Иван Зубов
В годы Перестройки более тридцати лет тому назад в советской прессе возникла интереснейшая дискуссия о причинах многолетнего рабского состояния умов в нашей стране. Именно тогда была высказана громкая, но по сути фашистская идея о «генетической памяти» народов населяющих огромные российские пространства. Парадокс состоит в том, что до сих пор эта идея пользуется неизменным успехом, и, что самое удивительное, в обоих лагерях, и в «либеральном», и в «патриотическом». Спорить о плохих (хороших) генах продолжают до сих пор. Пример тому, пост известного российского политолога Сергея Шелина, который предложил решить наконец эту проблему:
«Про генетическую память. Выражение «это у них в генетической памяти» встречаешь на каждом шагу во всех российских рассуждениях, и казенных, и антиказенных. «Бескорыстно любить начальство - это записано у русских в генетической памяти» - так говорят с обеих сторон, только одни с похвалой, а другие с упреком. И это неспроста. Интуитивное отрицание правил генетики, самобытный ламаркизм и вера в то, что приобретенные признаки наследуются - неотъемлемая часть российской духовной традиции. Вера в то, что дети, внуки и правнуки холуя будут прирожденные холуи. Так смотрели на действительность все великие - Тимирязев и Мичурин, Сталин и Лысенко. Тот, кто раскроет связь этой веры в «генетическую память» с другими базовыми особенностями российской цивилизации, многое поймет в этой цивилизации…»
Примечательно, что аудитория сразу же разделилась на два лагеря. Одни заявили, что «да», русское рабство наследуется генетически, правда, уже не напрямую, а косвенно.
Так, Роберт Шлегель предупреждает, что в семье потомственных интеллектуалов вряд ли родится бодибилдер:
«То, что нам генами передаются некоторые предрасположенности - то это очевидно. Генами определяется, скажем, наша эндокринная система с генетически предопределенным регуляторами гормонального баланса, который оказывает огромное влияние на развитие мозга. Скажем, в семье двух академических ветвей вряд ли появится непрошибаемый громила с горой мышц, который будет наводить страх своим агрессивным поведением.
Но качествам еще надо проявиться. Это хорошо знают собаководы. Новая порода создается где-то за 200 лет селекции. За это время собаки приобретают необходимые навыки, передающиеся, естественно, генетически, ибо другого пути нет. Это еще не значит, что щенок овчарки прямо с рождения начнет пасти овец, но воспитать в нем необходимые навыки будет в разы легче, чем у собаки, скажем, бойцовой породы. Которые отбираются, скажем так, тоже способом, очень далеким от гуманного. Социум, то есть воспитание, проявляет эти навыки. Но они заложены изначально генетически, но могут даже ни разу в течении жизни проявиться…»
Однако, большинство все же склоняется к тому, что русское рабство просто воспитывается с пеленок, и даже раньше, как, к примеру, думает Алексей Чудочкин: «У ребенка уже в 7 месяцев беременности работает мозг. Он слышит. И уже учиться у своей матери. Например бояться, когда мать боится. Т.е. минимум 2 месяца до родов ребенок "воспитывается" своей биологической матерью.»
Американский житель Лен Волчек, уверен в работе психоаналитической категории - коллективного бессознательного:
«Не забыть бы о коллективном бессознательном Карла Густава Юнга. Оно работает и ещё как! Страх вставлен младенцу ещё в утробе матери.
Они по глупости называют это «генетической памятью», а это колоссальный пласт вещества души обитателей России.
Я хорошо помню как после приезда в США на работу, целый год боялся американских ментов, пока не допёр, что они из другого теста…»
Выражение «генетическая память» по мнению многих просто сплошь и рядом используют в переносном смысле, красного словца ради. Мол «это въелось в нашу плоть и кровь». То есть понятие «гены» здесь используется чисто поэтически, а склонность к рабству лежит в бессознательной сфере. В глубокой не осознаваемой памяти. И это отнюдь не вечное проклятие, это можно изменить, стоит только захотеть.
Писатель Алина Витухновская считает, что «это одно из простейших объяснений, которое используется, чтобы не копать глубоко. Часть уклада, привычек, менталитета. Необходимый компонент рашизма, кстати…»
Аналитик Павел Венедиктов объясняет, как работает механизм этой «памяти»:
«Во-первых, культура наследуется. Не генетически, конечно, но передается путем воспитания из поколения в поколение. Во-вторых, мозг и культура (в самом широком смысле, как передача образцов поведения) эволюционировали совместно. Успешная передача опыта из поколения в поколение потребовала изменения мозга, т.е. мутации в мозге, способствовавшие успешной передаче культуры следующему поколению, увеличивали выживаемость. Таким образом передавалась по наследству не культура, а способность ее усваивать. И именно развитие этой способности явилось причиной увеличения объема мозга, произошедшего около 2 млн лет назад…»
С ним согласен Павел Вишняков:
«Поведенческая социальная память тоже наследуется, но не через гены, а с помощью ритуалов, практик воспитания ,мифотворчества и даже с помощью угроз правовой системы. "Гены" и "культурный код " - это образы, призванные оправдать их "научность", и в этом случае используются для отражения возможной поколенческой детерминированности. Социальные гены - это, возможно, интересная тема для гуманитарных, политологических исследований.»
На конкретном примере описал этот механизм Сергей Филиппов:
«Страх передается от отца к сыну не генетически, конечно, но разговорами, воспитанием, памятью. Знаю не понаслышке, а по истории своей собственной семьи. Всю свою долгую жизнь отец продолжал бояться, хотя, когда деда репрессировали ему было всего 8 лет. И вот до самой смерти, а он дожил почти до 92, это не ушло. Не уверен, что и у меня этот страх полностью ушел…»
Социолог Ольга Крокинская подвела своеобразный итог этой дискуссии, попытавшись примирить две позиции, прибегнув к новым научным данным:
«По сути вопроса: придется, все-таки, освоить понятие генно-культурной коэволюции, уже освоенное европейской культурой на уровне учебников. Два информационных потока - биологической и социокультурной наследственности, неслиянные, но сцепленные друг с другом, идущие в корреляции. Метафора "генетическая память" схватывает эту связь на уровне наблюдений здравого смыла, но трактует настолько упрощенно, что дает в результате уже невежество и мракобесие типа "страх вошел в гены советских людей", и это уже означает, что сделать с нами, болезными, ничего нельзя. Ибо "генетическая память"…»