Экономика как мораль: почему русские потеряли сами себя

Алина Витухновская, писатель

На днях в банках и обменных пунктах Москвы творилось нечто невообразимое. Толпы людей, желавших купить доллары, возмущались и скандалили с представителями банка, у которого они резко закончились, о чем никто из отстоявших более двух часов в очереди не был предупрежден.

По репликам и звонкам в другие банки, я утвердилась в мысли, что это массовое явление по Москве.

Очень удивил молодой человек, вполне респектабельного вида, вдруг заявивший — «Видите что происходит в Беларуси? У нас будет то же самое.» Сказано это было с неявной, но угрозой в адрес администрации банка, которая, в свою очередь, ссылалась на какие-то законы, которые позволяют им не выдавать деньги клиентам, при этом имея их, то есть, сохраняя остаток. Он называл государство мафией, и вся его риторика была в лучших традициях оппозиционных СМИ.

Скупка валюты — это своеобразный ритуал тотального недоверия общества к государству. Но общество более чем неоднородно, и значительная его часть пассивна и нерациональна. Страшная российская страсть — любовь к халяве, заставила целые толпы выстроиться возле машин, где производилась бесплатная вакцинация против гриппа. Мероприятие рискованное, а в эпоху КОВИДа — рискованное вдвойне.

Пока вы пишете о новом романе Пелевина — буддисте для бедных, банальном пропагандисте антипотребительства, я говорю — скупайте валюту. Пробежалась по рецензиям о его новой книге, как нафталином обрызгало. Как же быстро в России все устаревает! Пелевин всегда мне казался пошловато-вымученным глашатаем нищеты поколения «эсид хаус», притом писателем с этакой прилепинской гоп-претензией и чисто советским покровительством в верхах. Сурковским выкормышем, приблатнённой галлюцинацией.

Сказать честно, для той ситуации, куда скатилась нынешняя РФ-ия, цивилизационной дыры, апокалиптического безвременья, даже гениальный Сорокин кажется стремительно устаревающим. Причем парадоксально — одновременно и более модным, динамичным, чем Россия, и в то же время оставшимся уже далеко в прошлом. О данной ситуации можно сказать так — никогда уже Россия не станет столь современной, как была некогда. Но, опасаюсь, что придет время сказать и так — никогда Россия уже не станет вновь Россией. Воистину, страна потерявшая себя.

Вера в духовные практики не приводит ни к чему, кроме того, что плодит стада послушных рабов-неофитов. Чем более Россия заходит в финальную фазу политической стагнации, чем больше вокруг реальной нищеты, тем больше толп фрустрированных людей, истинно полагающих, что есть какой-то один человек, способный разрешить все их насущные вопросы. Но если и вообразить себе такого человека, то имя его — Бенджамин Франклин, но никак не лайф-коуч Тони Роббинс.

Если для всего мира пандемия коронавируса стала новым вызовом, требующим усилий, оптимизации и неизбежного преодоления, то для отсталых стран и сообществ она обернулась новым средневековьем, выходом на историческую сцену безнадежно устаревших, пронафталиненных концепций и персонажей.

В экстремальных ситуациях люди начинают говорить на своем истинном языке, возвращая в мир подлинные смыслы. В контексте последних политических событий который день звучит вопрос «Кому это выгодно?». Такой же риторически простенько-пошлый, как «Что делать?» и «Кто виноват?» Даже в такой логократической и лицемерной стране, как нынешняя РФ-ия, произошло лингвистическое чудо. Люди наконец сказали правду. Выгода — подлинное имя истины для современного россиянина, альфа и омега, предел смысла бытия.

Парадоксально, что при этом нынешняя Россия, помимо прочего — пространство отсутствующего выгодополучателя. Да, здесь имеется некто, играющий его роль — ряженый, назначенец. Но реального выгодополучателя нет.

Выгодополучателем я называю владельца рационального гешефта-гештальта — понятных, большей частью материалистических, но не сиюминутных выгод. Что означает его отсутствие? Абсурд. Дурную бесконечность. Экзистенциальный, идейный, финансовый и прочий коллапс. Для рациосознания отсутствие выгодополучателя — примерно то же, что для христианина — отсутствие бога.

Экзистенциальная близорукость России начала 21-го века, ее болезненное самокопание в своей выдуманной ее же «верными сынами» (точнее — пасынками) истории, патологическая неприязнь прогресса и осознания, к великому сожалению, уже нанесли практически непоправимый вред ее способности к глобальной репрезентации. От зомбированных телеящиком простофиль до чванливых, высокомерных образованцев из числа местной «элиты» и прочих «творческих» фриков-подпевал — от всех них крепко несет чужими бредовыми измышлениями о величии, в понимании которого они утвердились, самозабвенно роясь в донных отложениях несусветной глупости пропагандистских иллюзий предыдущих эпох, доставшихся им в наследство.

Экономика стала не только новой моралью, но и новой мировоззренческой концепцией. Объединяющей и поглощающей все попытки описать реальность с помощью хорошо известных культурных инструментов и механизмов.

Когда мы говорим о современной экономике, мы должны отдавать себе отчет в том, что она не имеет никакого отношения к марксизму и его постулатам. Это в хорошем смысле религия, культ, но культ рационалистов. Однако, в этом экономическом подходе есть свои недостатки. Так поразительное невмешательство Запада в дела тоталитарных стран, обусловленное именно финансовыми сиюминутными выгодами и ничем иным, может обернуться против них самих. Поскольку в глобальном мире существуют не только общие экономические связи, но и общие угрозы. Раньше они были локализованы и относительно предсказуемы, теперь же они могут распространиться из одной точки на весь мировой организм с огромной скоростью и непредсказуемыми последствиями. Пандемия коронавируса тому ярчайший пример.

Россия — фатально логократическая страна, где слова заменяют не только смыслы, но и ресурсы, то есть, самое бытие. Людей словно вытягивают из полунебытия (ибо жизнью существование современного россиянина назвать сложно) уговорами, разговорами, заговорами и агитацией. Заговоренное пространство — как писали в русских сказках. Что парадоксально приведет к обесцениванию языка (ибо его станет слишком много). А обесценивание смыслов, как я писала выше, уже произошло.