Директор Института экономики переходного периода Егор Гайдар

– Егор Тимурович, как на Западе относятся к российской экономической политике?

– В целом уважительно. Там понимают, насколько трудно в стране, зависящей от непрогнозируемого рынка сырья и топлива, в условиях аномально высоких цен вести ответственную экономическую политику. Это проблема не одной России. Она стоит перед всеми странами со значительной долей сырья и топлива в экспорте, в том числе весьма развитыми, например, Норвегией. По неформальному гамбургскому счету сделанное в финансовой и денежной сфере в России, чтобы справиться с вызовом высоких цен на нефть, заслуживает уважение. Конечно, не радует, что структурные реформы после 2003 года фактически остановились. Вызывает беспокойство огосударствление некоторых секторов экономики. Примеров, когда такое развитие событий было бы стратегически полезно для страны, в мире немного. Но в целом российская экономика в последние годы развивается устойчиво, объем сделанных принципиальных ошибок пока сравнительно невелик.

– Получается, что с демократией, по мнению Запада, мы делаем все не так, а с экономикой движемся в правильном направлении?

– Да. Но надо учитывать и то, что в последнее время в правильном направлении мы идем гораздо медленнее, чем в 2000–2003 годах. А по некоторым направлениям мы идем в неправильном направлении. В первую очередь имею в виду линию на огосударствление экономики.

– То есть государству нужно уходить из бизнеса, в том числе газового, нефтяного, автомобильного?

– Мировой опыт не дает оснований для вывода о том, что государство – хороший предприниматель. Есть секторы экономики, где разница между государством и частным предпринимателем невелика. Это все, что связано с естественными монополиями. Там можно иметь государственную или частную монополию. Аргументы в пользу той или другой не слишком убедительны. А если мы говорим о конкурентном секторе, то опыт показывает, что когда дело ведется за частный счет, когда есть собственник, заинтересованный в том, чтобы его деньги расходовались эффективно, то результаты оказываются лучше, чем если дело ведется за счет государства и никто конкретно не заинтересован в том, чтобы затраты были оптимизированы.

– Какие реформы нужны сейчас?

– Если говорить о собственно экономических реформах, то их перечень неплохо известен и широко обсуждался накануне второго срока президентства Путина. Ключевые экономические реформы, которые следует провести, – это все, что связано с бюджетными расходами. Мы научились прилично собирать налоги. Но сказать, что мы их разумно тратим, нельзя. Это сказывается на таких важнейших сферах жизни общества, как образование, здравоохранение, наука, культура. Здесь механизм расходования средств инерционен, зависит в большей мере от того, как мы их раньше расходовали, а не от того, в какой степени эти расходы эффективны. Если поставить вопрос шире, то еще большее значение для экономического развития играют такие стратегические проблемы, как качество судебной системы, ее независимость, доверие общества к ее решениям, снижение уровня коррупции в государственном аппарате, свобода слова. Пока эти фундаментальные проблемы не решены, частная собственность гарантирована слабо. А это сказывается на объеме и темпах инвестиций, долгосрочных перспективах экономического роста.

– Однако сейчас инвестиции в российскую экономику велики как никогда.

– Пока перечисленные проблемы не решены, темпы развития нашей страны будут ниже возможных.

– Насколько велика зависимость российской экономики от цен на нефть?

– Велика. Доля нефти, нефтепродуктов и газа в российском экспорте примерно такая же, какая была в советское время, в начале 80-х годов. Применительно к СССР речь идет о поставках, оплачиваемых конвертируемой валютой. Экономика нашей страны, к сожалению, по-прежнему сильно зависит от конъюнктуры рынка нефти и газа.

– Означает ли это, что в случае падения цен на нефть Россия может повторить судьбу СССР?

– Сегодня Россия лучше подготовлена к резкому падению цен на нефть, чем Советский Союз середины 1980-х годов. У СССР не было крупных золотовалютных резервов. Он был крупнейшим в мире импортером зерна – ключевого ресурса для обеспечения снабжения населения продовольствием. Его закупки были больше, чем у двух следующих за нами импортеров зерна, – у Японии и Китая, вместе взятых. Сегодня мы экспортер зерна. У нас рыночная экономика, которую адаптировать к изменению нефтяных цен проще, чем плановую, социалистическую. Но если произойдет резкое и долгосрочное падение цен на нефть, серьезных проблем не избежать.

– То есть наращивание стабфонда и золотовалютных резервов…

– Это ответственная политика, которую мы лишь недавно начали проводить. Та же Норвегия, которая гораздо богаче нас, но тоже зависит от конъюнктуры нефтяного рынка, имеет стабилизационный фонд, который по доле в ВВП многократно превышает российский.

– Как вы относитесь к участию вашей дочери в политике?

– С уважением. Это ее выбор. У нас либеральная семья, дети сами определяют, как строить свою жизнь. Конечно, как отец, я предпочел бы, чтобы она занималась чем-то менее опасным.

– Насколько востребованы предлагаемые ею идеи?

– Стратегически востребованы. В образованном, урбанизированном обществе спрос на свободу возникает неизбежно. Если обсуждать не то, что происходит в течение нескольких лет, а жизнь, измеряемую поколениями, то Россия обречена быть демократией. Проверенные опытом множества стран закономерности раньше или позже пробивают себе дорогу. Но автоматически это не происходит. Значит, люди, стремящиеся сделать Россию демократией, будут востребованы.

– Вы ушли из политики окончательно?

– Считаю, то, что был обязан в ней сделать, сделал. Занятие это никогда не любил. Сейчас занимаюсь тем, что для меня гораздо приятнее, – читаю книги, пишу книги, помогаю молодым экономистам освоиться в избранной профессии.

– Вы согласны с либералами-реформаторами девяностых годов, которые приписывают нынешние экономические успехи России удачно проведенным ими реформам?

– Я бы не сказал – «удачно проведенным». Реформы были непоследовательными, с поворотами. За периодами энергичных реформ следовали времена, которые можно назвать мини-застоем. Но правда и то, что в 1990-х годах был сформирован каркас частной, рыночной российской экономики, которая начала расти в 1997 году, затем рост был прерван финансовым кризисом 1998 года, потом возобновился в 1999-м и продолжается на протяжении последующих лет.

– Если вернуться в 90-е годы, что бы вы сделали по-другому?

– Если бы тогда обладал объемом знаний, который накоплен за последние 15 лет постсоциалистических преобразований, многих технических ошибок удалось бы избежать. Скажем, я бы иначе реформировал систему регулирования внешней торговли в январе 1992 года, не стал бы тянуть с размораживанием цен на топливо. Но если вы спросите меня, жили бы мы сейчас в другой стране, отвечу: нет. Страна была бы примерно та же. Ключевые проблемы были заданы предшествующими десятилетиями социалистического хозяйства, тем, какова была структура экономики, ее нежизнеспособностью при резком падении цен на нефть, банкротством СССР. Дальше надо было приспосабливаться к изменившимся условиям, формировать частную рыночную экономику в стране, где на протяжении трех поколений ее не существовало, а традиции рыночного поведения, частного предпринимательства были утрачены. Это задача, которую не решить в один день набором самых лучших указов и постановлений.

– То есть были неизбежны и кризис девяностых, и свертывание демократии в двухтысячных?

– Кризис девяностых – да. Свертывание демократии после тяжелого кризиса – вероятно. Падение производства в девяностых годах после краха социализма произошло во всех 28 постсоциалистических странах. Там, где социалистический период был короче, кризис окончился раньше, и экономический рост возобновился быстро. В Восточной Европе и в странах Балтии, где социализм существовал 40 лет, период падения производства продолжался 3–4 года. В постсоветских странах, где социализм существовал 70 лет, он продолжался 6–8 лет. Но темпы экономического роста в странах, где кризис был более глубоким, выше, чем в странах, где он был короче. Если вы посмотрите не на одну Россию, а на все 28 постсоциалистических стран, на их траектории развития, то увидите, что они схожи. Хотя в этих странах сменились сотни правительств, нередко проводивших разную экономическую политику. Кризисное развитие 1990-х годов объективно стимулировало спрос на «твердую руку». В какой степени это делало выбор курса на свертывание демократии неизбежным, судить не берусь.

– Тем не менее российских либералов обвиняют в том, что они кризисом 90-х дискредитировали саму идею либерализма, и теперь слово «либерал» в нашей стране стало ругательным.

– Это сложный вопрос. У нас пытаются представить слово «либерал» ругательным, но когда доходит до дела, почему-то начинают обвинять во всем псевдолибералов, лжелибералов. Видимо, подспудное отношение к этому слову в России неоднозначно. Что касается начала вашего вопроса, отвечу: если приходится проводить жесткие реанимационные мероприятия без наркоза, потому что его нет, а угроза жизни – реальность, не надо питать иллюзий, что пациенту это доставит удовольствие.

– А теперь пациент выздоровел и проклинает врачей?

– У пациента есть довольно много старых хронических болячек, но из острого кризиса его удалось вывести.

– И никакой благодарности.

– Если занимаешься реформами и ждешь благодарности, значит, у тебя что-то не в порядке с пониманием того, как устроен мир. Китайцы не зря давно поняли: «Не дай вам Бог жить в эпоху перемен».