Экс-директор Новосибирского театра оперы и балета Борис Мездрич

– Борис Михайлович, вы, наверное, уже знаете, что, когда случилась вся эта история с «Тангейзером», зрители стали активно предлагать вашу кандидатуру на премию «Звезда Театрала» (в номинации «Лучший директор»). Это премия зрительских симпатий. Результат мы пока не знаем: голосование продолжается, но столь активная зрительская поддержка, наверное, не может не радовать…

– Думаю, это говорит о том, что профессиональная работа, если она получается и хорошо сделана, и я говорю не только о «Тангейзере», но о театре в целом, всегда вызывает отклик. И у профессионального сообщества, и у зрителей.

– Выходит, чиновники обошлись с вами не очень хорошо, а зрители все понимают?

– Заблуждаться могут все. И публика, и чиновники. Вопрос в том, меняется ли эта точка зрения со временем. Либо люди начинают понимать, что заблуждались, и тогда на свет появляется истина, и есть смысл надеяться, что все не так плохо. Но если же такой процесс осмысления и переосмысления не происходит, то ситуация может быть близкой к безнадежной. Вот такой диапазон.

– Я хочу вас спросить как театрального менеджера. Последнее время кипят не театральные страсти. Суды, активисты… Театр болен?

– Думаю, здесь надо обратить внимание не столько на театр, сколько на общество. Необходимо увидеть, что в отсутствии специальной культурной политики – диктатуры, в хорошем смысле этого слова, – всегда находятся силы, которые это место займут. И, поддерживая эти силы, мы можем очень быстро прийти к крайне негативным результатам. Театр – лишь один из индикаторов, где-то, может быть, просто более заметный, поскольку такие истории в театре – это публичные истории. Так что я призываю увидеть, как в пространство общественной жизни вторгаются силы, которые не готовы и не имеют на это права ни по Конституции, ни по подготовке, как формально говорят, персонала.

– Какие силы вы имеете в виду? Чиновников, РПЦ?

– Те, которые активно действовали и продолжают действовать, в частности с «Тангейзером», и не только. Нужно, чтобы у этих сил не было головокружения от успехов. Надо бы как-то объяснить, что их никто не приглашал на эту роль. Я никого не называю. Но предлагаю поразмыслить на эту тему.

– А как быть со зрительской силой? Не так давно директора театров выступили против законопроекта Минкультуры, согласно которому состояние театра, как художественное, так и хозяйственное, будет оценивать зритель.

– Конечно, мы делаем спектакль для зрителя, и без его участия спектакль в принципе не может состояться. Но надо также понимать, что зритель – это не однородное сообщество, а многослойное, с разными интересами, интеллектом и художественным, театральным опытом. Если понимать публику как совокупность различных параметров зрительского сообщества, тогда можно использовать это и принимать во внимание. А если воспринимать зрителя как единое железобетонное мнение, тогда будет труба. Мы понимаем, что есть постоянный зритель, который ходит на все премьеры сезона, есть профессиональный зритель, который так или иначе связан с театральной деятельностью, и есть массовый, который один-два раза в сезон посещает театр. Точка зрения каждой из этих групп может быть различна, и ее нужно учитывать. Точка зрения профессионального и постоянного зрителя особенно важна, поскольку именно через этих людей массовый зритель приходит в театр. И в этом нет ничего нового, любой директор вам скажет, что всегда обращал на это внимание и работал со зрительской аудиторией. Но надо ли формализовывать такие вещи – вопрос спорный. Это надо обсуждать с профессиональным сообществом прежде всего. И спешить тут нельзя. А уж тем более решать судьбу руководителя таким образом. Это категорически неправильно.

– Еще особенное значение в этом законопроекте уделяется оценке буфета и туалетов… Театр действительно начинается с вешалки?

– Это правильно. Потому что условия, при которых зритель приходит в театр, начиная от покупки билета и заканчивая буфетом, действительно очень важны. Мы это всегда знали. Например, в Новосибирском театре оперы и балета мы сами организовывали бесплатный автобус в Академгородок, который увозил зрителей после каждого вечернего спектакля. Это 30 км от Новосибирска, но мы понимали, что зрители из Академгородка – как раз категория постоянных зрителей, мнение которых нас интересует.

– А как быть с той категорией людей, которые приходят пусть даже на очень талантливый, но эксперимент, и начинают возмущаться, что такого театра быть не должно?

– Совсем недавно в Новосибирске прошел суд: одна из зрительниц подала иск к театру, основываясь на законе о правах потребителя. Ей показали не того «Тангейзера», на которого она покупала билет. И она потребовала от театра показать классическую, как она говорит, постановку. Суд этот иск отклонил. Так же, как в случае с решением мирового суда по «Тангейзеру». Мы видим, что судебная власть абсолютно профессионально работает с законодательством на эту тему и не принимает решений, которые сужали бы художественное пространство театра.

Надо понимать, что любая трактовка – это из разряда вкуса. А театр имеет полное право на свободу творчества. И если это право будет чем-либо ограничено и суд начнет набирать прецеденты… К слову, аналогичное судебное решение было принято в связи с постановкой Дмитрия Чернякова «Руслан и Людмила» в Большом театре. Вот так и должно государство защищать интересы театров, выступая против безграмотных и абсолютно безосновательных требований отдельно взятых людей. И надо учитывать, что правоприменительной практики по таким темам практически нет. Значит, художественная целесообразность – не предмет судебного рассмотрения.

– Но все-таки эксперимент эксперименту рознь. Как быть, если режиссер все-таки переступил грани разумного? Никто не должен ему на это указывать?

– В Конституции Российской Федерации очень четко зафиксировано, что нельзя делать ни в коем случае. Это разжигание национальной розни, порнография, пропаганда насилия и войны, и так далее. Все остальное – вопросы за пределами этих требований. Если режиссер предлагает необычную трактовку и она не нарушает конституционные нормы, значит, она имеет право на существование. Если спектакль сделан хорошо, то он будет жить долго. А если же в художественном плане постановка беспомощна, зрители сами от нее откажутся. Примеров тому масса.

В этом и есть смысл репертуарной политики любого театра, чтобы сочетать спектакли, имеющие традиционное исполнение, и спектакли нового, оригинального характера. Это-то как раз и интересно: массовый зритель придет на привычное, а подготовленный зритель – на экспериментальные работы.

– Именно такую политику вы и вели в Новосибирском театре оперы и балета. Что там сейчас происходит, следите?

– Относительно. Я и так знаю, что там будет дальше происходить, мне уже все понятно. Но говорить про это, пожалуй, не буду. Жизнь покажет, какие там будут перемены.

– А с министром Мединским и в целом с Министерством культуры отношения поддерживаете?

– Поддерживаю. Недавно вот принимал участие в общественных слушаниях по «Золотой маске». Было бы неплохо прописать в правилах премии гастроли по России для победителей. Чтобы лучшие спектакли могли посмотреть по всей стране. Но главная проблема, на самом деле, в другом. Например, в том, что экспертный совет балета, к слову, отбирает на премию больше половины западных переносов. А «Щелкунчик» Вайнонена, например, им не подходит, поскольку его в России уже видели. Выходит, что правила действуют одни – номинироваться должны лучшие спектакли прошедшего года, а на деле российские переносы, очень талантливые, в конкурс не проходят. Не интересно. Вот это – главное, именно с этим надо что-то делать.

– После «Тангейзера» рядом с вашим именем все чаще упоминают «скандальный». Скандалы помогают карьере? Или лучше жить тихо?

– То, что произошло с «Тангейзером», я скандалом не считаю, и мне не нравится эта формулировка. Это ведь не скандал, а нормальная, профессиональная работа театра. Она нисколько не выпадает в сторону. То, что театр попал в эпицентр разнообразных общественных интересов, говорит о том, что художественные предложения театра вызвали значительный общественный резонанс. И это хорошо, это показало, что такой процесс, такие разногласия в обществе есть, об этом надо говорить, а не скрывать. Так что это не скандал. Это – совершенно другой, крайне полезный процесс в обществе.