Писатель-сатирик Михаил Жванецкий

– Все ваши произведения – это рассказ о том, как было и как стало, почему стало так, а не иначе и как теперь из этого выбираться?

– Все пишут и говорят сами о себе, поэтому и мне приходится писать о себе. Я пишу всегда о себе, а дальше – как получится. И читаю новое – иду на большой риск. И ужасно пугаюсь, когда в зале тишина наступает. Думаю: «А что вы так затихли, полная тишина, один я беснуюсь на сцене, шучу или не шучу». Один тип в Одессе решил переплыть море на веслах. Взял мой пятитомник – один в шлюпке на веслах. Я думал, вернется – благодарить будет. Вернул с проклятиями – ему не смешно. «Я-то думал, – говорит – там смешно, а там так грустно. Я гребу, мне грустно, читаю книги – и там грустно». Я говорю: «Не надо было брать, надо было тут разобраться». А что делать, если все наши сегодняшние разговоры – о Ленине, Сталине, жизни до войны, после войны – все они напоминают передачи типа «Суда времени» и похожи на ситуацию в больнице, где составляют историю болезни покойника. История болезни пишется после смерти, патологоанатом вскрыл, поставил диагноз, и уже согласно этому диагнозу пишется история болезни. И назначают лечение покойника задним числом уже очень точное, эффективное с использованием сегодняшних антибиотиков и прочих современных средств. И становится уже непонятно, как человек умер при такой заботе? Он явно шел на выздоровление. Ему становилось все лучше и лучше. И было уже так хорошо, что если бы не эти случайные, несовместимые с жизнью детство, юность и старость, он бы был здоров.

– Для того чтобы понять, о чем это написано, надо прожить детство, юность и старость в этой стране…

– Меня недавно спросил очень молодой человек: «Что такое очередь?» Я говорю, это – первое свободное построение советских людей в затылок друг к другу. Совершенно добровольное и по своим законам. Первый – это тот, который абсолютно осведомлен и раньше всех прибежал, последний – он всюду последний и всюду ничего не получает. Большую роль играла память: ты меня запомнишь, я отойду. Если ты не можешь запомнить, то чего стоишь тут? Мы столько времени проводили в очередях, и всегда там можно было найти нас. Я занимал очередь, мама приносила мне поесть, потом я ей. Кто-то учил английский, кто-то читал. Стоишь долго, движение один метр в пять минут. Сколько всего мы прочли в очереди. То же самое – на работе, заходит начальник, ты книжку животом закрываешь, заходишь ты к нему – он закрывает. И не только книжку, там и водочка была, и оттуда запах изумительный... Удивительно, но все это вспоминаешь с удовольствием.

– В этом году все обсуждали важные законы: о полиции, об образовании и другие. А как вы относитесь к грядущим новшествам?

– Пусть милиция-полиция раскрывает хотя бы те преступления, которые она сама совершает. Сейчас еще много говорят о здоровом образе жизни, о новом качестве жизни. А какое может быть новое качество, если жизнь – это износ организма через удовольствие? Физкультура продлевает жизнь человека на пять лет, но эти пять лет нужно провести в спортзале. Но как сказал мой друг Шура: «Уж лучше в спортзале, чем в гробу». Здоровьем нации озабочено правительство в лице государства или государство в лице правительства – в общем, в лице озабоченность здоровьем нации. Мы видели недавно это лицо. Оно отвечало на наши вопросы. Хотя при таком уличном движении все равно, здоров ты или нет. Я тоже думаю о здоровом образе жизни. Он у меня свой: я приезжаю по ночам, уезжаю по ночам. Мой здоровый образ жизни – это тарелка борща в пять утра с мускатным шампанским. Хорошо макать тульский пряник в бычки в томате. Люблю поставить большую сковородку, туда подсолнечного масла, потом сливочного, потом крошить тоненько картошку, колбаску – все, что есть в доме. Очень важно посолить, а чтобы точно посолить, надо запивать шампанским из кружки, очень важно пить шампанское из кружки. Из бокала нельзя – это понты. Как трюфеля. Беру батон, режу его пополам параллельно полу и мажу маслом, потом щучьей икрой, можно мазать вареньем, повидлом – это абсолютно неважно для здорового образа жизни. Вот этот батон вдвигаешь в себя. Порядок такой, глоток шампанского, откусываешь бутерброд, потом ложкой, лучше деревянной, берешь из сковородки – вилкой есть нельзя. Потом жирными руками берешь пульт от телевизора и включаешь что-то полуголое, эмтивишное. Сытыми, тупыми глазами смотришь на это, такими же, как и оно на тебя. Потом вспоминаешь, что ты пьешь один. А как еще может быть, если пьешь в шесть часов утра. И вспоминаешь, что есть друг Шура, и у него сейчас шесть часов вечера. Мы с ним уже давно договорились. Я ему звоню, и у нас есть тост «Так выпьем за то, что бы слова: «Господи, забери меня отсюда», – мы не выкрикнули одновременно». В общем, мне нравится жить в нашей стране, хотя и не очень.

– О чем труднее всего писать?

– О чем труднее – не знаю. Могу сказать – о чем легче. Мне – о женщинах. Если бы не было женщин, о ком бы я писал?! Это такие существа. Мало у кого из великих наших поэтов и писателей есть образы женщин. Вот у Пушкина есть, а у Володи Высоцкого нет – не нахожу, у Окуджавы тоже нет. Описать женское мышление может только великой писатель, тот, кто написал «Мадам Бовари», «Анну Каренину». Описать женщину изнутри – это почти невозможно. Опираясь на свои слабости, она становится такой сильной, изворотливой. И ты, несмотря на весь свой ум и опыт, не понимаешь – она тебя любит или видит в тебе отца своего ребенка.

– Каким для вас и нас может стать наступающий год?

– Как мне сказал один таможенник: «Я у себя выпить не нашел, давайте искать у вас». Я ему сказал, что предсказываю будущее, ненадолго, минут на 15–20. В смысле, выпьем обязательно.