Революция против эволюции: почему мы так не любим попа Гапона

Сергей БАЙМУХАМЕТОВ

В массовом сознании он прежде всего ассоциируется с Кровавым воскресеньем. И это более чем закономерно. Тем более, если рассматривать те события со всех сторон, без прежних пропагандистских и прочих стереотипов. В тот день история России могла пойти другим путем. Или, по крайне мере, революции отдалились бы на неопределенное будущее, а там - кто знает…

Один из самых распространенных стереотипов советского воспитания и сознания – «провокатор поп Гапон».

Мы ведь не знали, что даже Ленин, непримиримый большевик и борец с царским режимом, не считал его провокатором, и вообще – относился к Георгию Гапону с уважением. Ленин утверждал: что есть «факты, говорящие в пользу его честности и искренности», что нельзя судить сгоряча, необходимы «только факты, факты и факты».

Но мы учились по сталинскому «Краткому курсу истории ВКП(б)».

Однако Георгия Гапона считали врагом и провокатором не только советские люди все десятилетия коммунистического режима, но и тогдашняя, 1905-1906 года, «прогрессивная общественность». Когда Гапон в 1906 году вернулся в Россию, газеты всех направлений начали его буквально травить. И антимонархические, и монархические. Те самые газеты, которым получили определенную свободу слова как раз благодаря Гапону. 28 марта 1906 года он был убит по приговору ЦК партии эсеров.

За что ненавидели Георгия Гапона прежде всего большевики и эсеры – самые радикальные на тот момент революционеры?

За то, что он был эволюционером. Да, в какой-то момент, после Кровавого воскресенья, он ожесточился и даже призывал к восстанию. Но вскоре одумался и вернулся на прежний путь.

Россия тех лет бурлила. Она переживала отмену крепостного права (рабства) и взрыв промышленной революции: резкий и запоздалый переход даже не от феодализма, а от рабовладельческого строя – к капитализму. Требования современной жизни уже не укладывались в рамки управления страной, оставшиеся с незамутненных времен рабовладения. Более того, промышленники эксплуатировали рабочий класс с прежней уверенностью в безответности народа – как крепостных крестьян. Рабочий день достигал 14 часов.

Заводской и фабричный народ был на грани взрыва. В 1903 году страну сотрясли массовые забастовки. Крестьяне бунтовали из-за тяжкого бремени выкупных платежей за землю еще с 1861 года. Доходило до погромов помещичьих усадеб. Возмущалась разночинская и дворянская интеллигенция. Все это происходило на фоне позорного, постыдного поражения в русско-японской войне.

В этой обстановке и возникло легальное «Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга» во главе с Георгием Гапоном, созданное для защиты прав рабочих. То есть организация преследовала как раз те цели, о которых 15 лет спустя, в 1920 году, Владимир Короленко писал комиссару Луначарскому: в Европе социал-демократия добилась улучшения жизни рабочих, их прав и свобод без крови, разрухи, войны, в Европе рабочий богаче и свободнее, чем сейчас при вашем новом строе!

А в том 1905 году Короленко называл Георгия Гапона «замечательной личностью… одним из тех «провиденциальных людей», которые порой в бурные периоды как-то вдруг обнаруживаются на поверхности общественной жизни. Все их значение в том, что и их личные добродетели, и их недостатки, вообще все стороны их личности совпадают по тону с господствующим настроением среды, усиливая это настроение, как резонаторы усиливают звуки…»

После того, как хозяева Путиловского завода отказались восстановить четырех уволенных рабочих, «Собрание…» объявило забастовку. 4 и 5 января стачка стала всеобщей. 5 января Гапон предложил обратиться за помощью к царю, подать ему Петицию. Под ней были собраны тысячи подписей. Помимо 8-часового рабочего дня и повышения зарплаты рабочие требовали ответственности министров перед народом, всеобщего, прямого, тайного и равного голосования, гражданских свобод, всеобщего права на образование за счет государства.

Вечером 8 января премьер-министр доложил о Петиции царю.

Уже после Кровавого воскресенья в официальном сообщении правительства вина за происшедшее перекладывалась на рабочих:

«Хозяева охваченных стачкой промышленных заведений, собравшись на совещание, признали, что удовлетворение некоторых домогательств рабочих должно повлечь за собой полное падение русской промышленности… Священником Гапоном была составлена и распространена петиция от рабочих на высочайшее имя, в которой уже наряду с пожеланием об изменении условий труда были изложены дерзкие требования политического свойства».

Оставим за скобками, что требования рабочих названы «домогательствами». Обратим внимание на слово «дерзкие». Оно характерно для отношений высших сословий с низшими. Ишь, холопы, «дерзить» вздумали…

150-тысячную колонну, идущую к царю, к Зимнему дворцу, встретили залпами из винтовок, саблями, шашками и нагайками. По разным данным, убито было от 96 до 200 человек.

Дальнейшее известно. В стране начались политические стачки. К декабрю волнения переросли в вооруженные восстания. Самое крупное вспыхнуло в Москве. Его подавили к 18 декабря – с применением артиллерии. Даже по официальным сведениям, было убито более 600 только «случайных, посторонних лиц», включая детей.

И что в итоге? Если только о 1905-1906 годах, то вышел царский Манифест, по которому:

- учреждена Государственная Дума;

- введены демократические свободы, включая свободу слова и вероисповедования;

- разрешены профсоюзы и политические партии;

- отменена цензура.

Россия из государства с абсолютной монархией стала, фактически, конституционной монархией.

Отменены были выкупные платежи для крестьян, крестьяне уравнены в правах с другими сословиями, повышены зарплаты рабочих, рабочий день уменьшился до 9-10 часов.

То есть власть выполнила все требования «Собрания русских фабрично-заводских рабочих». Более того - все требования тогдашней демократической общественности.

Но выполнила не по обоюдному согласию, а под угрозой дальнейших беспорядков, крови и насилия.

Главный итог в том, что 1905 год мог стать началом РУССКОЙ ЭВОЛЮЦИИ. Однако царь Николай Второй и правительство не только упустили исторический шанс повести Россию по другому пути, по пути эволюционных реформ, но и обострили кризис, спровоцировали дальнейшую радикализацию общественных настроений.

Не только террористы-большевики и террористы-эсеры, но и значительная часть свободомыслящих, однако мирно настроенных граждан утвердилась во мнении, что с царским режимом договориться нельзя, что царская власть слаба и ее можно и надо свергнуть. В эту своеобразную коалицию единомышленников входили большевики, эсеры, меньшевики, частично - конституционные демократы (кадеты), октябристы, помещики, фабриканты, генералы царской армии…

И - свергли. В феврале 1917 года. Причем, в ходе войны с кайзеровской Германией. Худшего варианта для развала армии и страны нельзя было представить в самом страшном сне. Даже Ленин не поверил, еще в январе 1917 года он говорил: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции».

Началось же все с того, что правительство сочло требования, предложения крупнейшего в стране легального союза рабочих «дерзкими домогательствами» и ответило залпами из винтовок, саблями, шашками и нагайками.

А царь Николай Второй писал в дневнике:

«9-го января. Воскресенье.

Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело! Мамá приехала к нам из города прямо к обедне. Завтракали со всеми. Гулял с Мишей. Мамá осталась у нас на ночь».

И далее каждый день непременно о том, что «гулял». И - « Пили чай у Мамá»

Он, император Николай Второй, и вечером 26 февраля 1917 года (27 февраля началась Февральская революция), писал в дневнике: «Погода была мягкая, серая... Осматривал собрание рисунков и фотографий... Читал, скучал и отдыхал; не выходил из-за кашля... Вечером поиграл в домино».

Между тем за 12 лет до того, в 1905 году, Владимир Короленко предупреждал:

«Наша жизнь стала похожа на гигантский котел, в котором закипает сдавленная живая сила, требующая законного исхода. Но именно законного-то исхода и нет: лишь только мы пытаемся открыть предохранительный клапан, как резкий шум пара пугает наших машинистов, они торопятся опять закрыть и даже замазать все щели… И когда после этого наступает тишина, лишь изредка нарушаемая глухими внутренними толчками, то это принимается за признаки безопасности.

Возврата уже нет и быть не может… Что касается русского общества, то оно сознало это бесповоротно!»