Диляра Тасбулатова
А ведь он в этом смысле очень строг: главное для него - чтобы актер жил в роли, а не наигрывал. Должна заметить, что в нынешнем Каннском раскладе Самал была действительно самой лучшей: так что все досужие разговоры о «политкорректности» можете оставить при себе.
- Сергей, я, во–первых, поздравляю с блестящей победой, неизвестно, получим ли мы когда-нибудь такую награду, сравнимую с Нобелевской премией..
- Спасибо, спасибо.
- ..А во-вторых, мне вот что интересно: по сути, в лице Самал победила картина «маленькая», частная история, не эпос и не фреска, о «маленьких людях», о малых сих. Но, так получается, именно «Айка» задевает какой-то нерв нашего времени, бьет в самую точку.
- А в чем вопрос? (смеется)
- Вопрос вот в чем – ты интуитивно бьешь в эту точку, или ты «рассчитал удар»?
- Интуитивно, конечно. Вообще существует два типа кино – спонтанный, когда все проходит как бы через весь твой организм, твой мозг и твои чувства. Весьма, надо тебе сказать, обостренные во время съемок. И есть, конечно, другой – когда все четко распланировано, рассчитано. Но для меня, в отличие от таких распланированных фильмов, сценарий – лишь толчок, импульс, я потом все на ходу решаю. И если все это, весь этот мой нерв, мой метод (а он очень сложный, поверь мне на слово) потом попадает в «нервную систему» общества, в то, о чем люди задумываются, – то и хорошо: значит, я не напрасно «нервничал». В принципе я и сам не знаю, чем фильм закончится – я как бы расту вместе с ним,
- Ты прямо как Толстой, который поначалу, будучи моралистом, хотел «наказать» Анну, как «развратную женщину», а потом признался, что Анна сама увела его в другую сторону.
- Как человек профессиональный, ты должна понимать, насколько это сложно – менять сценарий в процессе съемок. На самом деле это чистое самоубийство. И я, конечно, не так наивен, чтобы не знать этого: «Айка» была не то что сложной, она была невероятно сложной. Это был чистый кошмар.
- Так зачем ты идешь на это? При твоем мастерстве мог бы снять аккуратно по сценарию – и было бы прекрасно, и никто бы не подкопался.
- Зачем, говоришь? Ради экстраординарного результата – вот зачем.
- Перфекционизм?
- Ага.
- Когда я летела с вами в самолете из Канн – там был интересный человек, который у тебя ветврача играл. Такой аутентичный – как будто он и правда врач.
- А он и правда врач ветликники.
- Так актера бы можно было взять, нет?
- Я посмотрел десятки актеров – что-то не то. Вот не то, и всё, хоть ты тресни. Так, как он, никто не сможет держать собаку – у него хватка ветврача, а это важно. И всё, что он говорит – это не заученный текст, а реальный, он так каждый день говорит. Понимаешь, если ты снял хотя бы один эпизод реалистичный, где ничто не оскорбляет ни глаза, ни слуха, где всё, «как в жизни», - остальные эпизоды подтянутся. У тебя уже будет камертон.
- А бандита-киргиза где вы взяли? Он и правда бандит?
- Нет, конечно, не бандит – обычный парень-киргиз, гастарбайтер тоже. Из него большой актер мог бы получиться.
- Да, он ужасен: прямо мороз по спине, когда он Айке угрожает.
- И при этом говорит таким тихим голосом, не орет. Но наводит ужас. Я сам поразился, как он вошел в роль – не имея никакого опыта.
- Я тебе очень благодарна, что ты, будучи русским, взялся за эту тему – показав в неприглядном свете относительно благополучных людей, прямо будем говорить – русских, москвичей, противопоставив им судьбу Айки и других киргизов, живущих в России на положении рабов.
- Ну, понимаешь, я сам долго прожил в Казахстане, да и родился я там. Я – свой (смеется). Жил в Чимкенте, где очень много национальностей – узбеки, корейцы, немцы, казахи, конечно. И мне это очень нравилось – разнообразие такое. Кроме того, я всегда общался с простыми людьми и хорошо их понимаю. Я и сам простой человек, из обычной семьи и люблю простых людей.
-Тот, кто вышел из такой среды, часто порывает с ней, даже скрывает свою «провинциальность». Все стремятся в истеблишмент, который потом их портит, сбивает настройки. Я даже не о так называемых «нравственных» настройках - я не моралист – а о творчестве.
Такой вопрос: ты изучал этот болезненную ситуацию – часто ли киргизки оставляют детей в роддомах, как это сделала Айка? По чистой случайности у меня сейчас живет тоже девочка-киргизка Айка – она говорит, что часто.
- Я тоже был поражен. Я хорошо знаю восточных женщин: казашек, киргизок, им это в принципе несвойственно. Теперь не так – жизнь настолько тяжелая, беспросветная, что это бывает, к сожалению, часто. Как и аборты, и прочее.
- Самал играет, если выражаться патетически, «на разрыв аорты»: абсолютно точно, как хорошо темперированный клавир. Мы потом в Каннах посидели в кафе после вручения призов, я ликовала (я все-таки казашка, ты меня пойми тоже) и один парень, очень умный, директор блестящего фестиваля, спросил меня – как я думаю, нет ли в этом привкуса «политкорректности»? Просто так спросил, он не европоцентрист, не ксенофоб.
- Ну и что ты ответила?
- Я ответила вопросом на вопрос: а кто был сильнее ее в нынешнем каннском раскладе? И он признался, что приз совершенно честный, что, кстати, далеко не всегда бывает. Слишком много посторонних соображений. А тут карты легли точно: как я написала в рецензии, наградили честно, без мошенничества. О других призах Канна я бы так не сказала.
- Я потом разговаривал с Кейт Бланшетт, она тоже так считает.
- Что теперь будет с Самал и как в Казахстане реагируют?
- Я только что оттуда – там большие празднества по этому поводу. Мне многие говорили спасибо, что я ее снял. Но что будет дальше... Хороший ты вопрос задала. Ее, правда, и до этой победы Томас Винтерберг приглашал, хороший режиссер из бывшей команды Триера. Она очень талантливая.
- Смотря какой режиссер попадется.
- Да, раскрыть актера может только хороший режиссер: даже гений потеряется, если режиссер не умеет с ним обращаться.
- Сергей, вы в ребятами приехали в Канны аж 12 мая – говорят, доделывали картину, буквально с колес привезли? Такого почти не бывает: на моей памяти ждали только (в этом году) «Донбасс» Лозницы и когда-то Вонга Карвая. Канны есть Канны.
- Наверно, они помнят «Тюльпан», который тоже получил здесь приз. И я высылал сорок минут готовых. Тьерри Фрюмо, худруку фестиваля, очень понравилось, и потому он ждал. Это неординарное решение, и я признателен Тьерри, что он умеет пойти на риск, что очень опасно и сложно – картину уже заявлена в программе, а еще сижу за монтажным столом.
- Ты делал картину 6 лет, очень долгий срок. Далась она тебе тяжко. Готов ли ты в следующий раз на такое, прямо скажем, самопожертвование?
- Я скажу тебе одной – я не говорю такого репортерам, ибо это сложно понять. Я сначала снимаю весь будущий фильм просто на маленькую камеру. Чтобы посмотреть, как время течет в кадре. Потом беру один эпизод, и начинаю его развивать. И из него может вырасти целый мир. И я не знаю, как это объяснить.
- Я пытаюсь понять. Минут 5 стоят и смотрят просто на какие-то кусты двое в фильме Вирасетакула: ничего не происходит. Но ощущение времени – пусть не исторического, а сиюминутного, времени как оно есть, - там существует.
- Наверно, да, ты об этом говоришь. Наверно, но я точно не знаю. Так вроде никто не делает…
- Дарденны? Твоя Айка, как иих Розетта, словно акула, все время в движении – куда-то бежит, будто убегает от судьбы.
- Дарденны обращают внимание больше на персонажа, среда не так прописана, как у меня. Мне нужно, чтобы среда задышала.
- Слушай, читатели не поймут. Я вот тоже напрягаюсь, честно тебе скажу.
- Они потом поймут, подсознательно. Смотря кино. Во время сеанса поймут, в общем.
- А когда премьера?
- Я сел делать окончательный вариант: в Каннах был не окончательный. Надеюсь, картина будет еще сильнее. В сентябре, наверно, будет. Ждите, в общем.
- Спасибо тебе за все.
- И тебе. За понимание. Встретимся, будет если время, поговорим еще подробнее.
- Окей, с радостью.