Противодействуя энтропии: частности жизни в новой книге Александра Стесина

Анна Берсенева, писатель

В стремительной яркости, с которой новый незаурядный автор появляется на литературном небосводе, может проявиться не только справедливый интерес, но и несправедливая краткость внимания к нему. Между тем такой писатель, как Алексанлр Стесин, должен привлекать читательское внимание не однократно или по случаю литературной премии, а каждой своей книгой. Потому что уже понятно: он важен для русской литературы именно как явление, за развитием которого стоит следить. И новая его книга «Птицы жизни» (М.: Новое литературное обозрение. 2021) подтверждает это.

Это повесть о том, как ветер жизни сбивает всех на лету. И думающему человеку известно, что так будет. И тем не менее человек ищет способ этому противостоять - возможно, не универсальный, но тот, который спасет от отчаяния и распада именно его.

Александр Стесин, впрочем, не преувеличивает возможность отыскать для этого рациональную методику - поиск такого рода в его понимании происходит с помощью очень тонких настроек:

«Я сказал, что человеку нужен опыт, чтобы отличать трагедию от истерики, то есть настоящее от выдумки. Но можно сказать и обратное: накопленный опыт — всего лишь иллюзия, создаваемая несовершенным устройством памяти. По прошествии лет многие вещи выглядят куда очевиднее, чем они казались когда-то и, возможно, чем были на самом деле. Ретроспекции свойственно упрощение, ловко выдающее себя за трезвость взгляда. Вероятнее всего, нет ни опыта, ни трезвости, нет ничего. Только уходящие частности жизни, которые надо как-то облечь в слова».

Частности этой повести многообразны - в диапазоне от географии до метафизики; в этом смысле автор не отбрасывает повествовательный опыт своей «Африканской книги»: «Там, где Панамериканское шоссе закладывает вираж в надежде избежать встречи с бандитами из Тегусигальпы, начинается один из самых дремучих и живописных участков земного пути. Обогнув чутко спящий вулкан, дорога устремляется вниз по тыльной стороне Центральноамериканского перешейка, пока не упрется в непроходимую сельву Дарьенского пробела». Но, в точном соответствии со своей же мыслью, и воспроизвести опыт прежних книг он не стремится, поскольку сознает бесплодность такого усилия.

В его прошлом - университетский поэтический семинар в Баффало, бурное начало литературной жизни со всеми ее иллюзиями. Кого-то из читателей рассказ об этом заставит вспомнить «Праздник, который всегда с тобой» (благо и год в Париже у Стесина тоже был), а кого-то - московский Литинститут с его негаснущей сумасшедшинкой. Во всяком случае, один литинститутский профессор по аналогии предстал в моей памяти:

«Я помню Клетиса Огуннайке, рослого и корпулентного нигерийца, с его подкупающей серьезностью и способностью облекать самые невероятные тезисы в форму изящных логических построений. По-видимому, он, как и все в нашем окружении, был с приветом, но в его случае мы имели дело с той разновидностью безумия, что успешно выдает себя за здравомыслие и сократическую мудрость. К тому же, это был человек-энциклопедия, и, хотя при ближайшем рассмотрении его эрудированность могла оказаться весьма поверхностной, ни у кого из нас ни разу не возникло желания копнуть глубже».

Сознавая, что любой взгляд снаружи означает, что обратно внутрь уже не попасть (это тоже наблюдение из метафизического диапазона, в который помимо географии умещается и психология), автор «инспектирует» друзей своей юности, включая в их круг и себя самого, чтобы понять, как каждый из них, «земную жизнь пройдя до половины, кто в лес, кто по дрова», справился или не справился с непростой задачей противодействия энтропии.

Один из тех, с кем он учился в том поэтическом семинаре, как раз и живет теперь в джунглях Центральной Америки вместе с другими экспатами, среди которых бывшая адвокатша по смертным приговорам, увлечен бёрдвотчингом, философски относится к тому, что его жена в отсутствие медицинской помощи едва не умерла от кровотечения, которое вполне может повториться («что же нам теперь, не жить из-за этого?»), и, не питая иллюзий насчет латиноамериканской души, проставляет еду и выпивку местным жителям, чтобы те по-соседски его не сожгли.

Другой, наполовину кениец, наполовину ирландец, прошел гиюр и теперь гордо носит кипу.

Третья вышла замуж, родила, живет в маленьком городке, выглядит измотанной и неухоженной, стала писать прекрасные стихи.

Вероятно, каждый из них сознает то же, что и автор: «Человек грубеет, как кожа, и в один прекрасный день, с ужасом обнаружив произошедшую перемену, начинает тешить себя надеждой, что это не навсегда, надо просто заняться собой, привести себя в порядок, вернуться к прежнему «я». Когда же он свыкнется с мыслью, что вернуться нельзя, память его как бы перерождается, начинает работать по-новому, высвечивая прошлое «я» гораздо отчетливее, чем раньше».

И что есть истина?

Было бы странно, если бы писатель, думающий и чувствующий так глубоко и тонко, как Александр Стесин, дал простой ответ. Значимость его повести - в честной постановке вопроса, в милосердной многомерности взгляда, в понимании того, что только жизнь в целом и является ответом, и что только такая жизнь, которая является ответом, имеет смысл.