торопись отчаиваться, дай глазам обвыкнуться, какие-то звездочки всегда светят, каким бы полным ни казался мрак. Ты сейчас этого не поймешь, но постарайся это запомнить, и когда-нибудь ты, может быть, вспомнишь мои слова, и они помогут тебе продержаться на поверхности».

Эти слова Игорь Аркасов вспоминает потом всю свою жизнь. Гигантский космический войд, пространство, в котором нет или почти нет галактик, неизвестно каким образом устроенная материя, потусторонний мир, куда переселяются души и откуда зарождается потом новая жизнь, объясняет ему - а через него и тем, кто с ним связан, - и собственное устройство, и устройство мира в целом, и смысл каждой его детали.

Македонов вспоминает, как его друг в юности придумал «теорию, по которой каждый человек похож на звезду. Люди читают какого-нибудь Флобера, а его давно уже нет. Только свет доходит до них. В виде текста. И так с каждым, без исключения. Просто бывают звезды более яркие и менее яркие, так и люди. Но свет исходит от каждого. Аркасов убеждал Македонова, что, по сравнению с Пушкиным или Ван Гогом, неярких людей гораздо больше, в миллионы раз, наверное. И их потом невооруженным глазом не видно, они кажутся пустой межгалактической чернотой. А на самом деле они там внутри этой черноты, просто их свет еще не дошел до нас. И может, никогда не дойдет. Но это не значит, что этого света не существует».

Пустота эта внятна не только Аркасову. О ней говорит Варе и Македонову и старый японский писатель, который приглашает их в гости, когда Варя иллюстрирует его детскую книгу: «Это пустота высшей точки, когда качели взлетают максимально высоко и на мгновение останавливаются, чтобы опять начать движение. Это пустота между самым концом и началом нового. Может статься, самое творческое, что дано пережить человеку. Вершина горы. Ее пик. На нем невозможно задержаться надолго, там ничего и никого нет, но оттуда видно все, что было, и что-то из того, что будет. И это — все, что нам дано понять, потому что человек не может исправить прошлое или сотворить будущее. Все, что мы создаем — пустые раковины, но в них когда-нибудь, возможно, заползет рак-отшельник и поселится там. Но, конечно, не навсегда».

Об этом пишет книгу и писатель Ветов, которого Македонов выдумал, а точнее, увидел внутренним взором: «Это должна быть медленная книга про жизнь и про смерть, про смерть внутри жизни и про жизнь внутри смерти, эдакая матрешка, японская традиция кукол, вкладываемых одна в другую, самая большая из них — сама Аня, она вмещает в себя все: Ветова, его будущую книгу, опустевший ночной город, проезжающие машины, звезды, существующие по ту сторону туч».

Неизвестно, может ли быть вообще написана такая книга. Могут ли не разминуться в жизни Македонов и Варя, любящие друг друга каким-то несоединимым образом. Может ли найти любовь неприкаянный охотник Игорь Аркасов. Действительно ли что-то рождается в великой пустоте, куда всё уходит.

Роман Егора Фетисова «Пустота Волопаса» не дает ответов на главные вопросы - его сильный, горестно и тонко исполненный замысел не позволяет этого делать. Но по прочтении как раз и приходит понимание, что поиск ответов настоящего уровня жизненно необходим человеку.