Когда я писала статью про дело сестер Хачатурян, то вспоминала и свою личную семейную историю. Более того, несколько позже я была вынуждена предать ее публичной огласке. А недавний разразившийся скандал вокруг имени известного детского писателя Эдуарда Успенского поднял новую волну возмущения, расколовшую некоторую часть российского общества и обострившую и без того напряженную атмосферу в семьях, вынужденных пребывать в карантинных квартирах. В действительности, резкий всплеск семейного насилия в период «самоизоляции» не заставил себя ждать. Но как это часто бывает, множащиеся трагедии довольно быстро становятся будничной статистикой и потому очень важно, на мой взгляд, вовремя фиксировать эти тенденции с тем, чтобы не позволять им становиться нормой, обыденностью, не допустить, чтобы они утонули в замусоренном информационном океане.
Дочь Эдуарда Успенского, автора советского триллера для детей, просит отказаться учреждать премию имени своего отца, поясняя тем, что он был домашним тираном и отнюдь не таким благообразным божьим одуванчиком, каким изображал себя на публике. Это типичная трагедия типичной советской семьи, где обласканные властью совписы-мажоры полностью копировали поведение своих красных начальников. Почти каждый онтологически советский — латентный тоталитарист, которому семья выдавалась фактически на растерзание. Пропесоченные на парткомах писатели вымещали свою агрессию на женах и детях.
Часть патриархальной интеллигенции, для которых родители — есть нечто априори святое, всячески осуждают дочь. А по-моему, она не только права, но и должна потребовать финансовой моральной компенсации за искореженное детство. Ложно-стыдливая отечественная привычка «не выносить сор из избы» есть своего рода виктимный импринт, только укрепляющий авторитарную семью путем возложения ответственности на жертву (классический виктимблейминг).
Успенский был не хорошим детским писателем, а плохим детским писателем, да еще и советским, что вообще непростительно. В отличие от Винни Пуха или Муми-тролля, которые есть идеальные сущности и метафизически, и внешне, Чебурашка — интернациональное чудовище-мутант, изготовленное, скорее всего, по спецзаказу к Олимпиаде-80. Нечто невнятное, тот самый гомосоветикус, только в миниатюре. Буквально — существо, низведенное до животного, лишенное каких-либо конкретных субъектных свойств. Нечто мягкое, безвольное, что можно пинать, упаковывать, запирать в телефонную будку, в принципе — делать все, что угодно. Это ли не идеальный советский гражданин, будущий «ватник»?
В том культурном и ментальном пространстве, в котором прошло мое детство, не было ничего советского. Я росла в вакууме отстраненного самоотчуждения, черпая энергию непосредственно из того самого Добытия, которое ощущала и выражала наиболее полно уже начиная со своих самых ранних произведений. Мое Добытие было некоей альтернативой этой реальности, которая казалась мне ложной и ненастоящей. Мультфильмы, которые я видела по телевизору, казались мне скучными и нелепыми. Возможно, среди них был и тот самый «Чебурашка», я не помню. Детская тема в целом видится мне исключительно как травматический опыт ребенка — бесправного существа, отданного во власть «родителей, которых не выбирают». И тем страшнее представлять себе специально придуманные сюжеты для маленького во всех смыслах человека, поданные намеренно с целью его воспитания, т.е. жесткой и невротизирующей дрессуры, имеющей своим результатом послушное взрослое нечто, ведущее унылую, скопированную и размноженную на миллионы аналогичных судеб имитацию жизни.
Уродливый советский голем с круглыми ушами, словно бы готовыми принять любое количество лапши и манной каши, прочно ассоциируется с детством миллионов постсоветских людей и если начать разбираться в деталях возникновения сего образа, начать вглядываться в портрет не только героя, но и автора, становится по-настоящему жутко и неприятно.
В тесном сообществе детских литераторов СССР, как и во многих других советских профессиональных сообществах и коллективах господствовала по-настоящему семейно-клановая, фактически мафиозная атмосфера. Так ряд прекрасных авторов не мог издавать свои книги для детей на протяжении многих лет, в то время как «избранной» когорте писателей всегда давали зеленый свет. И дело здесь даже не столько в том, кто больше соответствовал партийной линии, а в самом механизме принятия решений относительно той или иной личности. Зачастую решение о том, увидит или не увидит свет творение автора, принимали не на самом верху, а в узком кругу друзей-товарищей, сформировавших нечто вроде «картельного сговора» — т.е. за себя, но против всех остальных.
А вот что пишет по поводу разгоревшегося скандала писатель Людмила Петрушевская: «Все забыли, как Успенский доказал в нашем суде, что сам нарисовал Чебурашку. Даже показал билет члена Союза художников, добытый специально для этой цели. И продал за рубеж — в разные страны — права на этого героя, лишив подлинного старого художника, Леонида Шварцмана, чье имя стояло в титрах, средств к существованию. Тогда весь Союзмультфильм бушевал, Норштейн пошел в суд, это был наглый обман. Ничего не помогло. Успенский был усердный сутяга, часто подавал жалобы. Он к тому же был звезда ТВ. И судьихи ему подсуживали. Я не разрешила ему, которого очень не любила (его жена мне звонила с просьбой) использовать мою песню «Старушка» в ТВ-передаче. И что? Исполнили, да еще и перевравши. На моем месте он бы точно подал на себя в суд! Так что я бы категорически отказалась от литературного награждения с таким позорным именем».
Таким образом, непорочность советского детского писателя оказывается под большим вопросом. Не говоря уже о качестве советской литературы в принципе. О чем должен быть отдельный и долгий разговор.