Писатель Андрей Битов

– Андрей Георгиевич, в городе Пушкино Московской области есть странный памятник – на скамейке рядышком сидят Пушкин и Крылов. Вообще писатели нужны друг другу?

– В литературе писатели рождаются в одно время, друг для друга и друг за другом. Они друг для друга пишут, друг с другом дружат, друг друга ревнуют, друг с другом стреляются… Грибоедов соревновался с Пушкиным, Пушкин дарил сюжеты Гоголю, Лермонтов в это время старательно переписывал Пушкина. Для писателя крайне важна среда, важно найти себе двух-трех коллег, которые вместе с тобой стартуют. Возьмем Серебряный век. И там квантовый призыв звезд рождает целый всполох литераторов, они идут один за другим. Ахматова, Пастернак, Мандельштам, Цветаева – все они рождались год за годом двенадцать лет, а потом снова «глухо». Влияние звезд нельзя отрицать, причем, как я заметил, писатели рождаются в не очень хорошие годы. Возьмем мой год, тридцать седьмой. В марте родились Владимир Маканин с Валентином Распутиным. В апреле – Белла Ахмадулина, царство ей небесное, в мае – я и еще кто-то, в июне – Юнна Мориц, в декабре Сергей Аверинцев, а в январе – Владимир Высоцкий (январь, по восточному календарю, еще принадлежит этому году). Если учесть, что в 1936 году вышел закон о запрете абортов, то становится ясно, что все мы могли и не родиться… Фраза Высоцкого «и рожден я был ночью, порочно, по указу от тридцать седьмого» неточна. Указ был годом раньше. Я вполне мог быть абортирован, ведь у нас в семье уже был один ребенок, а время было тяжелое…

– Если бы вы могли снова выбирать время и место рождения…

– Только Аптекарский остров. И от тех же родителей. А вот с веком я бы подумал. Мне нравится Золотой век – от двенадцатого до тридцать седьмого года. Почему? Наверное, потому что все мною там любимы и хорошо знакомы. Русскую литературу, кстати, очень легко усвоить. Наша классика – это сто лет, от Пушкина до Блока. Это все можно прочесть как единый текст. Не надо становиться специалистом.

– У вас не было искушения сменить род деятельности?

– Нет, зачем? Это единственное, что мне подходило. Служить и подчиняться я не могу. А тут была свобода. Меня могли не издавать, но при этом я мог писать все, что хочу.

– Вам нравится чужая проза?

– Ахматова, кажется, сказала, что чтение – удел молодости. Я читаю с большим трудом всю жизнь. До сих пор читаю практически по складам. Поэтому могу прочесть только то, что можно прочесть с такой скоростью. Это должна быть очень хорошая литература. Я могу по запаху, по вкусу определить, хороша ли книга. Но читать я не буду. Иногда, когда я попадаю в жюри, вынужден что-то читать. Это большая работа – читать. Поэтому я читал только хорошие книги. И за всю жизнь прочел их не очень много. Я интеллектуал каким-то другим путем. Мне иногда приходят в голову дельные мысли. Часто оказывается, что все они до меня уже у кого-то были. Например, у Платона. Человек не слишком-то поумнел с тех пор.

– А стал ли человек гуманнее?

– Ответ на этот вопрос тесно связан с количеством – нас стало много больше. Растущее потребление при растущем населении – это лавинообразная и экологически грозная вещь. В 1964 году я впал в эту экологическую тему. Написал много мыслей по этому поводу, которые до сих пор не прочитываются. Человек не может перестать быть жадным, вот что мне не нравится.

– Человек ненасытен?

– Если бы он был ненасытен в познании, в созидании, в работе, его можно было бы оправдать… Знаете, я приветствую лень. Она не порождает лишних вещей и поступков. Ленивый человек не будет делать ничего лишнего, а если уж и сделает, то хорошо. От лени я использую такой жанр – текст, который наговариваю на интервью. Этот жанр придумал хороший поэт Миша Поздняев. Итак, я ленив, как всякий русский человек. Но в русском человеке, несмотря на лень, есть некий перфекционизм. Это при русском быстром воображении и стремительной мысли приводит к тому, что мы ничего не делаем. Потому что быстро представляешь себе результат и понимаешь, сколько нужно к нему идти. И думаешь: «А зачем это все? Пойду-ка лучше с Колькой выпью». Русский человек – это месторождение. Его надо промыть, обогатить, сделать из него чистую породу. А с этим столько раз поборолись, уничтожая себя. Кстати, мы единственный народ, который сам себя подверг геноциду. И те, кто пробует найти причины в ком-то, неправы. Причины – в нас самих.

– Мы не любим ближнего…

– Не дай Бог, если это станет ментальной чертой. Наша беда в том, что мы не прошли век Просвещения. Я считаю, что лакуна восемнадцатого века очень существенна. Мы много раз создавали замечательную культуру благодаря талантам, но цивилизации никогда не достигали.

– Вы, как наблюдатель, можете сказать, что сегодня происходит с нашим обществом?

– Мы потерялись между страхом и совестью. От страха ушли, а совесть не приобрели. У советского человека была совесть. Пусть от страха, но все-таки была. Я был антисоветчиком всю свою жизнь. Но чем больше я живу, тем больше становлюсь советским человеком.

– В чем заключается ваша работа на посту президента Пен-центра – российского филиала международной правозащитной писательской организации?

– Моя функция в том, чтобы не соглашаться, если я не согласен, топать ногой. Вообще, быть общественным деятелем – это не мое, случай вывел меня на эту орбиту. У меня был прекрасный тандем с Виктором Ткаченко, у которого, как говорили в старину, совпадало личное с общественным, и он очень хорошо управлял Пен-клубом. Его знал мировой Пен, его любили, и я рассчитывал, что он примет у меня эти полномочия. Как Путин с Медведевым. Такая же рокировка. А он безвременно ушел, Пен-клуб осиротел, и я хотел бы найти человека, который бы его возглавил. Потому что мне этого уже много.

– А чем Пен-центр отличается от Союза писателей?

– У нас нет никаких регалий. Роль Пен-клуба – защитительная. Если надо защитить писателя, которого ущемляют за то, что он написал, мы это делаем.

– То есть вы как профсоюз?

– Профсоюз защищает экономическую составляющую деятельности, а мы защищаем свободу слова. Призываем к этому все мировое сообщество. Никто не будет с этим считаться, но когда весь мир заваливает какую-нибудь контору письмами, это производит впечатление.