Незаурядные люди в незаурядных обстоятельствах: вышли две книги прозы Якова Шехтера

Анна Берсенева

Роман Якова Шехтера «Хождение в Кадис» и сборник его рассказов «Есть ли снег на небе. Рассказы о неожиданном» (М.: Флобериум/RUGRAM. 2022), вышедшие одновременно, являют читателю автора с жанровым диапазоном от исторического приключенческого романа, написанного в лучшей европейской традиции, до шедевров еврейского фольклора в блестящей прозаической подаче.

Приключения героев «Хождения в Кадис» начинаются в XV веке и разворачиваются на обширном пространстве суши и моря - от монастыря в новгородских лесах до Стамбула и Кадиса. Юный Афанасий, воспитанный как раз в монастыре, но очень своеобразно - как безжалостный мститель-василиск, отправляется в странствие по белу свету отчасти потому, что обвинен в ереси, но главным образом все-таки ради того, чтобы понять, что такое истинная вера и как отличить ее от суеверий. Если учесть, что его странствия по странам и религиям проходят от христианства с необычными изводами до мусульманства со сложным эзотерическим учением суфиев и иудаизма с тонкостями каббалистических знаний, - можно подумать, что «Хождение в Кадис» это сложный роман о духовном поиске. И подумать так будет правильно - если только убрать определение «сложный». Потому что Яков Шехтер написал текст искрометный, динамичный, заставляющий вспомнить прекрасные приключенческие романы, которые, поразив юное воображение, вводили в книжный мир, убеждая, что он может быть увлекательнее реальности. Возможность снова погрузиться в тот мир ранней юности, оставаясь при этом в кругу взрослых мыслей, - это главное, что дает чтение «Хождения в Кадис».

Историю и быт тех мест и времен, о которых пишет, автор не просто знает досконально, но представляет в романе с непринужденностью, которая и современникам не всегда бывает доступна. Он знает, чем славился Кадис («Из открытого окна несло свежестью, ночной бриз дул с суши, но, проносясь над заливом, отделяющим расположенный на мысе Кадис от материка, вбирал в себя прохладу океанской воды. Вместе с холодком ветер приносил ароматы нагретых солнцем лугов, и этим удивительным сочетанием по праву гордились кадисцы»), и как выглядел «весёлый квартал» этого города, и какие орудия бывали задействованы во время морского боя, и как был устроен быт испанских грандов, и в чем состояло русское иконоборчество, и как обучали морскому делу…

Однако при таком не просто обилии даже, а изобилии разнообразных сведений повествование ни на одной странице не становится описательно-вялым. Со всеми героями постоянно происходит что-то необыкновенное и опасное, они рискуют жизнями ради высоких целей и познают природу человеческую с бесстрашием истинной страсти.

Вот так, например, это происходит с новгородским юношей Афанасием, который в новой своей жизни получает новое имя и становится грозой морей: «В конце концов Барбаросса пришел к выводу: мир устроен так, что роковые рубежи в нем коварно неразличимы. До какого-то мгновения человек находится по одну сторону и вдруг, уже в следующее мгновение, оказывается на другой. Граница осталась за плечами, невыразимое свершилось, а человек даже не заметил».

А вот так - с молодым грандом Санти де Мена: «Вот что я тебе скажу, дорогой мой идальго: если бы все эти годы ты держал уши открытыми, а глаза не зажмуренными, то смог бы слышать и видеть, что творится вокруг. Их светлость наконец изволили выйти из золоченой клетки особняка потомственных грандов и страшно обижены, что мир оказался не таким лазурным и радостным, каким его преподносил Хуан-Антонио. Сядь, выпей и успокойся. Нужно принимать Кадис таким, каков он есть».

Мировоззренческие замечания вплетены в текст «Хождения в Кадис» так мимолетно, что становятся жанровым признаком приключенческого романа. А вот сборник «Есть ли снег на небе» к приключенческому жанру не относится точно, и понимание жизни выглядит в нем совсем иначе.

«Чудесные, удивительные, странные происшествия, случившиеся с праведниками и разбойниками, богачами и бедняками, учеными и неучеными евреями, занимают всю ширину спектра достоверности, от затейливых побасенок до абсолютной правды. Есть строго документальные истории с указаниями конкретных имен и точных географических подробностей, есть явно сочиненные, есть притчи, и мемуары, и анекдоты», - пишет Яков Шехтер в предисловии. И хотя он уверяет, что некоторые из услышанных им историй просто записал, - тут же выдает себя уточнением: «Разумеется, заменив беспорядочно-эмоциональное течение устной речи ровным дыханием прозы».

В рассказе «Шлиссель-хала» автор замечает: «Как у всякого еврейского обычая, для шлиссель-халы существует не одно объяснение, а минимум три: этическое, эзотерическое, мистическое». Это можно считать и объяснением того, как построены его рассказы. Такое же - косвенное - объяснение дается в рассказе «Разговоры сумасшедших»: «Не зря, ох не зря каббалой разрешено заниматься только женатым мужчинам после тридцати лет. Возраст, жена и дети, словно якорь, держат каббалиста, не давая ему оторваться от реальности и улететь за духовыми вихрями». В «рассказах о неожиданном» - а их в сборнике больше четырех десятков - мистика и эзотерика удерживаются прочным якорем множества житейских примет и наблюдений из еврейской жизни четырех с лишним веков - от семнадцатого до двадцать первого. А учитывая, что действие происходит везде, где жили и живут хасиды, пространство этого сборника трудно охватить взглядом. В нем есть просто феерические истории - да, собственно, все они таковы.

Вот, к примеру, рассказ «За пологом тайны». Восемнадцатый век, окрестности Фастова. Два друга едут за советом к ребе Аврааму, прозванному ангелом за его полную отрешенность от мира: «Лес кончился, дорога вилась по равнине, тусклый свет, лившийся через разрывы в тучах, наполнял ее от земли до самого верха, как вода наполняет стакан». Красота этой картины уже может наполнить собою повествование. Но то, чем этот рассказ заканчивается - когда ребе объясняет одному из друзей, чем объясняется его неудачливость в делах, - поражает не просто новеллистичностью как жанровой приметой, но глубокой основой этой новеллистичности.

Ребе говорит о том, какие воплощения проходит человеческая душа, которая не сумела выполнить то, для чего пришла в земной мир:

«— Четвертое воплощение не такое, как предыдущие три. Оно всегда благословлено страданиями, потому, что страдания искупают невыполненную ранее работу. Талмуд сообщает о четырех видах таких страданий: муки бедности, желудочная хворь, притеснения от кредиторов, злая жена.

Реувен вскрикнул и закрыл лицо руками. Он уже все понял, но ребе Авраам продолжал объяснять:

— Ты и твой друг пришли в наш мир четвертый раз, поэтому ваша жизнь никогда не будет ни спокойной, ни счастливой. Ваше подлинное счастье — страдание, — и я все эти годы старался вести вас по наиболее легкому из путей».

Кажется, нет явления действительности, которое не нашло бы воплощения в одном из рассказов этого сборника.

«Бедный, но честный» - история простого человека, которому жизнь представляется «мокрым от дождя кустом ракиты. Бьет его ветер, нещадно поливает дождь или жарит солнце, а он знай себе растет, цепляясь корнями за поросший травой склон, сбегающий к петлявой речушке. Этот скромный куст, и хмурое, то и дело роняющее слезы дождя галицийское небо, и низко стелющийся дым из труб польских хат, и холодный туман, ползущий из расселин карпатских гор, были ландшафтом судьбы Ихиеля». Но в этой жизни, далекой от всяческого блеска, ему повезло: «Хася была большой удачей Ихиеля, выигрышным лотерейным билетиком. Во всем его поддерживала, прикрывала, никогда не ругала. Удивительного в том было немного — почти все жены сверстников Ихиеля вели себя подобным образом. Но, в отличие от почти всех, Ихиель был влюблен в свою жену, а она в него, и вот это и был счастливый лотерейный билетик». А вдобавок к любви судьба выдала Ихиелю на свадьбу еще один подарок: «Фарватер заблаговременно очистили родители, и судно на всех парусах рвануло в океан житейских событий».

Россыпь житейских событий представлена в рассказах не бесцельно - она порождает такую же обильную россыпь житейской мудрости.

«Человек ко всему привыкает, и привыкает быстро. Вчера еще вечно голодные рабы в Египте возмущались тем, что им не дают достаточно соломы для изготовления кирпичей из глины. Они хотели лучше и качественней обслуживать фараона, а надсмотрщики мешали! Прошло совсем немного, и, начисто позабыв о рабстве, они уже роптали против Бога из-за нехватки мяса» («Надгробная речь сварливой жены»).

«Хасиды недоуменно переглянулись: откуда взяться свече посреди девственного леса? И хоть души рвались в Меджибож, любопытство пересилило, хасиды остановили лошадь и пошли на огонек. Вот так бывает и с самыми возвышенными натурами. Святой трепет, отрешенность, горний мир и чистое служение пасуют перед горящей за деревьями свечой. Со всеми такое случается, поэтому не станем осуждать хасидов, а посмотрим, что случилось дальше» («Свеча в лесу»).

Такие наблюдения - печальные, смешные, мистические, мимолетные, глубокие, сопровождающие жизнь евреев веками - играют на страницах «рассказов о неожиданном» всеми красками жизни земной и внеземной. Как на страницах «Хождения в Кадис» всеми красками играют приключения незаурядных людей в незаурядных обстоятельствах. Именно это - незаурядность, недюжинность, необыкновенность, неожиданность появления на расчисленном литературном поле - есть главная характеристика прозы Якова Шехтера.