Анна Берсенева
Книга научного сотрудника Центра современной истории в Потсдаме Евгении Лёзиной «ХX век: проработка прошлого. Практики переходного правосудия и политика памяти в бывших диктатурах. Германия, Россия, страны Центральной и Восточной Европы» (М.: Новое литературное обозрение. 2021) - такое значительное явление современной политической и общественной мысли, что премия «Просветитель», только что полученная ею в специальной номинации «Политпросвет» с формулировкой «За лучшую книгу, посвященную текущему общественно-политическому процессу и помогающую понять его природу», представляется более чем справедливой наградой.
В предисловии к этой книге директор Левада-Центра (признан иноагентом в РФ) Лев Гудков назвал ее одним из самых серьезных и глубоких исследований практик выхода из тоталитаризма:
«Трезвое представление автора о масштабе проблемы и колоссальных трудностях в ее решении делает изложение ясным, эмоционально сдержанным, лишенным как избыточного оптимизма, так и фатального пессимизма. Как выйти из такой системы, когда все институциональные структуры государства, законы, социальный порядок, образование, идеология, культура предназначены для оправдания и обеспечения подобных практик насилия? И не просто выйти, а создать условия, при которых это станет невозможно в будущем? Лёзина выносит на свет именно то, что так хорошо скрывает от себя самого российское общество. Автор ясно представляет себе природу тоталитарных режимов и последствий, которые образуют незаживающие травмы и комплексы массового сознания, обеспечивающие сохранение подобных систем господства. Она прекрасно понимает, что вскрытие коллективного бессознательного, или нашего коллективного подсознания, может происходить только через анализ механизмов воспроизводимости подобных режимов на протяжении поколений».
В немецком языке есть понятие Stunde Null, нулевой час - время, когда история может начаться заново. Звучит вдохновляюще, но на практике может оказаться и чаще всего оказывается, что в нулевой час народ массово желает вернуться к самому постыдному в собственном прошлом. Евгения Лёзина приводит чудовищные в своей правдивости цифры исследований, которые об этом свидетельствуют:
«С 1945 по 1948 год число немцев, считавших нацизм хорошей, но плохо реализованной идеей, выросло с 47 до 55%, а число тех, кто считал нацизм исключительно плохой идеей, снизилось с 41 до 30%. Тогда же 18% жителей Германии были убеждены, что нация может стать сильной только в случае нахождения у власти диктатора; 29% высказывались за цензуру публикаций, критикующих правительство; 33% были уверены, что евреи не могут иметь те же права, что и остальные граждане. Имперские амбиции немцев тоже отнюдь не исчезли. Так, 52% опрошенных в 1946 году считали, что территории Данцига (Гданьска), Судетской области и Австрии должны принадлежать Германии, 39% придерживались откровенно антисемитских взглядов, 48% были убеждены в том, что одни расы более склонны к господству, чем другие».
Лучшие умы того времени видели это без шор на глазах. «Миллионы и миллионы в этой стране руин и невыносимого для многих душевного и физического страдания пытаются понять смысл происходящего, - писал в 1947 году публицист Ойген Когон. - Но большая часть нации ничего не хочет знать об истинной взаимосвязи и глубоком смысле событий. Многие немцы делают свои обычные дела, сердитые на все и вся или отчаявшиеся, громко жалуясь и ворча, сваливают вину за случившееся частично на «ошибки, допущенные национал-социализмом», а в основном на союзников, которые победили и держат теперь страну в оккупации. Все их аргументы поверхностны, черпаются лишь из очевидных фактов: жертвы войны с воздуха (конечно, против Германии, позабыв при этом немецкие террористические налеты на Польшу, на Роттердам, на Белград, на Ковентри и все другие города с мирными жителями, которые надлежало «стереть с лица земли», все это было давно и не важно ...но Дрезден, и Гамбург, и...!). Жертвы воздушных налетов отождествляются со всеми ужасами концлагерей; истязание и частичное уничтожение других народов немцами—«если это действительно правда!»—противопоставляется насильственному выселению 12 миллионов немцев с Востока; выкачанные национал-социализмом ресурсы Европы приравниваются к демонтажу экономики Германии оккупационными властями; если другие годами голодали, то это было жестокой необходимостью военного времени, а нас заставляют умирать от голода в мирное время. Эта часть нации почти ничего не желает признавать. И на деле это выглядит так, будто это есть большая часть немецкого народа. И день ото дня она все растет. Подобные общественные настроения нашли отражение в соответствующем официальном политическом дискурсе, а также в политике памяти, нацеленной на примирение с нацистским прошлым и на его забвение».
Как страна, общество которой через три года после окончания войны находилась в таком моральном состоянии, сумела это преодолеть? В 1998 году немецкий философ Юрген Хабермас написал, что фундаментальное переосмысление собственной истории - а по сути, в Германии оно произошло только к середине 80-х годов (да и сейчас немецкое общество не почивает на лаврах) - стало «результатом коллективного учебного процесса длиною в несколько десятилетий».
Евгения Лёзина подробно, шаг за шагом не просто исследует даже, а буквально препарирует этот процесс. Причем, в отличие от большинства книг на эту тему, начинает она свое исследование не с того времени, когда началось переосмысление прошлого, а с того, когда прошлое, собственно, было еще настоящим. С того, как в этом прошлом-настоящем был задуман, организован и происходил в реальности процесс массовой люстрации, который «в руках немецких исполнителей постепенно превращался в фарс». Превращался - и все-таки не превратился, эта работа - с гигантским сопротивлением, со множеством отступлений, с трагедиями и драмами - все-таки была выполнена. И именно в самом ее начале преступления получили не моральную еще, но столь необходимую правовую оценку, и за преступлениями последовало наказание. Оно не было полным, не удовлетворяло всех, не всегда соответствовало тягости содеянного - но оно создало основу для всего, что происходило потом.
«Потом» тоже не было радужным. Оказалось, что общество вовсе не желает актуализировать свою память о преступлениях нацизма. Бывшие нацисты массово возвращались в публичную жизнь. При социологических опросах большинство немцев соглашались с точкой зрения: «Я чувствую, что мы должны прекратить судить людей за преступления, которые они совершили много лет назад. Было бы неплохо раз и навсегда подвести черту под прошлым». И лишь около трети респондентов были согласны с утверждением: «Если выяснится, что человек совершил преступление давно, полагаю, он все равно должен понести наказание за это сегодня. Я не понимаю, почему тот, кто пытал или убивал других, должен оставаться безнаказанным».
Берлинский сенат в 1965 (!) году отказался поддержать проект по созданию музея Холокоста и документального центра, который должен был открыться в здании, где 20 января 1942 года был оглашен план «окончательного решения еврейского вопроса». Автор этого проекта Джозеф Вульф, узник Освенцима, написавший множество работ о Третьем рейхе, в отчаянии покончил с собой после позорного решения сената. Этот проект был реализован только через 30 лет - в Берлине появился Дом-музей Ванзейской конференции.
Так что надо твердо понимать: когда в наши дни в Германии идет судебный процесс над 90-летней старухой, которая работала в концлагере машинисткой, это стало возможным не сразу и вовсе не само собой.
Видя все это, за дело по-настоящему взялись немецкие интеллектуалы. Карл Ясперс писал: «Люди не хотят слышать о виновности, о прошлом, их не заботит мировая история. Настроение скорее такое, словно после столь страшных страданий следовало бы ждать вознаграждения, на худой конец, утешения, но уж никак не взваливать на себя еще и вину». Теодор Адорно утверждал, что разговоры о преодолении прошлого на самом деле означали желание «подвести черту под прошлым и по возможности стереть его из памяти и вовсе не имели в виду, что оно перерабатывается всерьез и его чары рассеиваются под воздействием ясного сознания».
Евгения Лёзина отмечает, что «в интеллектуальной среде постепенно вырабатывались подходы, представляющие альтернативу официальному историческому дискурсу: немецкие интеллектуалы - писатели, философы, педагоги, журналисты, юристы, историки, социологи, теологи - бросали вызов официальной версии исторической памяти».
Все это позволило укрепиться так называемому «поколению гитлерюгенда» - его называли еще «поколением 1945 года», «поколением 1948 года», «скептическим поколением», «преданным», «ищущим» «поколением восстановления»). Евгения Лёзина очень подробно пишет о том, как происходило его формирование, как скрадывались его ценности.
«Для представителей этого ключевого для послевоенной интеллектуальной истории поколения немцев крах нацистского режима и начало либеральных свобод стали поворотным жизненным моментом, началом личной интеллектуальной и эмоциональной переориентации, важным стимулом для дальнейшего участия в строительстве нового немецкого государства. Именно благодаря усилиям этих граждан, занявших ключевые посты в академической, образовательной, судебной, а позднее политической сферах, была проведена реструктуризация основных национальных институтов».
И только потом стал возможен следующий шаг:
«Они видели свою миссию в обеспечении того, чтобы ФРГ состоялась как демократический проект. Именно благодаря целенаправленной реформистской деятельности представителей военного поколения и «поколения 1945 года» более молодые граждане, рожденные уже после войны, получили возможность проходить социализацию в обновленных и модернизированных образовательных, культурных, научных и политических институтах. По сравнению с 1950-ми годами существенно снизился общий уровень скептицизма и невежества, заметно возросла готовность участвовать в общественных делах. Именно на начало 1980-х годов приходится действительный рост интереса к нацистскому прошлому».
Многие наблюдатели сходятся на том, что триггером этого интереса стал показ в 1979 году сериала «Холокост» американского режиссера Марвина Чомски. Его посмотрела вся Германия. Это было массовое потрясение, произвести которое может только искусство. Именно после этого сериала наконец произошло то, что шаг за шагом усилиями множества людей готовилось десятилетиями: обсуждение нацистского прошлого перестало быть уделом интеллектуалов - оно сделалось социальным мейнстримом.
Но если кто-то думает, что на этой радостной ноте дело закончилось, то глубоко заблуждается. Уже в 1983 году канцлер Гельмут Коль заявил о своем намерении совершить «морально-нравственный поворот» в немецком обществе. «По мнению Коля и его сторонников, - фиксирует Евгения Лёзина, - западногерманскому обществу следовало обрести «здоровую» национальную идентичность и одновременно освободиться от «бремени» неудобного прошлого, долгие годы стигматизировавшего самовосприятие западных немцев. Разве немецкая история лишена героических страниц и достижений, которыми бы немецкие граждане могли гордиться, как гордятся своими победами и достижениями другие народы? Разве страна, ставшая родиной «экономического чуда» и выступившая локомотивом европейской интеграции, не заслужила права быть «нормальной»? Почему новые поколения, не несущие прямой ответственности за преступления нацистского режима, должны носить на себе клеймо Аушвица? Наряду с попытками формирования позитивных основ коллективной идентификации усилия идеологов новой исторической политики были направлены на историзацию периода национал-социализма, включение истории Третьего рейха в череду прочих исторических эпох. Историзация могла способствовать освобождению современных немцев от давления прошлого, от восприятия национальной истории исключительно через призму Холокоста и преступлений нацистского режима».
Эта благостная идея не замедлила сказаться на состоянии умов: уже в 1985 году социологические опросы показали, что «54 % западных немцев стремились «оставить прошлое в покое» и больше не желали ничего узнавать из СМИ об эпохе Гитлера и о Второй мировой войне (только 34% придерживались противоположного мнения)».
Так «трудное», а на самом деле нацистское прошлое снова зашевелилось в умах. Но это вовсе не значило, что все было напрасно, потому что «в ходе опроса молодежь ответила на вопрос социологов иначе, чем остальная часть населения: 61% молодых людей в возрасте 18–25 лет высказали пожелание, чтобы в медиа появлялось больше сообщений о трудном прошлом, только 25% их сверстников не были с этим согласны».
И вскоре после инаугурационной речи Коля на болезненную тему высказался президент ФРГ фон Вайцзеккер.
«Как бы отвечая на ставшую крылатой фразу Коля о «благодати позднего рождения», якобы дарованной немцам, появившимся на свет во время или уже после окончания войны и поэтому непричастным к преступлениям национал-социализма, президент подчеркнул универсальную ответственность всех граждан за общее наследие истории: «Все мы, виновные или нет, старые или молодые, обязаны принять прошлое. Его последствия касаются всех нас, и мы отвечаем за него. Младшие и старшие могут и должны помочь друг другу понять, почему жизненно важно сохранять память. Речь не идет о преодолении прошлого. Это невозможно. Нельзя задним числом изменить прошлое, нельзя его отменить. Но всякий, кто закрывает глаза на прошлое, становится слепым и к настоящему. Кто не желает помнить о бесчеловечности, тот становится восприимчив к новому заражению».
Это - ключевые слова в объяснении того, почему нельзя отказаться от позорного прошлого и нельзя его забыть. Не из потребности бередить старые раны и даже не из справедливости, хотя она и важна, но главное, потому что иначе всё обязательно повторится снова. Немцы первыми в новейшей истории ценой огромной работы всего государства и общества осознали непреложность этого закона. И потому любая страна, прошедшая через тоталитаризм со всеми его преступлениями, обязана понять, как эта работа проводится: как запускаются механизмы переходного правосудия, как задействуются специальные правовые меры судебного преследования, как производится люстрация, как открываются все архивы, как происходит реабилитация жертв и реституция собственности.
Ни в одной из написанных на русском языке книг, посвященных преодолению тоталитарного прошлого, все это не исследовано так подробно, как в книге Евгении Лёзиной. Причем исследовано не только по отношению к Германии - просто там эта работа была проделана максимально последовательно и успешно. Но и часть «Железный занавес поднимается» рассказывает о многих в этом смысле достижениях стран Центральной и Восточной Европы.
Этого отнюдь не скажешь о России. Часть «Наследство серпа и молота» посвящена в книге тому, как создавалась и укреплялась машина террора на всех этапах новейшей истории. Отдавая дань мужеству людей, которые работали и работают с советским «трудным прошлым», автор с неизбежностью приводит читателя к пониманию: то, как российское общество пыталось его осмыслить и тем более изжить, дает слишком мало образцов успеха, которым стоило бы следовать. А деятельность российского государства в этом направлении практически не дает таких образцов.
В том, что нулевой час России уже однажды наступал, нет сомнений - как и в том, что она им не воспользовалась. Наступит ли он снова – это вызывает сомнения. Но в том, что к нему необходимо быть готовыми несмотря ни на что, сомнений нет. Книга Евгении Лёзиной - мощная этому помощь.