Геннадий Красников: "Страшит не тьма, а свет угаснувшего взгляда"

Сергей Алиханов

Геннадий Красников родился в посёлке Максай близ Новотроицка (Оренбургская область). Окончил МГУ (факультет журналистики).

Автор стихотворных сборников: «Птичьи светофоры», «Пока вы любите…», «Крик», «Не убий!», «Голые глаза», «Кто с любовью придёт…», «Все анекдоты рассказаны»; книг эссеистики «Роковая зацепка за жизнь Или в поисках утраченного Неба», «В минуты роковые. Культура в зеркале русской истории».

Творчество отмечено премиями: имени М. Горького, имени Б. Полевого, газеты «Литературная Россия», журнала «Москва», «Российского Фонда Культуры», «Большой литературной премией России» — за издание антологий «Русская поэзия. XXI век» и «Ты припомни, Россия, как всё это было!..», имени К.Д. Бальмонта, Пушкинской премией «Капитанская дочка», имени Константина Симонова, имени Бориса Корнилова «На встречу дня!», имени С.Т. Аксакова.

Составитель и редактор изданий классиков русской поэзии: С.А. Есенина, М.И. Цветаевой, М.А. Волошина, А.А. Блока, Ю.В. Друниной, В.А. Кострова, Н.Н. Матвеевой, Н.С. Гумилёва и других.

С 1978 по 1992 годы вместе с поэтом Николаем Старшиновым работал редактором альманаха «Поэзия» в издательстве «Молодая Гвардия».

Доцент Кафедры литературного мастерства Литературного института имени М. Горького, ведущий поэтического семинара заочного отделения.

Член Союза писателей России.

Взаимное отражение современного актуального сознания и социалистических, уже вроде навсегда канувших, построений всегда присутствует в контексте поэтики Геннадия Красникова. Воплощается такая многоплановость в очень трогательные и эмоционально насыщенные стихи. Эстетические идеалы не должны зависеть и не зависят от каких бы то ни было социальных перемен.

Красота, добро, истина всегда первообразны. И поэт крайне требователен — в первую очень к самому себе, но не устает напоминать и всем нам, что самозабвенное служение — единственный путь к совершенству:

В тех садах, в тех домах и глухих коридорах,

в тех уральских бараках (поклонимся им!),

где в раздорах и драках взрывались, как порох,

где смеялись и пели, где был ты своим…

Где смеялись, а песни слезами кончались,

в том немыслимом, послевоенном, году,

где за бедным столом всем двором умещались,

где вся жизнь проходила у всех на виду...

А теперь золотят купола и столицы,

но людей разделили лукавой межой,

в незнакомой стране незнакомые лица,

где железные двери, где всем ты чужой...

История древней Руси и события современной России перекликаются в стихах Красникова.

Поэт возрождает исконные смыслы, качественно оценивая в своих стихах любую жизненную ситуацию. В своеобразных контрастных образах Красников передает и состояние, а главное мир своих лирических героев. Геннадий Красников мастер лирического познания мира, и его духовный опыт воплощается в своеобразную поэзию мудрости.

Хотя у каждого свой жизненный опыт, думается — что сильнейшее лирическое поле поэта, всегда оказывает благотворное воздействие на читательское мировосприятие:

С неба хмурого снежная струйка течёт,

это маятник время, как в ступе, толчёт.

Вот и век наш в муку перемолот и в прах,

вкус его, словно пепел, у нас на губах.

Был он круто замешен на тёмной воде,

на крови, на беде, на траве-лебеде...

Что из песен вчерашних останется нам?

Ничего! Мы не верим слезам и словам.

Геннадий Красников проникновенно читает стихотворение, посвященное памяти учителя и сослуживца поэта Николая Старшинова — видео:

https://youtu.be/Uk211A93Qcw

О творчестве Красникова написано множество статей.

Евгений Евтушенко — впервые в мировой поэзии! — написал стихотворное предисловие к первому сборнику стихов Геннадия Красникова «Птичьи светофоры»:

Мы не судьи с тобой. Мы – вина.

Г. Красников

Вот книга первая поэта.

Она не слишком приодета.

В ней на коленях — пузыри,

И локти светят изнутри

Но сквозь потёртость, небогатость

Вдруг проступает виноватость,

А среди всех богатств страны —

Величье понятой вины...

Во всех, играющих в невинность,

есть нечто хуже, чем наивность,

Блажен единственный судья —

судящий прежде всех — себя.

Глас: «Я виновен!» — дело чести.

Мы виноваты все во всём,

И невиновны, только если

С повинной голову несём.

И это мужество и зрелость

Перед собою и страной —

Найти внутри такую смелость

Быть не судьёю, а виной.

Евгений Винокуров — корифей русский поэзии, определил: «Тончайшее чувство лирики в сочетании с философским осмыслением жизни придают стихам Красникова особую притягательность и гармонию».

Любовь Калюжная — писательница и поэтесса, написала: «Для стиля зрелого Красникова характерно сочетание философской углублённости, тонкой иронии с поэтической раскованностью словаря и ритма, идущих от интереса автора к богатству русского фольклора…

В его творчестве всё заметнее проявляется тяготение к цельному историческому контексту… все эти качества отвечают требованию лаконичной искренности и духовной собранности, которое предъявляет наступивший век современному творчеству.

Стихи Геннадия Красникова, открывают и новые грани поэта, и передают его трагическое ощущение бытия русской жизни последних времён...».

Поэт Сергей Арутюнов, наш автор, поделился: «Предвижу: найдутся обязательно те, которым стихи Геннадия Красникова покажутся слишком резкими... Поэзия — речь того, что посмел открыть глаза в мутной воде бытия и вскрикнуть, что вода мутна.

Мы не знаем и, похоже, не хотим знать ни себя, ни того, что кругом. Оскорблённые обыватели привычно сторонятся тех, кто имеет дерзновение — нет, не пророчествовать, а даже просто подмечать! Обыватели, чья власть велика, уродуют и судьбу поэта, отторгая её даже от поэтической печати...

И нет ничего мучительнее, чем носить в душе единственную неизменную помету распада и невозможности ничего собрать воедино.

Геннадий Красников не случайно обилен в эпиграфах: говорить его понуждает и «народная мудрость», и евангельские максимы. Если бы не они, давно можно было бы замолчать, прикрыв глаза ладонью. От боли. И осознания того, как далеки мы все от Того, кто вечно зовёт нас...».

Только читая стихи, мы становимся ближе к поэту:

***

Знающим откроется и думающим,

знание незнающих спасёт, —

прошлое когда-то было будущим

и о будущем ему известно всё.

Знающего мучает и думающего:

на часах Земли — который час?

Много ли ещё осталось будущего,

не исчерпан ли его запас?

И зачем — пока мы тупо тренькаем

на одной струне который век —

Моцарту заказывает Реквием

чёрный человек?

ГЕОРГИЙ ИВАНОВ В ПАРИЖЕ

Париж не виноват,

Парижу дела нет,

что повернуть назад

судьбу не смог поэт,

что он, как ювелир,

гранил в чужом углу –

невозвратимый мир,

блестящих лет игру…

Гранил он свой портрет

и, словно бирюзу,

разглядывал на свет

гранёную слезу.

Снег петербургских зим –

гранил, гранил, гранил,

как будто в том снегу

себя он хоронил….

Банальная тоска,

но под его рукой

вдруг встала у виска

классической строкой.

России

Не золотой, но тёмной и сырой,

продрогшей, тихой, слякотной

и выцветшей,

люблю тебя осеннею порой –

в предзимний путь

по бездорожью вышедшей.

От всех дворцов, от шума вдалеке,

идущую под тучами угрюмыми,

люблю тебя в твоём простом платке,

с твоей печалью и твоими думами…

Прижмусь щекой к вагонному окну –

на всех разъездах, в поле, за деревнями,

я всюду вижу лишь тебя одну –

неспешную, натруженную, древнюю.

Люблю в твоих глазах живой огонь,

святую глубину его небесную,

как долго-долго, приложив ладонь,

ты смотришь в даль,

тебе одной известную.

Как терпеливо крест земной несёшь,

как ты сама себе одной – начальница,

не спрашиваю я, куда идёшь,

я – за тобой, иди, моя печальница!..

***

В тех садах, в тех домах и глухих коридорах,

в тех уральских бараках (поклонимся им!),

где в раздорах и драках взрывались, как порох,

где смеялись и пели, где был ты своим…

Где смеялись, а песни слезами кончались,

в том немыслимом, послевоенном, году,

где за бедным столом всем двором умещались,

где вся жизнь проходила у всех на виду.

В той забытой стране, в том году небогатом,

всюду был ты своим, отрок света и тьмы,

в той забытой стране под безбожным плакатом

Бог тебя уберёг от сумы и тюрьмы…

А теперь золотят купола и столицы,

но людей разделили лукавой межой,

в незнакомой стране незнакомые лица,

где железные двери, где всем ты чужой.

***

Нине

И снова золотым письмом

октябрь неспешно перелистан.

Мир состоит из аксиом,

из прописных и детских истин.

Не хмурь в раздумиях чело

ни в дождь, ни в пору листопада,

вся мудрость в том, что ничего,

мой друг, доказывать не надо…

***

Даше, девочке – аутисту

Словно в силки залетевшая птица, —

бьётся, трепещет и каменеет…

Что в её бедном сердечке творится —

ни рассказать, ни сказать не умеет…

Будто с планеты неведомой странник,

ветром нечаянным к нам занесённый,

скучно жуёт она бабушкин пряник

на интернатской скамейке казённой.

Птичье несвязное лепетанье!..

Станет ли мир ей защитой и домом?..

Может, однажды откроется тайна

нам на её языке незнакомом?.. —

что она, бедная, помнит и знает,

как там у них на далёкой планете,

к ним ли вот также не залетают

с нашей Земли одинокие дети?..

* * *

Когда тебя убьют –

во имя правоты! –

скажи мне, кто твой Брут,

и я скажу, кто ты…

С букетами придут

речами тешить слух,

известно: старый Брут –

слезливей новых двух.

Ты тоже не святой,

гляди же веселей,

своею правотой

не омрачай друзей!

Ведь если им назад

отрезан путь в кусты,

ты тем уж виноват,

что невиновен ты.

Пускай себе живут,

не будь к ним слишком строг,

к тому ж бедняга Брут –

теперь так одинок!..

Ну, рубанул клинком,

зато – раним и чист,

ведь покраснел при том

и побледнел, как лист…

Тебе-то всё равно,

тебя – не беспокой,

лежишь – бревном бревно,

бесчувственный такой!..

***

У судьбы не попрошайничай,

только помни наперёд, —

кто с надеждой распрощается,

тот трёх дней не проживёт.

Если день погаснет праздничный,

сердце омрачив твоё, —

у любви не христарадничай, —

не разжалобишь её!..

Даже если гром обрушится,

и дорога подвела, —

всё равно не побирушничай

возле барского стола.

Льёшь ли слёзыньки горючие —

остаётся жить в обрез, —

лишних дней не выканючивай

в бухгалтерии небес.

Жёлтый лист в ладонь опустится —

скоро осень и зима...

Горе глупому — от глупости,

умным горе — от ума…

* * *

Однажды он наступит — жизни вечер,

и пусть тогда не задрожит рука!

Лови вчерашний день, вчерашний ветер,

тень птицы, тень цветка и мотылька...

Не торопясь, у моря жди погоды,

порядок слов и снов перебирай,

и словно книги, собственные годы

с невольным удивленьем открывай.

Все звуки с миру соберёшь по нитке,

но в памяти останется один

тревожный скрип незапертой калитки,

перед которой замер блудный сын...

Осенний сад увенчан и развенчан,

и первый снег уже посеребрил

тень девочки, тень девушки, тень женщин,

которых ты так искренно любил...

...Ловец теней!.. Храни, что было мило,

от первых слёз до крайней той версты,

всё, что тебя спасало и хранило,

что, может, слишком поздно понял ты.

***

Истории рыл яму Фукуяма,

подлец конец ей скорый предрекал,

но долго пустовала б эта яма,

когда бы сам в неё он не попал…

История – она такая штука –

и дураку, и умному наука!..

И тех, кто из себя пророка строит,

и хошь кого – она сама уроет!..

К тому ж, гадалкам этим про кончину –

решать дела такие не по чину,

тут всё Один Единственный решает:

Кто начинает, Тот и завершает.

В Его Руце – концы земли и сроки,

И насмешившие весь белый свет пророки.

P.S.

А ведь предупреждали Фукуяму –

не умничай, не рой другому яму,

и чтобы избежать такого сраму –

уж лучше б ты залез на Фудзияму!..

***

С неба хмурого снежная струйка течёт,

это маятник время, как в ступе, толчёт.

Вот и век наш в муку перемолот и в прах,

вкус его, словно пепел, у нас на губах.

Был он круто замешен на тёмной воде,

на крови, на беде, на траве-лебеде...

Что из песен вчерашних останется нам?

Ничего! Мы не верим слезам и словам.

Снится детство и чья-то родная ладонь,

в чёрной печке танцующий красный огонь...

Тот огонь снегирём мне взлетает на грудь,

как ожог оставляя щемящую грусть...

Мы — из прошлого века, нас все узнают,

за угрюмых таких — двух весёлых дают.

***

Холодком тоски повеяло

в ожидании зимы,

кроме вечности, —

всё временно

на земле, и даже – мы...

Помнишь, снега прошлогоднего

всё не мог найти Вийон? –

что там снег!.. А где сегодня он,

где же сам сегодня он?

Постучишь в родную ставенку

лет, примерно, через сто,

но невидимому страннику

не откликнется никто...

Похвала обману

Если бы так же, как ты,

женщины лгать научились!

Благословен, Пенелопа,

твой благородный обман –

верность Улиссу храня,

днём ты у ткацкого стана,

ночью своё полотно

ты распускаешь тайком!..

Так, в зеркалах, посмотри, —

движутся стрелки обратно,

времени ткань распуская

на иллюзорных часах…

***

В будущем нас не найдут. Там своя барахолка.

Мы затеряемся в прошлом, как в стоге сена иголка...

Будущее — темно. Нынешнее — темнее.

А до всеобщей любви дальше чем до Тюмени.

Локон твой в темноте вьётся, светясь и тая,

словно в песочных часах струйка песка золотая…

***

Всё врут календари –

доверия к ним нет,

и зеркала, увы,

испортилися тоже,

одни про возраст нам

несут какой-то бред

другие вместо лиц –

показывают рожи.

Я дни календарей

назад перелистал

и всё, что позабыл, —

вернулось ярко, звонко,

и там, на дне зеркал –

не старческий оскал,

а солнца первый луч

и чистый взгляд ребёнка.

***

Дорогу мне

перелетел кузнечик,

и, в городе,

напомнил вдруг о том,

что где-то есть река,

трава и детство.

Диалектика

Река времён вбирает

все судьбы вперемешку,

и солнце в ней играет

с волной в «орла и решку».

Судьба тасует роли,

испытывает болью,

любовь – рифмует с кровью,

рифмует кровь – с любовью…

Хоть нищенствуй, хоть царствуй,

всяк горек мёд познанья,

и рядом с каждым «здравствуй»,

как стражник – «до свиданья!..»

Расставленные сети –

с рождения до тризны,

жизнь любит сны о смерти,

смерть любит сны о жизни.

И пусть нам смысл неведом,

живём в кругу нелепом –

то – не единым небом,

то – не единым хлебом.

Мудрость

И потерявшего не упрекай,

и не завидуй никогда нашедшим,

и – как мудрец восточный – уступай

дорогу дуракам и сумасшедшим.

И помни: мир так трогательно прост

в руках Творца – усталых и озяблых –

и звук паденья августовских звёзд,

как стук о землю падающих яблок.

Когда открыты настежь небеса,

есть шанс узнать в тот час благословенный,

ещё какие можно чудеса

найти на старом чердаке Вселенной…

***

Среди самой чумы или в разгаре пира —

не следует хулить и возносить свой век,

трагедия всегда лежит в основе мира,

и этого ещё никто не опроверг!

Как опровергнуть Смерть?

Как опровергнуть Данте?

Как сломанную жизнь — прожить ещё хоть раз?..

Оставим бодрячков — они комедианты,

да не впадём вовек — в плаксиво-пошлый фарс!..

***

От новостей катастрофических,

от мыслей апокалиптических,

вот-вот свихнётся белый свет,

и от ночей ополнолуненных,

и от речей ополоумненных –

уже нигде защиты нет.

Назвались неучи учёными,

а белыми назвались чёрные,

черня других со всех сторон,

попёрли серые и средние,

и стали первыми последние,

и первых вышвырнули вон!..

Устами подлыми и хитрыми

то лжехристы, то лжедимитрии

морочат нас... А между тем –

история скрипит и тянется,

кто был никем, тот и останется

в грязи и золоте – никем.

Гроза

Надвигалась туча, туча угольная,

и дрожала ива у воды,

из гнезда кричала птица пуганная –

быть беде, не миновать беды.

Растрепавши перья серо-пепельные,

вглядывалась дико в край земли,

где разорванные и расцепленные

разлетались молнии вдали.

Каркала ворона, как ошпаренная:

«Также шли с небес огонь с водой,

до сих пор крыло моё с подпалиною,

триста лет над клювом пух седой».

***

А когда выключается в комнате свет,

и лишь звёзды с луной остаются в окне,

словно в детстве за тенью следя на стене,

мы не знаем, не ведаем, сколько нам лет...

В этом царстве ночном без фальшивых зеркал,

без навязчивой честности календарей, —

ты летишь среди звёзд в колыбели своей,

как когда-то давно безмятежно летал.

Ты летишь в первородном, забытом тепле,

над сияньем уральских ночей ледяных,

над цветною поляной тюльпанов степных,

над судьбою, ещё не открытой тебе.

И такая далёкая песня слышна,

и далёкий единственный голос такой,

и такая защита небес над тобой,

что уже никакая судьба не страшна!..

***

Nel mezzo del cammin di nostra vita…

Земную жизнь пройдя до половины.

Данте

Земную жизнь пройдя до половины,

я оказался… неизвестно где…

Вокруг меня былой страны руины,

чужая речь, чужие образины,

где я, как будто пасынок чужбины,

тону в летейской сумрачной воде.

Иллюзий прошлых, прошлых лет идиллий –

летает серый пепел надо мной,

хоть я их прежде не ценил, Вергилий,

как не любил болотный запах лилий,

но в памяти средь небылей и былей

они цветут смертельной белизной.

Глаза слеза невольная туманит,

но только брань и смех со всех сторон,

здесь новые Мамаи маркитанят,

а тот, кто скажет им: «На вас креста нет!..»,

кто старое, помилуй Бог, помянет,

тому и глаз, и сердце с корнем – вон!

Стал возвращаться ветер слишком часто.

Неужто в мире нет иных дорог?

До хруста обнимает жизнь, до хряста,

а ты, душа моя, ещё похвастай,

как я на сквозняке Екклезиаста,

на круговом ветру его продрог.

***

С жизнью все узы развязаны,

новых – не завязать,

все теоремы доказаны,

все анекдоты рассказаны,

новых – не рассказать.

Старые фляги осушены,

в новых – отрава и яд,

старые парки запущены,

старые флаги приспущены,

новые – не веселят.

Все барыши пересчитаны,

ветер в карманах поёт,

певчие птицы ощипаны,

глупые книги прочитаны,

собран с них мудрости мёд.

Вот уж больничной карболочкой

пахнет осенний покой,

а над открытою форточкой

кто-то с летящего облачка

весело машет рукой…

***

…И дольней лозы прозябанье.

А.П.

Явились незваны — непрошены

и судят грехи наши тяжкие –

пророки с биндюжными рожами,

оракулы с бабьими ляжками.

Шумят языки празднословные,

уста не смолкают лукавые,

и шьют нам судьбу уголовную,

и сны навевают кровавые…

Галдят о каком-то призвании,

что было-де им откровение –

и дольней лозы прозябание,

и ангелов горних видение…

…А листьев полёт всё летальнее,

и мысли приходят невольные,

что всё-таки дольнее – дальнее,

и не всякое дальнее – дольнее…

Поэт

С эхом весёлым сравним,

близок и неуловим,

то – как мальчишка дурачится,

то – за деревьями прячется…

Звонко с ним перекликаемся

рощами и опушками,

в Болдино и в Михайловском

все мы немного Пушкины…

Все мы стремимся за ним

в дверь, приоткрытую им,

где с дерзновенной беспечностью

шутим, как равные, с вечностью.

***

Последний берег и перрон,

и грубый наглый крик ворон

со всех сторон: Харон, Харон!.. –

как будто бы носильщик он.

Не помня лиц, чинов, имён,

не помня дней, эпох, времён,

в своей ладье, как страшный сон,

гребёт, в глаза не глядя, он…

Ужасен вид его в тот час,

его лицо во тьме – без глаз,

и вёсел блеск в ночной воде,

и вы, увы, уже нигде…

***

Над бездной без ветрил и без руля

срываемся в раздрай всемирной смуты,

как крысы с тонущего корабля

бегут недели, дни, часы, минуты…

Смех Вавилонский, ржанье о грехах,

и новый век глядит в окно бесстрастно

с отрезанною головой в руках…

Мгновенье, сгинь! Исчезни. Ты – ужасно!..

Всё новых зрелищ требуют слепцы!

И страшный цирк – распахнут к их услугам.

Там Смерть читает мрачные столбцы,

Конь Блед под хохот скачет круг за кругом!..

Но птицам здесь уже гнезда не вить,

последний час на мёртвом циферблате,

и некому ни помнить, ни любить,

и над землёю бедной зарыдати…

***

…И если ты открыл случайно,

как на путях добра – пустынно,

молчи,

не потому, что - тайна,

а потому молчи, что – стыдно.

И если за чужие брáшна

душой кривили мы искусно,

молчи, не потому, что страшно,

а потому молчи, что – грустно.

И если древней Парки прялка

рвёт нашей жизни нить невольно,

молчи, не потому, что жалко,

а потому молчи, что – больно.

И если отчий дом заброшен,

и в нём, как в детстве, не согреться,

молчи, не потому, что – в прошлом,

а потому молчи, что – в сердце.

И если мерзость ненасытна,

а глубина небес – кристальна,

молчи, не потому, что – стыдно,

а потому молчи, что – тайна…

***

Не ждёшь дурных вестей,

а всё ж однажды скажут:

- На выход, без вещей!.. –

и на порог укажут.

Небесный воронок

не будет дожидаться,

где Бог, а где порог, —

пора определяться!..

Пора, мой друг, пора –

на стол или на лавку,

ну, вот и с плеч гора,

в отставку, жизнь, в отставку...

А твой предвечный страх

пусть развлечёт немного –

раздолбанная в прах

последняя дорога.

Уж если горевать,

то не о прошлой жизни,

а что не пировать

на этой бедной тризне...

Присяжный ангел мой,

я был твоим позором,

с повинной головой

иду за приговором!

***

Как трубку табаком, мы набиваем жизнью

нелепые дела, нелепые стишки,

чтоб кто-нибудь извлёк с фрейдистской укоризной

из праха наших дней вершки и корешки.

К разрывам слов и снов, к истории порока –

привычно подходить с диагнозом врача,

но к заревам судьбы, но к тайным шифрам рока –

им всё равно вовек не подобрать ключа.

***

Подержите снежинки в руке,

как блестят они, вьются, танцуют!..

Кто же их на небесном станке

с первозданностью лёгкой штампует?

Посмотрите, держа их в горсти, -

есть особое, видно, блаженство

даже этот пустяк довести

до немыслимого совершенства!

***

В ночном колодце — чёрная вода,

в воде дробится — белая звезда,

а небо так стремительно отвесно,

как с тормозов сорвавшаяся бездна.

Летит в огнях мерцающая мгла,

и жизнь летит, и прошлых лет зола,

и сердцу внятен грозный знак мгновенья,

и страх отстать от этого паденья.

От скорости — пожар и лёд в крови,

останови, Творец, останови,

иль объясни паденье роковое,

куда летит пространство мировое?

Куда летит листвы сгоревшей - дым,

не вслед ли за пространством мировым?

И падает, как горький плод познанья,

моя печаль к подножью мирозданья...

***

Ах, кабы на цветы да не морозы,

ах, кабы на мозги да не склерозы,

круглый год всё цвели бы лютики-незабудки,

жизнь не шутила бы с нами подлые свои шутки!..

Ах, кабы на Родину да не вороги встали,

ах, кабы на воинов да не воронов стаи,

Русь святая легко проносила бы крестное бремя,

по Кремлям не жирело б иудино племя, крапивное семя...

Ах, кабы на очи да не жгучие слёзы,

ах, кабы хоть с утра да были бы мы тверёзы,

не кляли бы мы горькую долю, икаючи с квасу-рассолу,

не клонили б повинную, разудалую голову дóлу...

Ах, кабы на кудри бы да не седины,

ах, кабы переплыть Волгу хотя бы до середины,

русское поле пройти бы, родные овраги, ухабы...

Если бы, Господи, если бы,

ах, кабы, кабы...

***

...И в небесах стрижи,

и колокольный звон...

О, Господи, скажи,

за что мне этот сон?

За что мне этот свет,

приснившийся во тьме,

и лепет детских лет,

и вечность на уме!..

И васильки в венке,

и поле в васильках,

и облака в реке,

и мама в облаках...

Ведь этих чистых грёз,

прозрений забытья,

и этих сладких слёз

не стою, грешный, я...

И вечность на заслон

захлопнут навсегда,

когда растает сон,

как синий кубик льда...

***

Ирреальностью сна, немотой забытья,

кто там тенью полнеба закрыл?

Это тёмные птицы из небытия

от Москвы и до самых Курил…

Перелётные, те улетают на юг

пережить, переждать холода,

ну, а тёмные эти, немыслимый крюк

для чего совершили сюда?

Может, сбились с пути, перепутали сон,

времена перепутать могли,

или, может быть, смертный услышали стон

над бескрайностью русской земли?

Над седым чернобылом пустых деревень,

на дворцах золотого литья –

кто не видит их грозную вещую тень,

не достоин и птиц бытия.

***

От нынешних Сократов наших кислых

стоит туман дремучий в головах,

запутавшись и заблудившись в смыслах, —

мы спорим о словах.

Шумим, разводим толки, кривотолки,

чтобы в конце понять, каков итог,

что все слова лишь бледные осколки

единственного Слова – Бог.

Все Хайдеггеры умолкают просто,

когда с печи в глухой деревне дед

вздыхает вслух: «Кругом одни погосты,

но в сердце мёртвых нет».

***

Бережёного, Бог - так меня бережёт –

не велит на кисельный ходить бережок.

Крепко держит в Своей справедливой руке –

«Не проси!..» — не пускает к молочной реке.

Не пускает ни к барским столам, ни в Кремли,

не меняет мои пятаки на рубли.

Отклоняет пути от лавровых венцов,

от лавровых венцов, шутовских бубенцов.

Посылает мне весть, чтобы я не вздыхал,

чтобы манны небесной напрасно не ждал...

Посылает врагов, а ещё дураков,

погляди, да сравни: ты-то сам – не таков?

Не скупится, полынною брагой поя, —

чтобы мёдом мне жизнь не казалась моя,

чтобы холод земной пробирал до костей...

Видно, я у Него из любимых детей...

***

А если грозный Страж не уследит –

и этот соловей не допоёт,

и этот самолёт не долетит,

и этот пароход не доплывёт...

Но жертву Каин всё-таки добьёт,

а греховодник всё же догрешит,

а забулдыга всё равно допьёт,

и жалкий шут, конечно, досмешит.

Но дай нам, Боже, долететь, доплыть,

дослушать соловья в Твоём саду,

и, если можно, Боже, дай нам быть

готовыми к последнему суду.

***

Как листья и трава,

как облака и ветер, —

ты дышишь, ты жива, —

и я живу на свете...

А если... если... Нет!

Молчи! Не смей!.. Не надо...

Страшит не тьма, а свет

угаснувшего взгляда.

ОТРЫВОК

Среди милых забав и ничтожных забот,

с жалкой горсткою слов, с жалкой горсткою нот,

дней бесценных беспечный бездумный транжир,

ты не видишь, не слышишь, как рушится мир.

Ты не знаешь, по ком с колоколен звонят,

как идёт в человеке последний распад,

у тебя бесконечный всемирный загул

и не слышен тебе тектонический гул...

Ты не слышишь в утробе своих городов

содроганье отеческих бедных гробов,

ты не видишь знамений горящих лесов,

ты не слышишь ударов последних часов.

Ты бежишь от гримас сумасшедшей луны,

заглушаешь таблетками жуткие сны,

и не смотришь в глаза зачумлённых людей,

и не смотришь в глаза нерождённых детей...

Ты не чувствуешь близости ни катастроф,

ни грядущих безумств, ни грядущих Голгоф,

от видений кошмаров последних времён

охраняет тебя хохмачей легион...

Совесть

Не уберёшь её под спуд,

не сдашь её в казённый дом,

здесь, на земле, она твой суд,

перед последним тем судом.

Разбудит и разбередит,

разворошит весь хлам и смрад,

ты от неё нигде не скрыт,

она не ведает преград…

Ни срока давности, ни льгот,

и не указ ей адвокат,

припомнит час, и день, и год,

возьмёт за горло: «Что ж ты, гад?!»

Смола в её котлах кипит,

костры в её глазах горят,

кто знает, что такое стыд,

тот знает, что такое ад.

Плетётся, кутаясь в рваньё…

Но трепеща и чуть дыша,

как будто в зеркало, в неё

глядится бледная душа.

***

Люблю читать в иные дни

не текстов ветхие обноски,

а комментарии одни,

а примечания и сноски.

Не то что бы была скучна

мне простота, но чем яснее —

тем больше требует она

замысловатых объяснений.

Мы любим усложненья те,

блеск возражений, буйство спора,

нам неуютно в простоте,

в ней для гордыни нет простора.

Я знаю этот интерес!

Так грешная душа боится

бездонной глубины небес,

где не за что ей зацепиться.

***

Чтоб счастью можно было вечно длиться

не так уж много нужно человеку –

он должен видеть небо, звёзды, листья,

траву, цветы, туман, дорогу, реку.

Он должен видеть дом, резные ставни,

в окне седую мать, герань, котёнка,

сквозную тень под яблонею старой,

лицо любимой и лицо ребёнка...

Он должен знать, что Землю не погубят,

не рухнут птицы, не толкнут калеку,

что Бог его, какой ни есть он, —

любит...

Не так уж много нужно человеку.

***

Тайновидцы времён говорят:

«Седмь громов в небесах прогремят

пред кончиною мира…»

А покуда молчат небеса,

на земле что ни день – чудеса,

будто Кормчий оставил кормило!

Всё смешалось под небом седым –

Крым и Рым, Вавилон и Нарым –

от Москвы до Аляски,

и покудова Землю штормит,

в каждом доме музыка гремит,

всюду песни и пляски!..

Всё смешалось – огонь и потоп,

лёд и пламя, молитва и трёп,

гордый Запад с Востоком,

и пока созревают грома,

человечество сходит с ума

со звериным восторгом.

Всё смешалось – Аллах и пластид,

кровь и слёзы, сердца и гранит,

но не плач и не ропот

пред кончиною стран и племён –

Громовержец, Владыка времён,

слышит дьявольский хохот.

Старик

Он говорил, хотя пророком не был:

«Последних сроков грозный час грядёт!», —

и долгим взглядом вглядываясь в небо,

предупреждал: «Тучá уже идёт».

Смеялись мы: «Ни облачка над нами!

Он для того клевещет на судьбу,

последними пугая временами,

что сам стоит одной ногой в гробу!»

Давно, старик, твои истлели кости,

в часах песочных движется твой прах,

а мы живём мертвей, чем на погосте,

при тех, последних, грозных временах.

Вдали – громами, будто бы гробами,

ворочает Небесный Судия,

но мы не видим мёртвыми глазами,

как догорает солнце бытия.

РИТМЫ С ПЕРЕБОЕМ

Наш путь –

как ртуть, –

растекается, разбегается,

водой – тело, душа – светом омывается,

а бедное сердце –

слезами горючими!..

Что же ты, соловушка,

рано замолк,

что же ты на песни

повесил замок?

А бедное сердце

настежь распахнуто!..

Пусть будет, что будет, –

следи, не следи –

краплёные карты

в руках у Судьбы!..

А бедное сердце

всё также доверчиво!..

***

Почему так тревожно гудит этот ветер?

Потому что – не брат никому и не сват –

он всё тот же, всё тот же точь в точь в этот вечер,

как вчера, как полвека, полжизни назад...

Потому что, как музыка, небо и море,

он всё тот же, всё тот же в волнующей мгле,

то ли бурю несёт, то ли гнев, то ли горе –

как до нас, как при нас, как без нас на земле...

Небесам и забытым сказаньям ровесник,

он в калитки и в окна пытается влезть,

словно посланный кем-то свихнувшийся вестник,

никому не сумевший вручить свою весть.

Зачем?

Ведут ли все дороги в Рим,

из Рима ли ведут, назад…

Нам – что?.. Мы в стороне стоим,

Пускай идут хоть в рай, хоть в… ад!

У каждого свой суд, свой зуд,

но мы-то, Господи, при чём?

Зачем на сцену нас влекут

то с палачом, то с калачом?

Мы вдалеке от всех стоим,

и вдалеке от всех живём,

зачем присутствием своим

мы им покоя не даём?

Зачем они в недобрый час

в такую даль гоняют рать?..

Знать, в драмах мировых без нас

им скучно роль свою играть?

Но стоит только лишь начать,

слегка рассудок помутить, —

одни хотят нас обличать,

другие нас хотят учить.

Ведь если вправду гений он,

и если он не идиот,

зачем сюда Наполеон

за гибелью своей идёт?

Зачем сюда, как в страшный сон,

влечёт Адольфа всё сильней,

как будто он заворожён

грядущей гибелью своей?

Войну везде войной зовут,

но только здесь её исход

всегда решает Божий суд

и незлобивый наш народ…

Всю жизнь, Россия, горний свет

и крест нести – твоя стезя…

Мы дали миру свой сюжет,

и выйти из него нельзя.

Элегия. ХХI в.

Вот и открылись сокрытые даты,

дружно хлопочут над гробом лопаты.

Прячешь слезу? Или прячешь улыбку?

Смерть – как вопрос на засыпку.

Как при покойном Шекспире Вильяме –

те же могильщики пьяные в яме,

то же для всех завершенье событий:

в бедные Йорики выйти!

Та же, знакомая ржавая глина,

только своя в изголовье рябина,

только родные здесь косточки тлеют,

светят сквозь годы и греют.

Бойко ползут муравьи с фотографий

по воздыханьям простых эпитафий,

да поджидают клиентов стрекозы,

сев на бумажные розы…

***

Ещё один год на исходе…

Ты помнишь, как в жизни иной

на утлой весёлой подводе

являлся старьёвщик хмельной?

Посланник галактик нездешних,

торгуясь, почти без вранья,

весь день на весах потемневших

он взвешивал груду рванья.

Оценивал без воздыханья,

от пыли земной поседев,

прорехи всего мирозданья,

заплатки всех наших судеб.

И в том, как слегка возвышался,

на рухляди сидючи той,

он словно невольно смеялся

над всей мировою тщетой.

Прикидывал, незабываем,

великим прорехам итог,

а вся и цена-то была им —

иголка, гребёнка, свисток…

Давай же весёлой подводы

отыщем следы по дворам:

«Старьёвщик, возьми наши годы -

ненужный изношенный хлам!..

Мы их без ума просвистели,

осталась лишь боль у виска,

пожалуй, теперь, в самом деле,

не стоят они и свистка!..»

***

Юрию Кузнецову

Как жаль, что никто не учил нас, как жаль –

смотреть в недоступную даль.

И сердце никто не учил замирать,

чтоб звукам нездешним внимать.

Мы смотрим и видим – не дальше звезды,

не дальше дорожной версты.

Мы слышим лишь мир, что, как море, гудит,

где время о временном нам говорит.

Не зная, покуда не пробил наш час,

что видят и слышат из вечности нас…

***

Поют часы

сверчком запечным.

О чём? О временном? О вечном?

О грустном? Но о том — молчок!

Что отгорело - отболело,

прошло, тебе-то что за дело,

холодный, заводной сверчок?

Твои ли усики-пружинки,

стального анкера ужимки -

воспримет кто-нибудь всерьёз?

Побереги, дружок, силёнки,

твои танцорки-шестерёнки —

не доведут меня до слёз!

Я отнесу тебя, бродяжка,

к реке, где клевер и ромашка,

где пахнет солнцем и травой,

где твой собрат поёт на воле,

где ты поймёшь, что этой боли

и этой сумасшедшей доли —

не лечит мастер часовой!..

***

Владимиру Теплякову

Скучно, брат, в кругу со всеми

улыбаться, пить, шутить,

наступает наше время —

не прощаясь, уходить.

Уходить — не возвращаться,

чьи-то песни слыша вслед,

да и с кем теперь прощаться —

никого на свете нет...

Эти шутки, эти песни,

эти старые грехи,

как прошедшие болезни,

как сожжённые стихи...

А ушедших и забытых —

отдаю последним снам...

Словно в зеркалах разбитых —

в них не отразиться нам.

Пусть ещё виски постудит —

лет ли, дней ли череда,

больше ничего не будет,

кроме Страшного суда!..

***

Не зуди, говорю, и не будешь зудим!..

Нужно трезво оценивать шансы, мой друг,

не придём, не увидим и не победим,

праздник жизни хорош и без наших заслуг!

Ну, допустим, снесём мы полмира!.. Потом

постоим полчаса у разрушенных стен.

Ну и что?.. А без подвигов наших, Катон,

сохранится хотя бы один Карфаген.

***

Всё тяжелее жить, всё тяжелее плыть.

и преодолевать холодных волн стремленье,

но «плыть или не плыть?», но «быть или не быть», -

не спрашивай себя в печали и сомненьи.

Покуда кровь стучит от сердца до виска,

покуда пальцев дрожь веслу передаётся,

ты, всё-таки, плыви, —- пусть чёрная тоска

на дно тебя влечёт, —

плывущий да спасётся!

На утлом челноке ты вышел в океан,

и тяжесть всех веков легла тебе на плечи,

но знай, что в далеке – по водам сквозь туман

уже идёт Господь плывущему навстречу.

***

Не убеждай меня, что прожитые дни —

за тридевять земель, под мёртвою волною, —

они всегда со мной, лишь руку протяни,

они в моей душе, они уйдут со мною.

Ушедшие давно – живые, как в кино,

и в памяти моей их лица не редеют,

так наливай полней печальное вино,

пускай они со мной печаль мою разделят.

Я с ним говорю, качая головой,

взглянуть со стороны – ну, точно: ненормальный!..

Я их благодарю за то, что пьют со мной

как старые друзья на встрече поминальной.

***

Тёмные, тяжёлые, осенние облака,

будто бы спрессованные, нахмуренные века,

никого не помня, не зная тут, —

словно над безлюдной землёй плывут.

Приглядись к подвижной, парящей их глубине,

сколько там теней, колеблющихся на мрачном дне, —

города и царства, жара и хлад,

и поднявший руку на брата брат.

Строит Ной ковчег свой, видишь, — первый плывущий храм,

плачет Иеремия, хохочет всемирный Хам,

тень слепого Гомера во тьме глухой

Книгу Откровенья гладит зрячей рукой...

Холодно, наверное, на север им плыть,

хочется, наверное, напиться и завыть!

Песочные часы

Над серебряной рекой,

на златом песочке...

Народная песня

В той ли колбе старинной,

где ночью и днём –

кто-то время бросает

и вертит вверх дном...

Вместе с ним нас бросает

и вертит весь век,

и уже мы не знаем –

где низ, а где верх,

чтó пылит нам в глаза

из любого угла –

золотой ли песок,

или прах и зола?..

Это Бог запечатал

в стеклянный острог

до последней песчинки

отмеренный срок.

В той игрушке старинной

до времени Он

запечатал концы

и начала времён,

где мы будем мотаться

в пространстве пустом,

не оставив следов

на песочке златом...

***

Если знаешь, что сон будет страшен,

хоть бы в золото был он окрашен, —

не заигрывай с ним, отвернись,

не гляди в его бездны, — проснись!

Сколько раз по глухим лабиринтам

мы ходили во сне, как бритвам,

где дышать ты не мог в темноте,

где кричать ты не мог в немоте.

Ты и зритель тех снов, и невольник,

соучастник, безумец, крамольник,

что приснилось, — то сбыться должно...

Ты в ответе за это кино!

***

Ныне отпущаеши...

Злые, но не безликие,

и наша цель чиста:

пока не пришли великие —

займём их места.

Грешные, не идеальные,

пьём на пиру чумы,

пока не пришли гениальные —

гении — это мы.

Сколько часы роковые

будут наш век отмерять? —

пока не пришли живые,

нам нельзя умирать.

Души мрачит искуситель,

плачут здесь, бьются, поют,

пока не пришёл Спаситель —

нас на Голгофу ведут.

Сбитыми в кровь устами

молимся: «Отпусти,

Господи, — мы устали

крест непосильный нести!..»

***

Листья тихо облетают

в парках и садах,

лица грустно исчезают

в тёмных зеркалах.

Ветер листья набивает

в золотой возок,

время лица забывает,

как в часах песок.

Листья-лица, листья-лица,

огоньки в золе,

ничего не повторится

с нами на земле…

***

А в общем, быть и не могло иначе,

свершилось всё, что было суждено...

И даже сны,

которых ты не видел, —

и те сбылись...

***

Будто новый Ной перед Потопом,

строю свой ковчег один, как перст,

становлюсь – то глупым филантропом,

то жестокосердым мизантропом,

объявившим: нет свободных мест!..

Филантроп внушает: пусть спасутся!

Места хватит!.. Скоро грянет гром…

Мизантроп внушает: пусть пасутся

эти твари… Пусть они смеются

над моим отчаянным трудом!..

Но когда в полнеба вспышки молний

огненные впишут письмена, —

ни обид, ни подлости не вспомню,

и ковчег мой, всяким сбродом полный,

пощадит безумная волна!..

Молитва

Если б я умел Тебе молиться.

повторял бы только и всего:

«Господи, минута эта длится,

и не нужно больше ничего!»

Если б я умел Тебе молиться,

я просил бы именем Твоим:

«Дай минутой этой поделиться,

словно хлебом, с теми,

кто любим!..».

Пушкин, 1999 год

Как на бегущую волну —

звезда, так он глядит сквозь грозы

на незнакомую страну

и на знакомые берёзы.

И видит — сколько утекло

здесь, без него, воды и жизни,

нет, сердце некогда влекло

его совсем к иной Отчизне.

Увы, не скрыло солнце — тьмы,

но есть и признаки прогресса:

на новый пир среди чумы

слетелись новые Дантесы.

На муку смертного креста

они — (покуда мы враждуем) —

целуют Родину в уста

библейским страшным поцелуем...

Меняют в худшей из эпох

небесный свет на побрякушки!..

Но мы-то помним: с нами Пушкин!

Но мы-то знаем: с нами Бог!

Апокалипсис ХХI века

(во время ливня 11 января 2007 года)

Мы тонем, тонем, тонем,

накрывает нас потоп,

качается и стонет

всемирный адский гроб.

Ни деревца, ни суши,

только грохот, рёв и вой,

и только души, души

над бездной роковой.

Архангельские трубы

блещут молнией из мглы,

на всплывающие трупы

слетаются орлы,

И выбрав хладный остов,

с шумом делят меж собой –

плавучий мёртвый остров,

последний берег свой...

Но дерзкой вспышкой света

смертный сон Господь прервёт, —

о Русь, не твой ли это

ковчег в ночи плывёт?.. –

как белый голубь, рея

в небесной глубине,

История и Время

под ним лежат на дне...

***

Как трубку табаком, мы набиваем жизнью

нелепые дела, нелепые стишки,

чтоб кто-нибудь извлёк с фрейдистской укоризной

из праха наших дней вершки и корешки.

К разрывам слов и снов, к истории порока –

привычно подходить с диагнозом врача,

но к заревам судьбы, но к тайным шифрам рока –

им всё равно вовек не подобрать ключа.

Голос

Не ищи меня в лесах,

не броди в полях часами,

на тебя не я гляжу

васильковыми глазами.

Не ищи меня в снегах,

где мои продрогли птицы,

в доме нашем не ищи,

где тепло моё хранится.

И не стой на берегу —

вспять не повернешь теченья,

словно в зеркале, в реке

моего нет отраженья.

Я не там, где ищешь ты —

на пиру или на тризне,

это очень далеко —

дальше времени и жизни...

Только там к Любви любовь,

свет ко Свету припадает,

ни одной земной слезы

только там не пропадает...

***

Птицам вослед, что летят косяками,

детям вослед, что глядят босяками,

спеть ли нам новую песню потерь?

Были когда-то и мы рысаками,

были когда-то и мы русаками,

кем же мы стали теперь?

Спеть ли, как деды ходили походом,

всяк атаманом был и верховодом,

где же сегодня тот век золотой?

Были раздольным, весёлым народом,

как же случилось, что стали мы сбродом,

жалкою, нищей толпой?

Жили собором, великим простором,

ныне раздором живём и позором,

матушка плачет, да некому внять…

Хватит уже умирать под забором

и перед каждым лукавцем и вором

голову хватит склонять!

Родина!.. Пусть мы живём бестолково,

глянешь на клин журавлиный и снова —

ты нам последней надеждой дана,

только твоё материнское слово

вымолить может со дна ли морского,

с самого тёмного дна…

***

Дождик прошёл перед самым закатом,

искрами солнца все окна закапал,

будто бы тень золотого крыла

вечностью лёгкой на стёкла легла.

С каждою каплею – солнцем горящей –

радостно день провожать уходящий,

верить, надеяться, помнить, любить,

день наступающий благодарить.

***

Ещё и прошлых бед мы не оплакали,

а ты опять в плену, моя страна,

меняешь царство косаря и пахаря

на царство кесаря и пахана.

Ещё не смолкло пение воскресное,

а у дверей – зловещие гонцы,

они пришли –

твои венцы небесные

под шум и гам сменить на бубенцы.

Ещё твои защитники и воины

в Господних списках числятся в живых,

уже клюют им очи чёрны вороны,

уже клеветники бесчестят их…

Поругана, осмеяна, освистана…

Но злобный мир, летящий с визгом в ад,

испуганным вопросом: «Что есть Истина?», —

зачем тебя пытает, как Пилат?

***

Пустотой дохнуло неживою,

дожили до осени времён...

Но покуда сад не оголён,

вечности не видно за листвою.

Кажется бессмысленной игрушкой

в золото окрашенный покой,

ходики настенные с кукушкой

остановим собственной рукой.

Жалкий род людской, сосуд скудельный,

что мы сможем в вечность унести? –

только слёзы, только крест нательный,

только просьбу: «Господи, прости!»