Быт вместо романтики

Опера по сентиментальному роману Достоевского «Белые ночи» была написана в 1967 году и получила высокую оценку Дмитрия Шостаковича. Несмотря на это, сочинение Юрия Буцко никогда не ставилось в России – премьерой стала постановка известного немецкого режиссера Гарри Купфера на сцене Дрезденской оперы.

Создатель и художественный руководитель «Санктъ-Петербургъ оперы» Юрий Александров – режиссер самобытный, своевольный и отважный. Отмеченные эпитеты проявились в полной мере и в российской премьере оперы.

На афише значилось: «Белые ночи Федора Достоевского». Перемена оригинального названия намекала на расширение смыслов и была неплохим рекламным ходом. Не секрет, что современные композиторы даже среди меломанов (традиционно предпочитающих Чайковского и Рахманинова) редко служат «приманкой». Кроме того, «Белые ночи» – не такое популярное (и растиражированное телевидением) произведение, как «Идиот» или «Преступление и наказание», поэтому упор было решено сделать на фамилию классика. Что, собственно, позволяет оценивать увиденное, исходя из данного посыла.

«Белые ночи» – одно из самых поэтичных и светлых сочинений как в русской литературе, так и в наследии Достоевского. Главные герои романа – Мечтатель и Настенька – персонажи лирические и романтические. Их души чисты, а образы поэтичны. Писатель считал «мечтательство» характерной чертой современной ему жизни, а присутствующие в романе автобиографические элементы позволяют говорить, что в той или иной степени автор ассоциировал своего героя с собой. Исходя из этого, постановщик в полной мере «проассоциировал» личность Достоевского и его произведение.

Кроме Мечтателя и Настеньки в опере присутствует сам писатель, недвусмысленно выведенный в образе Незнакомца. Со сладострастной улыбкой извращенца он то наблюдает за происходящим, то включается в действие лично, порой весьма своеобразно. Например, долго и подробно бьется в эпилептическом припадке или не менее натуралистично ощупывает Настеньку.

Настенька с бордовыми губами, в черных сетчатых чулках – смесь дамы полусвета и рефлексирующей психопатки. Дородный Мечтатель аморфен и напрочь лишен хоть какой-то четкости и определенности. Своего рода паноптикум, и никакой романтики и «просветления» – сплошь чернуха, бытовуха, изломанность, болезненные страсти…

Если отделить происходящее на сцене (которою заменял чистый и колоритный сам по себе петербургский дворик) от произведения Достоевского, все создает благоприятное впечатление: образы – выпуклы, темпоритм – безупречен, костюмы и инвентарь – на твердую «пятерку». И не возникает желания поретроградничать, потребовав от режиссера посмыслового иллюстрирования произведения. Однако когда все совсем не то и не о том, вероятно, не стоит так настойчиво выпячивать фамилию классика, а воспользоваться ни к чему не обязывающим определением «по мотивам».