Posted 14 февраля 2008,, 21:00
Published 14 февраля 2008,, 21:00
Modified 8 марта, 08:04
Updated 8 марта, 08:04
Актер Алексей Серебряков
– В «Глянце» у Кончаловского вы сыграли неожиданную роль утонченного и женственного мужчины, гомосексуала или трансвестита, роль, резко выделяющуюся из череды ваших «брутальных» героев. Как мне показалось, сыграли с особым удовольствием и скрытой иронией. Это было интереснее, чем играть крутых парней?
– Мне интересно, если в сценарии прописана организация героя в своем жизненном пространстве и обозначено соотношение между ним и окружающим миром. Мягкий у него характер или крутой – не имеет значения, это всего лишь внешняя краска. Важна глубина характера. В «Глянце» мой персонаж довольно проходной и довольно поверхностный – неизвестно, кто такой и откуда взялся.
– Мне так не показалось. Но если вы так думали, то почему согласились играть?
– Андрей Сергеевич (Кончаловский. – «НИ») сначала предложил мне роль охранника Витька, но мне она показалась неинтересной – такое я уже играл. А на роль Стасиса согласился, потому что в ней было нечто, чего я еще не делал хотя бы на уровне внешнего рисунка.
– В «Серпе и молоте» Сергея Ливнева вы были рабочим Евдокимом Кузнецовым, который получился в результате перемены пола из колхозницы Евдокии Кузнецовой. Можно ли его считать прообразом Стасиса?
– Разве что очень отдаленным.
– В прошлом году в фильме Алексея Балабанова «Груз 200» вы предстали в еще одном необычном образе – матерого самогонщика, который опровергает атеизм и мечтает о городе Солнца. Этот герой посерьезнее?
– Если говорить об идеологии, то да. Такой очень русский тип, который по мере опьянения становится сразу совестливым и агрессивным. После первого стакана заговорит о Христе, после второго ни с того ни с сего даст тебе в ухо, после третьего покается.
– Говорят, что с Балабановым трудно работать. Это правда?
– Нелегко. Он человек некомфортный. Всем недоволен. Мне кажется, что фильм он снимает в голове, а когда воплощает его, то люди ему мешают, потому что делают все не так, как он себе представлял.
– А с кем работать комфортно?
– С Валерием Тодоровским, у которого я снялся в «Тисках». С Федором Бондарчуком, у которого играю в «Обитаемом острове».
– Может, это связано с тем, что оба они экстраверты, а Балабанов – интроверт?
– Скорее с тем, что они москвичи, а он – петербуржец. Питерские режиссеры все время мучаются. А московские получают удовольствие.
– Все это условно, но, видать, не зря говорят, что Москва – город живых, Петербург – город мертвых. В одном торжествует либидо, в другом – мортидо. С чего бы это?
– Может, потому, что над всей территорией России мало солнца, а над Питером его и вовсе нет? Все там мрачно-тяжелое и депрессивно-усталое. И почти каждый, кто долго живет в этом городе, становится таким же. А может, дело не только в отсутствии солнца, но в тяжести архитектуры и тяжести истории, которые ложатся на плечи…
– Как груз «двести»?
– Вот именно. Один Месхиев – исключение.
– Но и он в «Семи кабинках» всех замочил в сортире. Противоречивый режиссер.
– А кто у нас не противоречивый? Мой герой из «Груза» разглагольствует о городе Солнца, спаивает всю округу и еще грозит, как баба на паперти: «Любому глотку перегрызу, кто в Бога не верит!» Так русские люди и существуют. Сначала выбирают власть, потом вопят: «Что они с нами делают!» И опять выбирают тех же.
– По-моему, вы вошли в роль петербургского пессимиста. Неужели все так безысходно?
– Изменения происходят за счет молодежи, которая открывает для себя другой мир и не хочет жить, как прежде. В мире кино это особенно заметно. Все больше ребят с компьютером и иностранным языком, и все заняты. Но я думаю, пройдет еще не одно поколение, пока вся страна станет цивилизованной.
– Кстати, о занятости. Когда мы с вами созванивались, мне показалось, что вы носитесь как заводной со съемки на озвучение, с озвучения на съемку…
– В прошлом году я вкалывал как проклятый – восемь картин. Дети растут, нужно было заработать на дополнительную жилплощадь. Я растерялся, когда обнаружил, что даже высокооплачиваемый актер не может вынуть деньги из кармана, чтобы прикупить себе лишний метр. Не понимаю, кто скупает все эти многомиллионные квартиры и на кого эти цены рассчитаны. Или у человека личная нефтяная скважина или труба в кабинете, откуда хлещут взятки?
– И в какое жилье вы вложили гонорары за восемь фильмов?
– В таун-хаус. Теперь у каждого ребенка своя комната. Могу немного расслабиться.
– У вас не сложился роман ни с одним театром. Почему?
– Сам задумываюсь. Может, потому, что не нашел «своего» режиссера. Может, я по природе не театральный актер. Не люблю, когда на меня смотрят. Ненавижу выходить на поклоны. Испытываю жуткое стеснение от аплодисментов. Не могу понять, как можно делать одно и то же тридцать, сорок, пятьдесят, сто раз. Когда артисты говорят, что каждый спектакль играют по-новому, – это чушь собачья. После двадцати спектаклей включается автопилот, который может работать многие годы. Ничего живого уже не остается, а человек все играет... Не вижу в этом смысла. В кино тоже много бессмысленного, но такой повторяемости нет. Кроме того, в кино я работаю за деньги.
– Вы всегда знаете, почему ваш персонаж ведет себя так, а не иначе?
– Конечно, нет. Часто этого вообще никто не знает, даже режиссер. И тогда поведение героя не поддается осмыслению.
– Что вы делаете в таком случае?
– Если я не понимаю и вижу, что режиссер тоже не понимает, то просто делаю то, что полается делать в кадре, в надежде, что мой профессионализм позволит прикрыть зияющую пустоту образа.
– Сергей Гармаш в интервью «Новым Известиям» сказал, что это даже лучше, когда актер не понимает, что делает.
– Актеры бывают разные. Есть лицедеи, которым просто нравится играть. Есть эксгибиционисты, которым нравится, чтобы на них смотрели. Есть тщеславные, которым приятно, что ими восхищаются. Есть актеры-философы. Я – актер-аналитик. Создаю в голове некую конструкцию и смотрю, как она действует. Слежу за тем, чтобы исполнение было разнообразным. Чтобы роли, в которых я появляюсь, отличались одна от другой. Хотя бы на протяжении года. А то переключаешь утром каналы и видишь в двух сериалах одного актера с теми же повадками, только в разных костюмах. Думаю, что неминуемо произойдет деление на актеров кино и актеров телесериалов. На тех, кто приходит к зрителям домой, и на тех, к кому зрители приходят в кинотеатр. На киноартиста должны ходить, как в Америке.
– Пока у нас нет такого актера, чье имя гарантировало бы сборы. Есть режиссеры-актеры – Михалков и, судя по всему, Бондарчук.
– Но есть такие актерские ансамбли. Успех «Жары» на 90 процентов обеспечен ребятами из «9 роты». Появятся и отдельные актеры. Хотел бы я дожить до этого момента.
– А проблема возраста?
– Существует. Я этим ребятам, как и подавляющей части теперешних посетителей кинотеатров, в отцы гожусь, а их, естественно, больше интересуют сверстники. Надо так забронзоветь и в то же время сохранить такую витальность, как Клинт Иствуд, которому за 70, а на него все еще идут.
– Допустим, у вас одно видение персонажа, а у режиссера – другое. Что вы делаете?
– Если понимаю, что он знает персонажа лучше, чем я, подчиняюсь. Если вижу, что это не так, предлагаю ему свои варианты. В «Антикиллере-2», например, сказал режиссеру, что моему антигерою лучше бежать не от грузовика, которым управляет герой, а навстречу ему. Понимаете, что произошло, когда направление движения антигероя сменилось на обратное?
– Он оттянул на себя зрительское сочувствие, которое должно было достаться герою. Верно?
– Верно, если вы ощутили его во время просмотра.
– Ощутил тогда, а понял сейчас. И, коль скоро вы склонны к анализу, не объясните ли заодно, отчего чеховский Иванов, в роли которого вы сейчас снимаетесь, в конце пьесы «отбегает в сторону и застреливается»?
– Потому, что умный человек после сорока начинает понимать бессмысленность своего существования в этом идиотском мире, изменить который невозможно. И, если его не держат ни престарелые родители, ни маленькие дети, о которых надо заботиться, то самоубийство может показаться лучшим выходом.
– Значит, недаром герой «Записок из подполья» говорил, что после сорока живут одни только подлецы, к которым причислял и себя? Сейчас это называется «кризисом среднего возраста».
– Возможно, что дело именно в возрасте. Пройдет некоторое время, и человек с этим сживется. Или выстроит свою жизнь так, чтобы иметь с этим миром минимальный контакт. Ерунда выходит: первые двадцать лет защищаешь право на существование, еще двадцать лет чем-то занимаешься, а потом понимаешь полную бессмысленность того, чем занимался эти двадцать лет. И что дальше?..
– Когда вы впервые поняли, что мир устроен по-идиотски?
– Годам к тридцати уже многое понимал, а к сорока понял еще больше. Мой отец сейчас лежит в обыкновенной московской больнице. Двадцать первый век. Особняки по двадцать миллионов долларов проданы. Квартиры по пять миллионов скуплены. Стабилизационный фонд – сто пятьдесят миллиардов долларов. А в столичной больнице нельзя ни лечить, ни лечиться. Как же надо ненавидеть свой народ, чтобы существовали лечебницы, унижающие всякое человеческое достоинство? «Груз 200», между прочим, именно об этом. Вы помните город, где происходит действие? Квартиру? Полубезумную старуху у телевизора? Кто может вырасти в этом городе, в этой квартире и у этой матери? Тот самый монстр и вырастет... Снимался я недавно у одной дебютантки в фильме «Холмы и равнины». Отъехали на 50 километров от Питера и попали в маленький поселок. Как будто в прошлое окунулись на полвека назад. По улицам ходят мужчины-дегенераты, в окнах видны женщины-дегенераты, во дворах играют дети-дегенераты. С тех пор, как пленные немцы построили эти двухэтажные бараки, так в них люди и живут. И как они там живут, если в подъезд без противогаза не зайдешь, чтобы не задохнуться?
– Город Ленинск из фильма Балабанова не произвел на меня особого впечатления. Я такие города видел и знаю, что в них живут не монстры и не дегенераты, а обычные люди, хотя квартирный вопрос их испортил – в этом Воланд был прав. Действительно впечатлила старуха – мать мента. Но впечатлила и вполне нормальная старуха из «Александры» Сокурова. Вот только не согласуются в символическом плане две эти Родины – мать и бабка.
– А зачем им согласовываться? У каждого художника свой мир. Есть кино Балабанова, кино Лунгина, кино Михалкова. И то, и другое, и третье имеют право на существование. А зритель должен определять свое к ним отношение и выбирать между ними.
– То-то и оно. Вместе – не получается. Как будто режиссеры живут в разных галактиках, а не на одной планете и в одной стране.
– Мир многомерный, а экран плоский. Вот и получаются разные проекции.
– Лично вам представляется реалистическим центральный образ милиционера в «Грузе 200»?
– Не реалистическим, а убедительным. Кто у нас идет в милицию? Человек, реализовывающий свою жажду быть властью. Захотел – остановил. Захотел – оштрафовал. Захотел – отвез в обезьянник. Захотел – подсунул наркотики в карман…
– Более идеальных побуждений вы, как и Балабанов, не допускаете?
– Откуда у нас возьмутся идеалисты после всего, что произошло со страной? После революции истребили аристократию, истребили интеллигенцию, истребили инициативных людей, потом смелые погибли во время войны, а оставшихся спаивали еще 40 лет! Имеем то, что имеем.
– А вам не кажется, что мизантропический взгляд на людей делает их хуже, чем они есть?
– Я думаю, что этот пессимизм обоснован. Не буду говорить о себе, но у Балабанова он очень настойчив и очень последователен. И в «Замке», и в фильме «Про уродов и людей», и в «Жмурках», и тем более в «Грузе 200». Заглядывает в такую тьму, что непонятно, стоит ли туда заглядывать. И это дорого ему обходится.
– По нему видно. По вам – нет.
– А вы посмотрите попристальнее. Что у меня под глазом?
– Шрам.
– После «Жмурок» остался. Чуть глаз не выбили пистолетом. А ведь я, зная, какое поле вокруг Балабанова, был максимально осторожен. Технику осматривал. На машине больше 80 не выжимал. И все равно – с черным глазом пришлось ехать к Месхиеву на съемки и Тригорина в «Чайке» играть...
СПРАВКА
Актер Алексей СЕРЕБРЯКОВ родился 3 июня 1964 года в Москве. Учился в музыкальной школе по классу баяна. После школы работал актером в драматическом театре Сызрани. В 1986 году окончил Государственный институт театрального искусства (ГИТИС), где занимался в мастерской Олега Табакова. До 1991 года был актером Театра-студии под руководством Табакова. Принимал участие в мюзикле «Метро» (1999), играет в антрепризных спектаклях. Сниматься в кино начал еще в детстве, сыграв небольшую роль Димки Савельева в юности в киноэпопеи «Вечный зов» (1976). Наиболее яркие роли сыграл в фильмах «Забавы молодых» (1986), «Фанат» (1989), «Афганский излом» (1991), «Высшая мера» (1992), «Серп и молот» (1994), «Зона Любэ» (1994), «Тесты для настоящих мужчин» (1999), телесериалах «Бандитский Петербург» (2000), «Штрафбат» (2004). Снимался в фильмах «Жмурки» (2005), «Жесть» (2006), «Консервы» (2007), «Груз 200» (2007), «Глянец» (2007). Заслуженный артист России (1999).