Режиссер Валерий Фокин:

– Наш театр сейчас мне напоминает мальчика из сказки, который любил пугать: «Караул! Волки!». А когда пришли настоящие волки, никто ему не поверил. Мы очень часто злоупотребляли словом «кризис». Но, похоже, сейчас речь действительно идет о выживании театра как вида…

– Надо понять, что дальше будет только хуже. Сокращение федерального бюджета в сфере культуры уже весьма ощутимо. И ситуация будет развиваться. Особенно тяжко придется провинции. У нас есть города, где уровень безработицы угрожающий. Люди не могут найти даже работу дворника. Понятно, что когда стоят заводы, закрываются кормильцы-комбинаты, городским властям не до культуры. Мы долгие годы говорили о театральной реформе, и вот, похоже, что теперь она как раз и пройдет. Только пройдет преступно, в ситуации самой неблагоприятной. У меня есть сведения, что многим муниципальным, городским, региональным театрам уже сказали, что до 1 июня коммунальные услуги еще оплачиваются государством, а дальше – придется сложившиеся договора пересмотреть. И это только коммунальные услуги! О постановочных расходах речь не идет! А как выживать театрам в этих условиях?! Спонсоры сейчас от театров решительно отходят. Городские власти, когда им нечем платить зарплату рабочим, вряд ли будут заботиться о театре. И в этих условиях впору кричать: «Караул!» Сколько в России городов, где из учреждений культуры один театр и есть! И его необходимо сохранить. Потому что он один. Я боюсь исчезновения театров. Но я боюсь и того, что театры будут стараться выживать любой ценой. Я помню вашу статью, где вы писали, и мне это показалось верным, что сейчас для постановки откровенной развлекательной халтуры у театров появилось потрясающее оправдание: кризис, «надо выживать»! И уже можно отбросить последние фиговые листки приличий и пуститься во все тяжкие. Заняться коммерцией. И я вижу, как многие театры пускаются в это плавание. Опять раздаются все эти демагогические лозунги: «Зритель голосует рублем». И пошлое самооправдание: мы халтурим, чтобы театр жил. Откуда пришло убеждение, что наша публика хочет, чтобы ее во что бы то ни стало развлекали?! Россия – парадоксальная страна. Чем труднее жить, тем больше людей начинают думать о душе. Простейший пример. В Александринке всегда была высокая посещаемость: 70–72% . И это в зале на тысячу мест. А сейчас посещаемость 90% и выше. На «Чайке» забиты все ярусы. На спектакле «Ксения. История любви» битковые аншлаги… Люди сидят на ступеньках.

– Вот уж спектакль, где тебе душу царапают… Да и «Чайку» язык не повернется назвать развлекательной постановкой…

– И для меня лишнее доказательство, что именно в России в тяжелые времена люди идут или в церковь, или в театр. Это же еще Ленин заметил, что вытеснить церковь в России может только театр. Он точно определил роль театра как нравственного ориентира, места, где люди ищут «делать жизнь с кого». Огромное количество людей сейчас не верят власти, не верят официальной идеологии, ищут, где бы «приткнуть душу». Недавно в день рождения преподобной Ксении я поехал на кладбище, где она похоронена. 8 утра. Огромная толпа, милиция. А к 11 часам (мне потом рассказали) уже выйти было нельзя. Рабочий день, а люди шли, шли и шли. И для меня набитый зал на серьезных спектаклях и толпа народа на кладбище – явления одного порядка. Нашим бы властям задуматься: как использовать умно театр в данной ситуации? Во Франции Саркози выделил на культуру огромные деньги именно в кризис. Он понимает, что только искусство может объединить нацию, сплотить людей, наконец, если говорить о массовой культуре, – даже и отвлечь от угроз дня. И эта поддержка культуры – мудрое стратегическое государственное решение. А если как у нас по-прежнему будут считать, что утопающие должны спасать себя сами, то… из ничего и выйдет ничего. Я вижу, как многие растерялись. Театры, привыкшие жить на дотациях, не знают, как им быть дальше? В коммерцию, в антрепризу – не хочется. А как по-другому?

– А как будет дальше Александринка?

– Боюсь, что придется многие планы подсократить. Скажем, на будущее планировать в сезон выпускать на большой сцене не две премьеры, а одну. Я не хочу сокращать планы по приглашению иностранных режиссеров. А Щербан, который у нас ставит «Дядю Ваню», Люпа, который должен через сезон ставить «Анатэму», стоят дорого. Но их присутствие в российском театре мне кажется важным и необходимым. И значит, мы подожмем какие-то другие программы. Скажем, будет больше постановок на малой сцене… Мы будем как-то перебиваться. Придется перестраиваться. Однако менять начатую художественную линию я не хочу и не могу.

– Сейчас очень редки люди и начинания, в которых ты ощущаешь какую-то большую, рассчитанную на длительную перспективу цель. Размышляя о феномене Александринки, которая сейчас стала одним из главных российских театров, – я думаю даже не о том, сколько сил потрачено на ее возрождение, сколько об общей идее, которая чувствуется за всеми финансовыми, ремонтными, постановочными победами. В движении вашего театра ощутима направленность, точное знание цели, для которой отремонтировано здание, приглашены те, а не другие режиссеры, выбраны эти, а не другие названия…

– Я рад, если это чувствуется. И тут я с вами совпадаю по ощущениям, и это даже болезненно для меня, что само понятие художественной идеи как-то выпало из театрального обихода. А ведь без нее всего остального не может жить. Художественная идея шире примитивного «я хочу, чтобы»… Она включает целую совокупность самых разных составляющих: это и твоя индивидуальность (поскольку от нее никуда не деться), но это и индивидуальность театра, в который ты пришел работать. У каждого театра своя биография, свое лицо, особенно если это старинный театр. Там живет совокупность традиций – дурных и хороших. Дурные надо отбросить, как бы за них ни цеплялись, как бы демагогически ни защищались, как бы ни трудно было их искоренить. А хорошие надо развивать и поддерживать. Нельзя прийти в Александринку и делать вид, что здесь не было Мейерхольда и его девятнадцати спектаклей. Что не было Сушкевича, Козинцева, Акимова, Вивьена. Это же все никуда не уходит. Это остается в воздухе театра, живет в его людях. На одной из первых репетиций я употребил слово «партитура», и актеры (старые актеры) меня сразу поняли. Я спросил: «Откуда вы знаете это слово?» Они даже обиделись: «Как же! Мы учились у хороших педагогов!» Я не понимаю, как можно делать ремонт в театре без понимания, зачем он тебе? Ремонт, реконструкция, реставрация – масса понятий, и ты должен знать, что именно тебе нужно. Если ты строишь новую сцену при театре, ты должен точно знать, кто будет на ней работать и что там будет идти.

– Если ты не знаешь, что делать на двух уже имеющихся сценах, то зачем тебе третья? А сколько театров хотят «отхватить побольше», не зная, что с этим делать…

– Помню, как один директор театра мне с гордостью показывал отремонтированный зеленый туалет (довольно пошлый, на мой вкус)… Но не в этом дело! Когда начинают гордиться отремонтированными туалетами, потому что больше гордиться нечем, – это страшно.

Справка «НИ»