Война как она есть: «Фашисты облили прабабушку бензином и заживо сожгли...»

В редакцию «Новых Известий» пришло письмо от постоянного читателя нашей газеты Надежды Ефимовны Петровской, написанное ей специально ко Дню Победы:

«В память потомкам от детей войны

Уважаемая редакция, добрый день!

Я - ваш постоянный читатель, Петровская Надежда Ефимовна. Живу в Москве.

Спасибо за Вашу работу и интересные статьи.

Приближается 75-летие Великой Победы. Уже три четверти века как мы живем в мире.

Но свидетелей и участников тех грозных фронтовых лет с годами становится всё меньше...

В СМИ как-то прозвучала мысль о том, чтобы люди, пережившие военные годы и тяготы, могли поделиться своими воспоминаниями о тех днях. В назидание, напоминание и в предостережение потомкам...

Вот я и решила поделиться с вами воспоминаниями о своём военном детстве.

Возможно, кого-то это могло бы заинтересовать.

Казалось, прошло уже столько лет, а всё пережитое по-прежнему хранит сердце.

И кажется что это было всё совсем недавно. Пишу об этом как предупреждение и крик души будущим и ныне живущим поколениям.

А вам желаю жить всегда в мире и согласии друг с другом и ближними.

И чтобы ни вам, ни вашим детям и внукам не довелось пережить и испытать то, через что пришлось пройти мне и моему поколению...

С миром и уважением ко всем вам!»

Почитайте это документальное и невероятное свидетельство о том страшном времени, эту своеобразную иллюстрацию к знаменитой песне «Враги сожгли родную хату...»:

«Вот уже почти 75 лет прошло со времени окончания Великой Отечественной войны, но моя память по-прежнему хранит события моего военного детства. Иногда перед моими глазами вдруг возникает дымящееся пепелище – всё, что осталось от нашего дома, дотла сожженного фашистами. Я отчетливо помню, как собирала там цветные осколки битой посуды, чтобы украсить построенный мной из песка и глины домик на руинах нашего бывшего дома. И тогда в своих детских мечтах я представляла, что мы будем жить в большом красивом доме, где всё будет не игрушечное, а настоящее: большие окна, мебель, посуда. В окна всегда будет ярко светить солнце, а мы дети будем вместе играть настоящими красивыми игрушками и сытно обедать за настоящим столом.

Рядом с руинами, оставшимися от нашего бывшего дома, было ещё одно пепелище: сгоревший дом моего родного дяди, брата отца. И два сада с очень большими, как мне тогда казалось, деревьями. Там росли яблони, черешни, груши, стволы которых были изрешечены пулями, а многие ветви поломаны, безжизненно свисая вниз. Это было лето победного 1945 года, мне тогда было около 4-х лет.

В то время мы жили в землянке, вырытой недалеко от нашего сгоревшего дома. В землянке было всего лишь одно маленькое окошко, притом у самой земли, и яркие солнечные лучи очень редко заглядывали в наше жилище, в котором почти всегда было темно и мрачно.

Когда я немного подросла, моя мама рассказала мне о страшных событиях, произошедших в марте 1943 года. Село, в котором мы жили, находилось рядом с большой дорогой, соединявшей районные центры. Фашистские войска уже отступали на запад под натиском войск Красной Армии. В тот день, когда разыгралась эта страшная трагедия, партизанский отряд напал на отступавших фашистов, и те, в ярости, расстреливали всех, попадавшихся им на пути и жгли всё вокруг. В нашем доме жили моя мама, бабушка (мама моей мамы) и моя прабабушка. Нас, детей, было четверо: я (тогда мне было 2 годика), брат 7 лет, моя четырехлетняя сестра и самая младшая сестренка, которой тогда было всего лишь несколько месяцев. Когда взрослые увидели, какая беда грозит всей нашей семье, они приняли решение укрыться в погребе, который был в саду недалеко от нашего дома. На дно этого погреба набросали перин и подушек и нас, детей, спустили туда. Самая старшая из находившихся в доме – моя прабабушка, т.е. мамина бабушка, наотрез отказалась прятаться в погребе, сказав, что на своей родной земле ни от кого прятаться не будет. Но фашисты не пощадили и её. Моя мама рассказала мне, что из щели в укрытии она видела, как эту старенькую и немощную, но в то же время решительную и отважную женщину, силой вывели на улицу, облили бензином и заживо сожгли. Потом подожгли и сам дом. Всё вокруг полыхало огнём, загорелась и крыша нашего маленького погреба, в который попадали страшные дымящиеся головёшки.

После ухода фашистов из села, моя мама с бабушкой пытались выбраться из наполненного дымом погреба и спасти детей, но безуспешно: сгорела деревянная лестница, ведущая наверх. Тогда они в отчаянии предприняли несколько попыток покинуть погреб, взбираясь на спины друг другу и передавая детей. Но, поскольку погреб был глубоким, а едкий дым уже заполнил всё пространство, силы быстро иссякли, и мама с бабушкой, потеряв сознание, упали на дно погреба. Но Господь был милостив к нашей семье: по счастливой случайности кто-то из солдат вошедшей в село отрядов Красной Армии заглянул в погреб, и это спасло нам жизнь. Нас, уже находившихся практически без сознания, вытащили из полусгоревших подушек и перин на свободу. Спасти не удалось только самую младшую из детей: она задохнулась от дыма. А у меня от тех страшных событий на правой ноге остался шрам от падавших на нас углей. Такие же отметины на теле остались у мамы и у других детей. Мы все находились в тяжелом состоянии, и нас забрала к себе старшая сестра мамы, моя тётя, проживавшая в соседнем селе Медысовке. Благодаря её заботе мы остались живы. К сожалению, кроме нас, в этой огненно-кровавой драме удалось выжить немногим. Так, фашисты расстреляли всю семью моего родного дяди, жившего в доме по соседству. Спастись удалось только одному мальчику семилетнего возраста: он успел выскочить через окно и спрятаться в саду за деревьями. А из всей семьи другого моего дяди-фронтовика, бывшего в то время на фронте, в живых остался только годовалый младенец, мама которого успела спрятать его в стогу сена. Её же саму и остальных троих детей фашисты безжалостно расстреляли. А после ухода фашистов из села, односельчане, из укрытия видевшие, как младенца прятали в сене, смогли спасти его из уже дымящегося стога и сохранить ему жизнь. К сожалению, жизнь его была недолгой: в семилетнем возрасте он заболел корью и вскоре умер.

После этой кровавой бойни, оставшиеся в живых односельчане, буквально по частям собирали останки своих погибших родных, чтобы предать их земле. Горе пришло в каждую семью: в селе было убито более 100 человек, их похоронили в общей могиле. Всё было в развалинах и руинах, целых домов почти не осталось…

Но хотя война и закончилась, и люди принялись активно восстанавливать жизнь, кровавый след тех событий еще долго тянулся, забирая и унося новые души. А дело вот в чём. На окраине нашего села был лес, в котором после войны ещё очень долго оставались разбитые машины, осколки снарядов, большие бетонные сооружения с амбразурами. И, самое страшное, весь лес был буквально усыпан неразорвавшимися снарядами, гранатами и горстями стреляных гильз и совсем целых патронов. И наши сельские мальчишки находя эти страшные отголоски прошедшей войны, собирали их, разжигали костры и бросали эти гранаты, патроны и снаряды в огонь. А когда это всё взрывалось, многие из детей погибали или навсегда оставались инвалидами. Я до сих пор помню, как после таких взрывов матери с криками и слезами бежали в лес и выходили оттуда, рыдая, со своими погибшими или ранеными детьми. Эта беда продолжалась несколько лет. И в селе были уже не только раненные на фронте инвалиды, солдаты и офицеры, но и совсем юные мальчишки, оставшиеся без рук и без ног после взрывов этих страшных находок. Это навсегда врезалось в мою память…

Родилась я в самом начале этой страшной войны – 30 августа 1941 года в селе Караина Хмельницкой (тогда Каменец-Подольской) области Украины. С семьей мы жили там до 1952 года. А после по переселению переехали в Иркутскую область. После страшных лет войны и разрухи эти суровые сибирские края казались сказочно красивыми: я с подругами гуляла на окраине леса, восхищаясь прекраснейшей здешней природой. Стройные и высокие сосны, подобно гигантским желтым свечкам упирались, казалось, в самое небо. А само небо виднелось из-за крон деревьев только ясно-голубыми островками. Под ногами мягко стелился ковер из хвои. На залитых ярким солнцем полянах россыпью краснела душистая лесная клубника и земляника. Над журчащими в лесной тиши ручьями гроздьями свисали ветки красной и черной смородины. Ярко-оранжевый ковер из цветов украшал лесные лужайки и просеки. Всё это очарование и красота окружающей природы наполняли мою душу радостью, помогая мне исцеляться и освобождаться от терзавших моё детское сердце воспоминаний минувшей войны. Но многое из пережитого и увиденного в страшные военные годы всё же навсегда осталось со мной…

Как война разрушила наши семьи и дома, так и оставила свой кроваво-огненный след в наших детских сердцах и душах. У меня всегда наворачиваются слёзы на глазах, когда я слышу первые строки «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!». А когда смотрю фильмы о войне или передачи о военных действиях, происходящих в разных уголках земного шара, то мысленно представляю себя там, среди свистящих пуль или разрывов снарядов и среди горящих домов, словно снова возвращаясь в свое военное детство…

Мне всегда горько думать, почему люди не задумываются о том, что любая война калечит души, и особенно детские! И вырастают эти дети с искалеченными судьбами. Хочется крикнуть на весь мир: «Люди! Не стреляйте! Не убивайте! Пожалейте детей!»

С уважением, Петровская Надежда Ефимовна...»