Почему мы не умеем договариваться: о глубинном менталитете народа России

Несколько дней назад «Новые Известия» интереснейшие опубликовали эссе российского экономиста и политического аналитика Дмитрия Некрасова о причинах хронической недоговороспособности российской оппозиции. В своих рассуждениях на эту тему, Некрасов ссылается на книгу Александра Баунова «Конец режима», посвященную истории авторитарных режимов в Европе ХХ века, а также на работы выдающегося филолога Юрия Лотмана, роман Юрия Слезкина «Дом правительства» и книгу Александра Прохорова «Русская модель управления». Более того, Некрасов добавляет к своему объяснению этого феномена добавляет и обретенную генетическую предрасположенность жителей России к отрицанию компромиссов.

Социальный философ Николай Розов, внимательно прочитав эти рассуждения, решил добавить к ним свой аргумент, который считает основополагающим для все остальных:

«Не буду спорить ни с одним объяснением (даже с генами, как ни странно). Но настаиваю на более глубокой и единой причине, следствиями которой являются все вышеуказанные факторы.

Насилие, устрашение, принуждение

Причина эта - в исконной милитаризированности российской власти, главными способами управления и стратегиями остаются насилие, устрашение, принуждение, недопущение какой-либо самоорганизации и каких-либо неподконтрольных коалиций на подведомственной территории.

Именно отсюда вытекает множество известных черт, следствий: гиперцентрализм, властецентризм, феномен власти-собственности, патримониализм, конформизм масс в отношении к начальству вкупе с феноменом «лукавого раба», упор на «службу», «служение», отождествление власти, государства, режима и страны, Родины, превознесение «Царя», мечты о «хорошем Царе» и многое другое.

Горизонтальные договоры, компромиссы, коллективные проекты, основанные на взаимном доверии и самоорганизации - все это слабо развито в России, особенно в политической сфере по множеству объективных и субъективных факторов, которые все вытекают из вышеуказанной глубинной причины.

1. Авторитарная власть (а другой в России пока не видели даже в краткие периоды «разгула демократии») пристально следит за ростками горизонтальной самоорганизации и умело, эффективно их уничтожает, провоцируя и подогревая склоки;
2. Для самих потенциальных членов коалиции, как правило, нет опыта, а главное – «историй успеха» в какой-то деятельности с паритетным участием вне власти, не подконтрольных власти. Все опыты свержения власти в истории России (включая смуты, перевороты, революции) совершались фрондерские иерархиями с персональным лидерством (либо изначальным, либо которое вскоре высвечивалось) и с направленностью на полный захват властной монополии - возврату к тому же паттерну;
3. Все три основы социальной жизни - структуры (институты, организации, отношения), культурные образцы (ценности, принципы, картины мира, фреймы) и психические установки (убеждения, идентичности, поведенческие стереотипы) в России имеют вертикальную, а не горизонтальную конфигурацию. Как магнит выстраивает железные опилки, так российская власть милитаризованная, опирающаяся на принуждение и самоотождествление с высшими символами («Православие», «Родина», «Величие») центрирует на себе все эти структуры, образцы (паттерны) и установки;
4. Вопрос о «российских генах», конечно, самый тяжелый: трудный как в плане научной проверяемости, скандальный в плане морали, (анти)расизма и политкорректности. Говорить тут можно только о массовых предрасположенностях.

Можно ли утверждать, что младенцы с британскими, американскими, французскими, украинскими генами, воспитавшись в российской среде, покажут большую предрасположенность к договорам, компромиссам, отстаиванию своей свободы, прав и достоинства?

Можно ли утверждать, что младенцы с российскими генами, воспитавшись в западной, правовой среде, будут более склонны к конформизму и стратегиям насилия, устрашения, принуждения? Второе теперь изучать легче, однако уехавшие родители ведь неслучайно эмигрировали...

По моим ненаучным ощущениям, 95-98% политической культуры задает «среда». Но даже при этом вопрос о генном факторе (2-5%?) остается законным. Не забудем про трагический «искусственный отбор» в 1918-22, в эпохи коллективизации, ГУЛАГа и Второй мировой, где настоящие фронтовики больше гибли, а СМЕРШевцы, особисты, ВОХРовцы и прочие вполне себе выживали. Имело ли все это эффект на массовые врожденные предрасположенности? Вопрос остается открытым. (Кстати, сам я - сын именно фронтовика, чудом выжившего из-за тяжкого ранения под Кенигсбергом в свои 18 лет);

5. Будучи противником фатализма и расизма, я должен указать конструктивный путь преодоления реально тяжелого, масштабного дефекта нашей социальной, правовой и политической культуры. Но не буду здесь.

Чужим здесь не место

Большая книга этому посвящена, 12 лет назад издана и доступна (740 страниц.). Вся ее третья часть посвящена вопросам выхода из тупика российских циклов (а наша недоговороспособность - лишь часть этой большой темы).

Приведу только фрагмент, посвященный глубинному стереотипу российского менталитета «СВОИ И ЧУЖИЕ» из 9-й главы книги «Колея и перевал» (М.: РОССПЭН, 2011), с.198-200:

«Фрейм свои/чужие универсален для всех этносов и наций, культур и цивилизаций. Российская специфика, состоит в высоком уровне отвержения, непризнания чужого, в отказе за чужим в праве на достоинство или даже на существование, либо в полном игнорировании и пренебрежении чужим. Вместе с тем, многое из чужого быстро и эффективно осваивается, если это касается не социальных отношений, а быта, способов деятельности, технологий. В последние десятилетия наблюдаются удручающие признаки недоверия и к своим. Рост разрыва в доходах между разными социальными группами, воспроизводства этого разрыва в поколениях приводит к росту отчуждения меду новыми «сословиями».

Кроме того, пренебрежение правами собственности глубинным образом связано с подданнической политической культурой (Пайпс, 1993) и массовым равнодушием относительно государственных дел и участия в управлении. Легкость превращения своих в чужих, а чужих во врагов связана, с одной стороны, с известной традиционной милитаризованностью российского государства и «милитаризацией повседневности» (Клямкин, 2007), то есть конструированием мирной жизни по военному образцу, с другой стороны, с конфликтами относительно ресурсных переделов (Кордонский 2008, с.116-117).

Как и везде, фрейм свои/чужие поддерживается ритуалами солидарности среди своих, обсуждения и осуждения наиболее антагонистичных чужих. Для России (и очевидно, не только для нее) характерна особенно выраженная закрытость доступа к этим ритуальным встречам, причем, границы заданы социальной иерархией. Отсутствие коммуникации между разными кругами своих в общих ритуалах солидарности, в подготовке и реализации общей деятельности, обусловливает отчуждение, а в ситуациях дискомфорта — огульные обвинения чужих, готовность к их подавлению, нанесению ущерба и т. п.

Вынужденные столкновения представителей разных кругов (в общественных местах, в сфере бизнеса, в госучреждениях, на отдыхе и т. п.) либо проходят согласно формальным ролевым правилам, либо участники находят в беседе сферу общего своего (футбол и рыбалка у мужчин, воспитание детей, моды, косметика, сплетни о знаменитостях у женщин), либо отказываются от такого модуса общения, распознают друг в друге чужих и начинают уже особый — конфликтный — ритуал с ожесточенными спорами, нередко перетекающими во взаимные обвинения и попытки унизить собеседника. Именно здесь проявляется и закрепляется пресловутый «раскол» (Ахиезер, Яковенко). Два типа конфликтов представляются наиболее типичными.

Ритуал «идейного конфликта» (характерный для стычек между мужчинами) состоит в обоюдных попытках самоутверждения через принижение символов (идеалов, ценностей, исторических персонажей, политических деятелей), священных, значимых для собеседника.

Ритуал «сословного конфликта» (более частый среди женщин) происходит при взаимном неприятии стиля и манер поведения, знаков уровня потребления (одежда, макияж, марка автомобиля). Здесь не обязательно происходит перебранка, конфликтное действие может ограничиться полуслышным ругательством, фырканьем, поджатием губ и высокомерным взглядом. Зато во вторичных ритуалах солидарности со своими каждый участник (участница) даст волю своим чувствам в полноценном символическом принижении чужого обидчика (обидчицы). Большинство сословных конфликтных ритуалов иерархичны: здесь «надменность», «пустая гордыня», «пижонство» представителей более высокого по статусу и доходам сословия сталкиваются «деревенщиной» и «азиатщиной» более низкого (типовое лексическое оружие: «матрона» и «халда»; «очкарик», «ботаник» и «гегемон», «хам» и т. д.).»