На пороге безумия

В обширной мемуарной литературе ХХ века «Дневники» Вацлава Нижинского занимают место особое и отдельное. Написанные за шесть недель до окончательного водворения в психиатрическую клинику, где знаменитый танцовщик прожил почти тридцать лет вплоть до своей смерти, дневники потрясают абсолютным бесстрашием и полной распахнутостью. Автор не боится никаких табуированных тем, не боится выворачивать на страницы дневника свои самые неприглядные воспоминания и фантазии. Читая «Дневники», ты ловишь себя на мысли, что, наверное, только приближающееся безумие может до такой степени снять все внутренние тормоза и запреты в анализе собственного «я» и доверить бумаге то, что и себе-то обычно стесняешься проговорить вслух. Польский вариант, поставленный Вальдемаром Заводзински, следует в своей откровенности высказывания за оригиналом, бесстрашно озвучивая все закоулки желаний, фантазий, фобий и страхов, терзавших гения.

Идея постановки принадлежит Камилю Мачковяку, который заразил солидного руководителя Большого оперного театра в Лодзе идеей спектакля о последнем разговоре с миром великого танцовщика. Сам Мачковяк мечтал о роли Нижинского в течение пятнадцати лет, с момента поступления в балетную школу мечтал себя попробовать в роли «бога танца». «Я играю Нижинского шесть лет. С тех пор, как мне было 25, спектакль очень изменился. Начиналось все с невротического мальчика, а сейчас он повзрослел вместе со мною», – рассказывал актер в интервью перед показом спектакля в Москве.

Сильный, начавший полнеть (как набирают вес ушедшие на покой спортсмены и танцоры) мужчина входит в стерильное пространство стекла и пластика, огороженное сеткой от зрительного зала (сценография постановщика Вальдемара Заводзински). Софиты светят сквозь ячейки, и скоро сетку перестаешь замечать. И только в финале Нижинский ринется к зрительному залу и остановится, пойманный сеткой, как пытающийся выбраться на свободу опасный зверь. Единственный предмет реквизита – палка балетного станка, которая то взмывает вверх, то опускается до щиколоток исполнителя. А то стоит на привычной высоте, как в репетиционном классе, и Нижинский с неожиданной легкостью тянет ногу вверх, поворачивается в пируэте, садится на шпагат…

Балетные умения Камиля Мачковяка помогают создать достоверный физический рисунок роли танцора, давно не тренировавшегося, но чье тело помнит все вколоченные в него позиции и экзерсисы. Тело бьется в муке: колотится о пластиковый пол, выгибается в немыслимых ракурсах. Кажется, даже моменты танца порождены именно душевной мукой, жаждущей выплеснуться. Безумие здесь оказывается болезнью на удивление телесной. Оно порождает пену у рта, пот, судороги мышц… Страшные рассказы о любви-ненависти с Дягилевым, о поиске проституток, о сифилисе, которым заболел в 18 лет, об изверге-теще также кажутся выделениями почти телесными: точно выплевываются какие-то отравляющие сгустки.

Камиль Мачковяк, на удивление, подробен, бесстрашен, убедителен в этой роли. Пожалуй, можно сказать, что польский спектакль – одна из самых выстроенных и выстраданных постановок по «Дневникам» Нижинского.

Хотя в памяти все равно встает совершенно другой спектакль – разваливающийся, плохо собранный, сделанный по плохой инсценировке, где сыграл уникальный русский актер Сергей Бехтерев. Речь идет о спектакле «Вацлав Нижинский. Повенчанный с Богом». Лет десять прошло, но вспоминается ощущение ужаса и холода от эманации страдания, которое шло со сцены. На наших глазах истаивала, истончалась, угасала душа гения. Не знаю, какими средствами, но Бехтерев умел передать в Нижинском ауру огромного таланта, ауру редкой натуры, из тех, которые поцелованы Богом в макушку. Нижинский–Бехтерев мало двигался. Его глаза были обращены куда-то внутрь себя, точно он предвидел то ужасное, что вот-вот заберет его навсегда... Мертвело лицо, слабели мышцы, куда-то отлетала душа, и оставалось только мертвая оболочка того, кто был Вацлавом Нижинским.

… Камиль Мачковяк признался, что никогда не играет Нижинского больше двух раз в месяц: «Перевоплощаться в Нижинского чаще – опасно для психики!»