Сбитый влет

Письмо

...Я тебя не ждала сегодня
И старалась забыть любя.
Но пришел бородатый водник
И сказал, что знает тебя.

Он такой же, как ты, лохматый,
И такие же брюки-клеш!
Рассказал, что ты был под Кронштадтом.
Жив...
Но больше домой не придешь...

Он умолк.
И мы слушали оба,
Как над крышей шумит метель.
Мне тогда показалась гробом
Колькина колыбель...

Я его поняла с полслова,
Гоша,
милый!..
Молю...

Приезжай...
Я тебя и такого...
И безногого...
Я люблю!

1923

Комсомольская песня

Мальчишку шлепнули в Иркутске.
Ему семнадцать лет всего.
Как жемчуга на чистом блюдце,
Блестели зубы
У него.

Над ним неделю измывался
Японский офицер в тюрьме,
А он всё время улыбался:
Мол, ничего «не понимэ».

К нему водили мать из дому.
Водили раз,
Водили пять.
А он: «Мы вовсе незнакомы!..»
И улыбается опять.

Ему японская «микада»
Грозит, кричит: «Признайся сам!..»
И били мальчика прикладом
По знаменитым жемчугам.

Но комсомольцы
На допросе
Не трусят
И не говорят!
Недаром красный орден носят
Они пятнадцать лет подряд.

...Когда смолкает город сонный
И на дела выходит вор,
В одной рубашке и в кальсонах
Его ввели в тюремный двор.

Но коммунисты
На расстреле
Не опускают в землю глаз!
Недаром люди песни пели
И детям говорят про нас.

И он погиб, судьбу приемля,
Как подобает молодым:
Лицом вперед,
Обнявши землю,
Которой мы не отдадим!

1934

Вспоминая «боевые бури» Гражданской войны, в предчувствии неизбежных новых войн, Иосиф Уткин отважился воспеть не литавры с барабанами или мощь духового оркестра, но «военную гитару», благо она между атаками по-своему взбадривала поникших было бойцов, а придет время – наверняка понадобится снова. Но вот невесть откуда залетела в эти стихи странная, неожиданная, а идеологически и вовсе неуместная строфа:

Мне за былую муку
Покой теперь хорош.
(Простреленную руку
Сильнее бережешь!)

Критики встрепенулись и гурьбой набросилась на поэта, обвиняя его в жажде мещанского уюта, в пристрастии к «помадной идиллии приказчиков». И это в то время, когда страна представляет собой осажденную крепость. На «простреленную руку» и внимания не обратили. А если бы обратили, скорей всего сошлись бы на том, что она подсказана «Облаком в штанах» Владимира Маяковского – строчками о собаке, «которая в конуру / несет / перееханную поездом лапу».

Но грянула Великая Отечественная во­йна, и в сентябре 1941 года в бою под Ельней осколком мины Иосифу Уткину оторвало четыре пальца правой руки. Стихи 1926 года догнали его через полтора десятилетия.

Самая знаменитая вещь Уткина – «Повесть о рыжем Мотэле» – вышла, когда автору было всего 22 года. Очаровательное сочетание самоиронии в описании местечкового еврейского быта и сентиментальности, характерное для прозы Шолом-Алейхема, для витебских картин Марка Шагала, через Уткина едва ли не впервые пришло в поэзию:

И дед и отец работали.
А чем он лучше других?
И маленький рыжий Мотэле
Работал
За двоих.

Чего хотел, не дали.
(Но мечты его с ним!)
Думал учиться в хедере,
А сделали –
Портным.
– Так что же?
Прикажете плакать?
Нет так нет!
И он ставил десять заплаток
На один жилет.

Мягкий лиризм этих стихов противостоял железному громыханию пролеткультовщины, и, видимо, именно поэтому нарком А.В. Луначарский заметил, что в работе Уткина есть «музыка перестройки наших инструментов с боевого лада на культурный».

Маяковский был свидетелем первого авторского чтения «Повести» на публике, перед студентами ВХУТЕМАСа. Когда ведущий после выступления самого Маяковского объявил: «А сейчас выступит поэт Иосиф Уткин!», зал разразился неудержимым смехом. Молодежь развеселило сочетание библейского имени с простецкой птичьей фамилией. Но стихи переломили настроение аудитории, а Маяковский крупными шагами пересек сцену и пожал руку молодому поэту.

Случалось, впоследствии Маяковский над Уткиным едко подтрунивал, по-детски завидуя его успеху у женщин, его роскошной игре на биллиарде (хотя сам был тоже очень сильным игроком).

Однажды за их игрой наблюдал Юрий Олеша. При очередном ударе что-то случилось с шарами: загремев, они подскочили...

– Кони фортуны, – сказал Олеша, прозванный королем метафор.

– Слепые кони фортуны, – поправил Маяковский, легши на кий.

Маяковский не останавливался даже перед каламбурным обыгрыванием фамилии Уткина: объединив его с бойким комсомольским поэтом Александром Жаровым, называл обоих одним прозвищем – Жуткин. Правда, называл и ласково: Уточкин. Насмешливо цитировал начало уткинского стихо­творения «Курган»: «Ты не мучь напрасно взора, Не придет он. Так же вот, Как на зимние озера Летний лебедь не придет». И уверял, что во второй строке отчетливо слышится слово «живот». Ловил на инерционных смысловых ошибках, как, например, в «Стихах красивой женщине»:

Не твоим ли пышным
Бюстом
Перекоп мы защищали?..

И был прав: Перекоп защищали белые, а красные его брали.

Наконец, и Уткину Маяковский жестко отвечал стихотворением на смерть Сергея Есенина. Борясь с соблазном самоубийства, и не в последнюю очередь в самом себе, Маяковский целил и в стихи Уткина, которые примиряли с добровольным уходом из жизни:

А кроме права жизни,
Есть право умереть.

Уткин и не подумал этим правом воспользоваться, а Маяковский так и не смог – не в стихах, а на деле – от него отказаться.

Но ни публичные споры, ни шпильки, ни эпиграммы не отменяли главного: Маяковский искренне искал и сотрудничества, и взаимопонимания с идущим следом поколением поэтов:

Товарищи,
позвольте
без позы,
без маски –
как старший товарищ,
неглупый и чуткий,
поразговариваю с вами,
товарищ Безыменский,
товарищ Светлов,
товарищ Уткин.

Кстати, фамилии Светлова в рукописи Маяковского не было. Ее предложил вставить Уткин. И Маяковский легко согласился.

И в день похорон Маяковского кинохроника запечатлела Иосифа Уткина у гроба покончившего с собой поэта. Попал Уткин и на групповые фотографии, сделанные во дворе Клуба писателей на улице Воровского, где шло прощание. Там еще рядом и Юрий Олеша, и Михаил Булгаков, и Валентин Катаев...

Уткину повезло на доброе отношение к нему А. М. Горького. В 1928 году Уткин вместе с Безыменским и Жаровым десять дней провели у него в гостях в Сорренто. Послушав в авторском чтении отрывки из поэмы «Милое детство», Горький обрадовался ей как новой удаче после «Повести о рыжем Мотэле». «Этот далеко пойдет», – написал он старому приятелю Сергееву-Ценскому. И заботливо защищал Уткина от оголтелой критики.

В раннем Уткине можно расслышать мягкие, доверительные интонации, свойственные стихам Михаила Светлова и Михаила Голодного. Публицистический, лозунговый, лобовой стих Александра Безыменского его не привлекал.

У Иосифа были свои преданные читатели. «Мальчишку шлепнули в Иркутске...» многие знали наизусть. Однако в Иркутске шлепнули не только этого мальчишку, но и адмирала А.В. Колчака: России пришлось расплачиваться и за то, и за другое.

Популярность Уткина быстро прошла вместе с молодостью. Но он, не впав в зависть, посвятил жизнь воспитанию молодых поэтов. С 1925 года вел в «Комсомольской правде» по воскресеньям «Литературную страницу», где увидели свет «Гренада» Светлова и «Дума про Опанаса» Эдуарда Багрицкого. Заведовал отделом поэзии в Государственном издательстве художественной литературы и в издательстве «Земля и фабрика». Руководил объединением молодых поэтов при Союзе писателей.

Погиб в авиационной катастрофе на подлете к Москве, возвращаясь с фронта.