Белый клоун

Сам Шнир называет себя клоуном, «коллекционирующим мгновения», но при этом убежден, что «нельзя возвращать ушедшие мгновения и нельзя рассказывать о них другим». Он появляется перед зрителем не в лучшие минуты своей жизни и не в лучшем виде.

Режиссер помещает героя в контрастную резкость черно-белых интерьеров. Это своего рода зеркальное отображение его обостренного мироощущения, где все, что расширило бы рамки категоричных «да» или «нет», становится невозможным. В то же время графичная красота каждого мебельного изгиба, сияющих белизной абажуров и даже водруженного на пианино велосипеда издевательски противостоит дисгармонии и хаосу, разъедающим душу Шнира.

Поврежденное колено, уход любимой женщины, отсутствие работы, денег, сложные отношения с матерью (Любовь Макеева) и отцом (блестящая актерская работа Артема Цыпина) – все же недостаточный «букет» для того упаднического настроения, в котором герой пребывает на протяжении спектакля. Если, по Бёллю, Шнир скрывается в лицедействе от лицемерия буржуазного послевоенного общества, то, по Хусниярову, он пытается отгородиться от мироустройства как такового. И дело не в бунте против постулатов католической церкви, а в категорическом неприятии психотерапевтического «жизнь продолжается» (несмотря ни на что). Отсюда максималистское «Не жизнь продолжалась, а смерть» и безапелляционный «приговор» отца: «Тебе не хватает качества, которое отличает истинного мужчину, – умения примиряться с обстоятельствами».

Он и впрямь не умеет и не желает примиряться. Булат Шамсутдинов в роли Ганса Шнира – это человек-нерв с предельно низким болевым порогом. Оказавшись в одиночестве, он не столько переосмысливает собственную жизнь, сколько стремится заглушить, «заговорить» возникающие в воображении «ушедшие мгновения». Его буквально душат скрупулезно зафиксированные памятью «подробности» и «мелочи». Однако волею постановщика пережитое вновь и вновь вторгается в слова и мысли Шнира, материализуется в образы вполне конкретных людей, например, погибшей во время войны сестры Генриетты (Лилия Гильмутдинова).

Хрупкая, нежная, восторженная, она является вопреки его желанию, подбегает к стоящему у стены музыкальному инструменту, обнажает сверкающие клавиши, пробегает по ним тонкими пальцами... Мучительные видения из прошлого сливаются с неустроенностью настоящего и образуют невыносимую тяжесть бытия. «Побег» же в спиртное ли, в ерничанье – неосуществим по определению, и остается лишь гуще нанести на лицо слой белил, чтобы подарить себе хотя бы иллюзию исчезновения.