Председатель Московской Хельсинкской группы Людмила Алексеева

– Людмила Михайловна, как вы относитесь к тому, что вас повторно выдвинули на Нобелевскую премию мира?

– Я благодарна за выдвижение, хотя не особенно верю в успех, потому что кандидатов много. Среди них много достойных людей, и я не уверена, что у меня серьезные шансы. Но норвежцам я благодарна за внимание ко мне и к Беляцкому.

– Как вы оцениваете состояние правозащитного движения в России? Насколько сильно государственное влияние в этой сфере, учитывая, например, принятый закон об «иностранных агентах»?

– Закон об НКО от 2006 года очень затруднил работу правозащитных организаций, и более слабые просто впали в анабиоз. Они не перестали существовать, но замерли в ожидании лучших условий. Что касается последнего закона, которым нас собирались сделать иностранными агентами, то он ничего не изменил. Мы таковыми себя не считаем, поэтому ни одна из правозащитных организаций не зарегистрировалась в положенный срок – до 20 ноября 2012 года. За исключением одной организации из Марий Эл. Они отправили заявку на регистрацию иностранным агентом в Министерство юстиции, но Минюст отказался их регистрировать. Они написали, что по закону не ясно, кто должен быть зарегистрирован как иностранный агент, каково определение политики (занятия, которое является условием такой регистрации). И в регистрации им отказали. Так что этот закон никак не повлиял на деятельность правозащитных организаций. Они как работали, так и работают.

– Для чего тогда, по-вашему, этот закон принимался, если он не применим на практике? Чтобы просто запугать правозащитников, ведь он в свое время вызвал бурные обсуждения?

– Они, по-видимому, думали, что мы, как стадо баранов, пойдем регистрироваться в качестве иностранных агентов. Но в русском языке агент – это шпион. Агент 007 – Джеймс Бонд, он кто? Поскольку мы не шпионы, мы не хотим нарушать другой закон, понятный нам, по которому мы не имеем права давать о себе ложных сведений. Никто из нас регистрироваться не пошел. Если выпускают такие законы, которые ни мы не относим к себе, ни Министерство юстиции не относит к нам, то это проблема тех, кто принимает такие законы.

– У нас ведь есть президентский Совет по правам человека. Он призван озвучивать официальной власти позицию гражданского общества. Как вы оцениваете его работу на данном этапе?

– Я состояла в Совете по правам человека десять лет и вышла из него. Хотя я осталась при совете в качестве эксперта, поэтому я в курсе, что они делают. Во-первых, состав совета очень увеличился. Нас было 32 человека, а стало 62. Примерно 40 человек из тех, кто сейчас там состоит, – это очень достойные люди. А остальные, с моей точки зрения, не представляют организации, которые занимаются правами человека. Среди них есть даже два депутата Госдумы – Пушков и Николаева, какое же они гражданское общество? Они представители власти. Но и прежде, и сейчас совет – это не властный орган. Если президент хочет знать мнение людей, занимающихся правами человека, он может обратиться к ним за советом. Они, даже не ожидая такого обращения, по важным проблемам сами высказывают свое мнение. Но случаев, когда советы этого органа отражались в законах или указах президента, становились обязательной нормой, очень мало. Поэтому СПЧ, с моей точки зрения, играет другую важную роль. Он позволяет озвучивать мнение гражданского общества в тех СМИ, которые доступны только официальным органам. То есть СПЧ влияет на общественное и международное мнение, а на решения власти – довольно редко. Причем в первый путинский срок к нам прислушивались гораздо чаще, чем во второй его срок. А в третьем пока такого не было ни разу. При Медведеве пару раз инициативы становилось какими-то законодательными актами. Например, решение президента Медведева не подвергать подозреваемых в экономических преступлениях аресту до суда. Увы, наши суды его редко выполняют. Но тем не менее такое решение было принято.

остояние правозащитной системы в России очевидно меняется. Общество само стало консолидироваться. Та же «Новая газета» собрала более 100 тысяч подписей против так называемого «закона Димы Яковлева». Правда, власть сделала вид, что не замечает, сколько человек против этого подписались…

– У нас очень выросло понимание гражданских прав и прав человека в нашем обществе. Особенно это стало заметно в последний год. В частности, в этих маршах, включая последний против «антисиротского закона», и в борьбе за 31-ю больницу в Петербурге. Возражения против закона о гомофобии звучали не только со стороны представителей ЛГБТ-движения, но и со стороны людей, не имеющих отношения к гей-сообществу. Реакция общества на суд над девушками из Pussy Riot, массовые митинги в Москве и других городах – они ведь идут под правозащитными лозунгами: за честные выборы и за освобождение политзаключенных, за совершенствование судебной системы и так далее. Может быть, они не везде массовые, но все-таки есть всюду. Это показывает, что работа нашего совсем небольшого правозащитного сообщества, в общем, за эти годы оказалась вполне плодотворной в смысле влияния на общество, а не влияния на власть. Власти у нас, к сожалению, пребывают на стадии сознания пещерных людей.