Ольга Харламова: "И ещё я люблю не свободу, а привязанность к этой земле".

Ольга Харламова родилась в Москве, она - автор поэтических сборников: "Странница", "Состояние любви", "Эдельвейс", "Полька-бабочка", "Полукровка", "Перелётные письма любви", "Любовь как море", "Женский календарь", "Порт семи морей", "Благодаря". Награждена золотыми медалями Ф. М. Достоевского и А. П. Чехова. Лауреат Литературных премий им. Валентина Пикуля, им. Николая Рубцова "Звезда полей". От Правительства Москвы имеет медаль "За доблестный труд".

Необходимость живого общения в какой-то мере сейчас заменяют социальные сети, но все равно поэтическая среда, блоковский “пустынный квартал” очень нужен - важно, чтобы “каждый встречал другого” - без этого поэзия задыхается.

Возлебуфетная ЦДЛэловская толчея, которая в свое время порождала немало саркастических усмешек, сейчас, когда она неожиданно исчезла, стала вспоминаться с ностальгией - живого общения поэтам не хватает.

Каждый месяц в Малом зале Центрального Дома Литераторов проходит вечер-семинар “Поэтическая строка”- с афишами на стендах, написанными от руки художником. Под таким же названием - “Поэтическая строка” - еженедельно по вторникам, и весь круглый год! - идет программа на “Народном радио” в прямом эфире, и с видео-трансляцией он-лайн.

Все это организовывает, планирует и ведет поэт Ольга Харламова.

"По одной из профессий я - экскурсовод", - рассказывает Ольга в своем видео-интервью - "и профессия эта научила меня общаться с людьми, организовывать время, дозировать информацию - сейчас мне это очень помогает.”

Хочется добавить - помогает и всем нам, поэтам!

Приведу несколько цитат из интервью Ольги:

“- Стихи я пишу с 9-ти лет, но в начале не придавала этому особого значения.

В душе должно что-то накопиться, чтобы потом выйти к людям.

С одной стороны, поэтов вроде бы мало, но с другой стороны, так много имен, что читателю и слушателю трудно разобраться.

Все, кто пишет стихи и выпускает книги, сейчас ещё чем-то занимаются.

Пока, мне кажется, это все еще разные ипостаси: издатель должен заниматься изданием, поэт и писатель должны писать.

Чрезмерное литературное ожидание меня не угнетало и не угнетает.

Для того, чтобы что-то отдавать, надо это "что-то" иметь.

Необходима внутренняя энергетика - чем больше ты отдаешь, тем вероятнее, что тебе - из тобой же отданного - может вернется сторицей…”

Прекрасные стихи Ольги Харламовой радуют душу, даруют свет.

Но главное Ольга Харламова дает возможность общения другим поэтам, помогает им раскрыться, найти себя на открытых поэтических вечерах-семинарах, поделиться своими стихами с миллионами радиослушателей.

Низкий поклон ей и сердечная благодарность от всех поэтов!

***

Дом с трубой, кошка, бабушка,

грядки,

в палисаднике сохнет бельё.

Жизнь дворовая – салки и прятки.

Будни – праздники, детство моё.

Огородную рябь захолустья

и засыплет, и выбелит снег,

и снежком кто-то в санки запустит

и промажет, так скор их разбег.

Накататься, набегаться вволю,

в теле чувствуя легкий озноб,

с кровли дома – в сугроб,

и на кровлю

вновь забраться и прыгнуть в сугроб!

Ног не чуя, взбежать на крылечко

и с мороза – в тепло…

Жить бы век

в доме с бабушкой, кошкой и печкой!

Тает день,

тает дым,

тает снег.

Менуэт

На старинном гобелене

в кружевной брабантской пене

с кавалером знатным

дама «тет-а-тет».

На полу камзол и шпага,

и маститая собака,

и звучит, в воображенье, менуэт.

При ковре, в тонах пастельных,

развивается постельный

наш, никем не зарисованный, сюжет.

С постоянством чутким зрака

караулит нас собака,

и разучивают где-то менуэт.

Было – до, и будет – после,

чуть поодаль или возле,

силуэт мужской и женский силуэт!

Вот опять из полумрака

стережёт любовь собака,

и насвистывает кто-то менуэт.

Состояние любви

Нынче летом земляника

для меня что есть, что нет.

Полюбился ежевики

аромат и вкус, и цвет.

Ежевики куст лиловый,

а под ним в цвету трава.

Я жива одной любовью,

милым я одним жива!

Как закатится денечек,

как улягутся ветра,

мил спешит на огонечек,

остаётся до утра.

И закаты, и рассветы

успевай встречай, лови!

Задержись подольше это

состояние любви!

Я с коленок, я и стоя

ежевику в рот клала,

ежевичного настоя

с милым все мои дела.

Ежевики куст лиловый,

а под ним в цвету трава.

Я жива одной любовью,

милым я одним жива!

***

Она была молода,

Он – не молод.

Она была, как вода,

Которую тронул холод.

Сковать её льдом не мог,

страстью, может,

сердце насквозь прожог,

следы ожогов – на коже

гладкой и молодой.

Вечный холод

сбрызнут живой водой.

Он так молод!

Казак

– Эй, казак, смело в бой!

Правый суд – за тобой!

Конь – в галоп, и клинок – наголо.

Кровью кормится стяг,

русских сколько в степях

полегло?

Мёртвой пущен рукой,

мчит шальной Вороной,

под собой унося седока.

Бездорожье, да гать,

где-то телу лежать

казака?

Над тобою, казак,

ни звезды, ни креста,

оголтелые ветры трубят.

Мне скорбеть и простить,

мне болеть и молить

за тебя.

***

Я живу на горе,

над широкой рекой.

У меня на дворе

клён стоит золотой.

Клён горит как в огне,

отчего не весной

столько золота мне,

столько света одной?

Рано утром с горы

я спускаюсь к реке,

золотые дары

– листья клёна – в руке.

Ноги сами несут,

моя ноша легка.

Как по небу, плывут

по воде облака.

Поклонюсь до земли

– листья клёна – прими!

Люблю

Никогда ни о чём не жалею.

И себе, и другим признаюсь,

что от красного цвета хмелею,

что любовь различаю на вкус.

Вкус и вяжущий привкус граната,

поздней вишни горчащую сласть,

цвет звезды, под которой когда-то

в пред-пасхальный апрель родилась

Что с весны до весны в мире этом,

отмечая рассвет и закат,

всё влюбляюсь то в зиму, то в лето,

в ночь осеннюю жду звездопад.

Что погоду люблю – в непогоду,

свет – в окошке, Россию – во мгле.

"Московский дворик

Живёт московский дворик,

довольный сам собой,

иду ли я из дома,

спешу ли я домой.

Он, с высоты этажной,

перед моим окном –

то в жёлтом, то в зелёном,

то в бело-голубом.

В нарядном платье мама,

с ней под руку отец –

нерасторжима пара

двух любящих сердец,

бегом бежит братишка,

и сверху видно мне,

как жмётся школьный ранец

к мальчишеской спине,

ступает мягким шагом

и бабушка моя –

двор навестить решили

все четверо, а я

туда-сюда мелькаю,

нет времени присесть

на лавку у подъезда,

что как была, так есть.

Середина осени

Середина осени – октябрь.

Незаметно лето пролетело.

Впереди снега – ноябрь, декабрь,

Новый год – хорошенькое дело!

Хорошо за городской чертой

мне бродить по тропам листопада,

слушать сердца собственного бой,

крик ворон, далёкий рокот МКАД-а,

выбрать ствол поваленный, присесть

и, гадая по листку сухому,

на его пергаменте прочесть

жёсткий приговор всему живому.

в голубых просветах над собой

редкую листву окинуть взглядом.

Невесёлым мыслям дать отбой

и уснуть, укрывшись листопадом.

Отступница

Вставало солнце над Москвою

у бодрствующих на виду.

Она всю ночь внимала вою

собак, почуявших беду,

и задремала на рассвете.

Ей снился постоялый двор –

мужчины, женщины и дети

вповалку спят, мальчишка-вор

с недвижных тел взимает подать,

младенца грудью кормит мать,

молитва чья-то, чья-то похоть –

шептали губы: «Исполать

Тебе, Господь!

Нововведенья

противны сердцу моему.

Я тяжесть крестного знаменья

двумя перстами подниму».

Рок

С другом преданным осотом

и с подругой повиликой

я кружила по болотам,

а мечтала стать великой.

И была на круге сотом

в кровь порезана осотом,

и сдалась без всякой славы

повилике в плен лукавый.

Мне не больно, не обидно,

смерть избавит и от плена,

до десятого колена

предок мой был проклят, видно.

Похоронят за болотом,

где зимой и летом дико,

порастёт бугор осотом,

в крест вопьётся повилика.

Эдельвейс

Рассыпает янтарь

в изголовье фонарь

на тахту, на стихи поэтесс

из династии Цин.

В складках лёгких гардин

изогнул стебелёк эдельвейс.

Запад или Восток –

набивной мой цветок?

Лепесток в тон крылу мотылька –

лиловатый просвет

в даль туманную лет

сквозь туман моего далека.

Цвет альпийских лугов

и китайских шелков,

тайный смысл в неразгаданных снах,

отблеск горних небес,

след слезы – эдельвейс –

на страницах стихов и в стихах.

Коммуналка

Комнатёнку в коммуналке

открываем на ура.

Коммуналка – проживалка

всех и всякого добра.

За гардиной затрапезной

света в полдень не видать,

из всего, что здесь полезно –

на двоих одна кровать.

Мы в угаре, мы в ударе,

мы любви воруем миг

и единым духом в паре

без оглядки – напрямик,

в спешке, в гонке, в комнатёнке –

благо есть, что воровать –

и сосед за стенкой тонкой

нам стучит, как не стучать?

Краем глаза – занавеска,

краем уха – шум дождя,

вкось натянутая леска

от гвоздя и до гвоздя.

Перекосы, перехлёсты,

«пере» всех – невпроворот.

Будет так, как надо – после,

и совсем наоборот.

…В чай – коньяк, варенье с кексом,

спальня, ванная, уют.

Как десерт на выбор – к сексу

лишь любви не подают.

И полезно, и железно,

и соседям не слыхать.

…Коммуналки б затрапезной –

ту скрипучую кровать!

* * *

Народу на рыночной площади – вал!

Кто с бабками, кто на мели.

Вдруг грянули выстрелы,

кто-то упал,

он больше не встанет с земли.

За право удачу в столице искать,

теперь расплатился сполна,

Москва – не сестра, не невеста, не мать –

из теста другого она.

Ей каждый из прибывших вновь индивид,

являет – насколько он крут.

Газеты напишут: в разборке убит,

виновных едва ли найдут.

Над телом безмолвно собратья стоят,

глаза их черны и сухи.

Багровое солнце идёт на закат,

и пишутся кровью стихи.

***

Сутки льёт, и твой рабочий свитер

вымок, оказался не у дел.

В доме на сегодня холод – лидер,

но исходит жар от наших тел.

Матереет с каждым утром осень.

В воздухе сыром кордебалет

листьев, иглы сосен – сотни сотен,

впитывают влагу на земле.

Терпкий, в кружках пенящийся кофе,

обжигающий всю полость рта,

На дворе копытом бьющий «Опель»,

ожидающий команду – старт!

Закрываем ставни, дверь, ворота –

впереди зимовье, как ни кинь.

День шестой, последняя суббота.

Запрягаем!

Ключ, замок, аминь.

Весна сорок пятого

Рядом с солдатским мундиром

платье в горошек.

Перрон.

Между войною и миром

в оба конца перегон.

Снова врывается вечер

в сердце той самой весны,

где мы назначили встречу

в шесть часов после войны.

Воздух сухой и горячий

вспыхнуть огнями готов.

Что ж так отчаянно плачет

кто-то с букетом цветов?

Лишь ордена и медали

той сумасшедшей весны

помнят, как мы воевали,

как не вернулись с войны.

Мчатся составы столетий,

а фронтовые друзья

и не рождённые дети

смотрят из небытия.

Стерва (баллада)

Есть у неё колечко золотое,

оно зелёным камушком сверкает,

как змейка безымянный обвивает,

хотела бы сама носить такое.

Ещё дружок есть нрава заводного,

уж он не даст с ума сойти от скуки,

в округе – первый мастер на все руки,

хотела бы сама иметь такого.

В тот день за ней следила, на базаре

она покупки долго выбирала

и торговалась, и была в ударе,

но не дошла до дома два квартала.

Близ крепости её скрутили двое,

как сноп соломы, сверху куль надели,

пыталась отбиваться еле-еле,

безлюдный полдень оглашая воем.

Я слышала стук собственного сердца,

когда в глухой стене открылась дверца,

и всё исчезло за кирпичной кладкой,

моя дорога снова стала гладкой.

На радость, неудачливым подругам

теперь она получит по заслугам

за локоны, что кос иных длиннее

и взоры изумрудов зеленее,

за то, что жён бросая без причины,

уходят к стервам лучшие мужчины.

Чтоб местных баб избавить от несчастья,

не обошлось без моего участья:

пришлось шепнуть, где следует, словечко,

с тех пор – моё, с её руки колечко...

Давно ль то было? Кажется – недавно.

Пять лет, как замужем, хозяйство справно,

минуют нас болезни, беды, войны,

рожаю в срок, и что ни год – по двойне.

На свет, едва явившись, детвора

не доживает даже до утра.

Сретенка

Сверху из кондитерской

Сретенка видна,

я любуюсь Сретенкой,

как землёй луна.

Встречи неслучайные,

плюшки-булочки помнят наши тайные

закоулочки.

Стержневая улица,

здесь моё бытьё

завелось и крутится

всё вокруг неё,

пусть под этим прессингом,

вечный мой транзит,

на бульваре Сретенском

ветер просквозит.

Чашечка на блюдечко

поставленная,

проплывает улочка

несравненная.

Вне опроса-рейтинга,

вне условности,

я парю над Сретенкой

в невесомости.

Остановка

Стою, безлошадная, на остановке.

Не вовремя дождь зарядил.

А мимо проносятся без остановки

в пятьсот лошадиных сил:

«Газель» и «Мустанг», «Ягуар» и «коровки» –

каких только нет машин!

Зверинец московский – не парк, а парковки,

хвосты из железных спин,

где в пробке стоять незавидная участь.

Жизнь в самый крутой забег

с дистанции снимет, проверит на прочность

и если вернёт на трек –

лавируй в потоке, выдерживай скорость,

умей удержать вожжу!

Стою, безлошадная, в сырость и в морось,

травинку в губах держу.

Гибель Помпеи

Все живое как не дышало.

Градом - пот.

Руины, жара.

Археолог молвил устало:

- Завершать раскопки пора!

Суть разгадки в посланье древнем,

до кошмара за пять минут

был проем, что напротив - дверью,

на простенке слова живут:

"Тенью стать я твоей посмею.

И не хочешь - нам по пути.

Пусть обрушатся в прах Помпеи -

дверь открой и дай мне войти!"

Бузина

Закипает, кипит бузина,

через край,

как любовь в моем сердце,

и нагрета скамья

на припеке моя,

отогреться бы мне, отогреться!

Помнишь, веток твоих, бузина,

я чудес ожидая, касалась?

Высока ли, низка,

далека ли, близка -

всяка ягодка сладкой казалась.

Бузина мне шептала:

"Бери!

Торопись, тает жаркое лето".

Ох, ладошки красны,

ох, пригоршни полны

непригодною ягодой этой!

Бузина откипела свое,

вниз последние гроздья роняет.

Только ягоду - впрок,

Только ягоде - срок,

а любовь моя срока не знает! ***

Вечер оком сверкнул темно-синим. На покрытые снегом холмы пали тени, и ожили зимы – все мои – вплоть до первой зимы. Из пеленок сама только-только, шерстяным деревенским платком, как матрешка, повязана – колко, но тепло – и шажок за шажком…