Скамейка как орудие пытки

В программке спектакля обозначены три состава исполнителей. Тартюфа будут играть Максим Суханов, Сергей Фролов и Дмитрий Певцов. Воображение с трудом представляет столь разных актеров в пределах одной трактовки. Сегодня сексуальным шепотом Эльмире (Анна Большова) объясняется человек-гора Суханов, завтра – герой-любовник Певцов. А послезавтра – обаятельный комик Фролов (Сергей Фролов, кстати, еще и роль Оргона играет в одном из составов.) У любого другого режиссера представить, что на одну роль назначены актеры противоположных данных, невозможно, у Мирзоева – без малейших проблем. «Платье роли» в его спектаклях обычно шьется настолько бесформенным, что любому по плечу. На премьере в роли лицемерного святоши, чуть не погубившего семью своего благодетеля, появился Максим Суханов.

Выбор исполнителя обещал как минимум нетрадиционную трактовку классического образа. И действительно, рисунок намечен довольно интересный. Огромный ражий детина ведет себя, как юродивый: хлещет себя плетью, обжигает пальцы на свечке, притаскивает скамью с воткнутыми остриями вверх колышками и укладывается на нее. От такого напора действительно можно сойти с ума. На Эльмиру он накидывается столь неистово, что буквально мебель трещит. Но, увы, все эти возможности никак не развиваются по ходу действия. Прекрасный актер в результате честно отыгрывает сюжет и попутно демонстрирует набор фирменных приемов и завлекалочек, воздействие которых несколько стерлось от частого употребления.

Отсутствие внятной трактовки – беда не только главной роли, но всего спектакля, также распадающегося на ряд сцен, находок, догадок, никак не развитых и не сведенных в целое. Смешно намечена линия взаимодействия Тартюфа с Эльмирой. Объясняясь с женой хозяина, Тартюф рычит от страсти и буквально душит свой предмет в объятиях. Его напор находит в даме отклик. Смущенная, она вдруг понимает, что отвечает столь пылким желаниям против воли. Развитая дальше в этом направлении линия Эльмиры могла бы резко изменить хрестоматийные отношения жены Оргона и Тартюфа. Но, увы, найденный поворот никак не реализовывается. Также любопытно придуман «гомосексуальный» штрих во взаимоотношениях Тартюфа с хозяином дома. Оргон (Александр Сирин) ведет себя с «другом», как влюбленная женщина. Он воркует, кокетничает, пугается за «дорогого брата», нежно и двусмысленно гладит его плеть, впадает в женские истерики… Но все нюансы намечены и брошены на полдороге.

Всегдашняя у Мирзоева массовка на этот раз работает как-то вяло. Ее присутствие скорее мешает, чем помогает, поскольку очень тормозит действие. К тому же сам условный прием хора мало соответствует предельно реалистической среде, выстроенной художником Аллой Коженковой. На сцене встроена зала богатого дома: выдвигающиеся из стен столы-лесенки, на которых и разыгрываются особенно страстные сцены, шкафчики, ниши, две лестницы (одна из них винтовая), уходящие на второй этаж и за кулисы, занавеска, перерезающая сцену пополам. Разнообразен реквизит: графины, бокалы, свечи, арбуз, тыква, свадебное платье (им моют полы в одной из сцен), пистолет, плеть, скамейка, елка и т.д. В костюмах персонажей камзолы и пудреные парики соседствуют с брючными костюмами и маечками, оставляющими голый животик.

Мешанина предметов корреспондирует с мешаниной текста: стихотворный перевод Донского разбавлен отсебятинами («Поговорим о деле! – О теле? В постели?»). А последний акт и вовсе переписан прозой Михаила Мишина. В финальной сцене поставленные на коньки персонажи окружают арестованного Тартюфа, снабжая его кто мылом, кто спичками, кто папиросами. А потом кружатся вокруг него, как вокруг елки.

Холодок вокруг постановок Владимира Мирзоева последних лет совсем не значит, что он стал работать хуже, чем раньше. Он работает абсолютно так же. Но, видимо, эта верность себе, оборачивающаяся использованием одних и тех же приемов-штампов, начинает утомлять. Привыкнув «вываливать» спектакль, как набор кубиков, Мирзоев обычно рассчитывает, что зритель сам соединит их некой общей мыслью. Похоже, однако, что его кубики перестали соединяться в целостность. Или зрителю надоело искать кошку-мысль в темной комнате, где к тому же, возможно, кошки и нет.