Бру-га-га и все-все-все

Спектакль Егора Перегудова начинается любопытной заставкой: воспроизведением довольно известного психологического эксперимента, в ходе которого испытуемым предлагается фотопортрет и дается словесная характеристика изображенного человека. Каждый раз разная. Кому-то говорится, что перед ним – ужасный серийный убийца, кому-то, что это портрет добряка-филантропа. У Перегудова играющий Гарпагона актер Алексей Блохин показывает собственную фотографию одной группе, предупреждая, что перед ними – мерзкая личность. И все хором находят в лице черты, подтверждающие мнение ведущего. А второй группе тот же портрет предъявляется с комментариями, что изображен душа-человек. И все опять же последовательно ищут в лице наглядные свидетельства доброты и душевности.

Наш взгляд на Гарпагона далеко не объективен, как бы предупреждает режиссер. Мы в плену давних предубеждений, освященных к тому же авторитетом Пушкина: «У Мольера Скупой скуп – и только...» Заявленный новый взгляд и новый подход к классической пьесе многое обещал… Но к сожалению, режиссер практически мгновенно «забыл» напрочь о собственной мысли-зачине, как, впрочем, и вообще о какой-либо связной общей мысли постановки, погрузившись в стихию чистой игры с мольеровским текстом.

Дав в своем романе «Жизнь господина де Мольера» описание знаменитого «бру-га-га», сотрясающего парижский зрительный зал, Булгаков почти на весь двадцатый век определил идеал мольеровского спектакля. Практически любой режиссер из последних сил пытается добиться, чтобы нынешние мушкетеры – старушки-билетерши падали от смеха на служебных постах. И все средства для достижения эффекта, вплоть до пресловутого тортика в рожу, тут годятся и идут в ход.

На рамтовской постановке публике действительно скучать не приходится. Все сцены и реплики, из которых можно выжать хоть каплю смеха, с азартом выкручиваются досуха. Легко представить, сколько удовольствия актеры и режиссер получали в процессе репетиций.

Так, разыгрывая сцену, где слуга перечисляет хозяину все вещи, которые ему дадут в нагрузку к занимаемым деньгам, актер Михаил Шкловский увлеченно швыряется в своего визави самыми невообразимыми предметами, включая огромного зеленого плюшевого крокодила (а какой уют в доме без крокодила-то?). А потом, не в силах расстаться с удачной находкой, устраивает с ним показательные танцы. А играющий Гарпагона Алексей Блохин придумывает все новые и новые детали к сценке, где отец учит сына азам актерской профессии и поминает то Плавта, то Станиславского. Легко, повторяю, представить, с каким азартом все это сочинялось. И актерский кураж передается через рампу и заводит зрительный зал.

Гэги, трюки, отсебятина, фантазийные отступления и прихотливые ассоциации сменяют друг друга по нарастающей. У Егора Перегудова явно все в порядке с фантазией и заразительностью. С чувством меры, с отбором и отбраковкой симпатичного, но ненужного данной пьесе – несколько похуже.

Когда-то в ставшей классической постановке «Тартюфа» Анатолий Эфрос долго выслушивал сетования актера, что резонер Клеант – самый скучный мольеровский персонаж, что надо сильно сократить его реплики, а лучше бы вообще вымарать этого зануду. Режиссер на это возразил: что вы! Это же самая лучшая и самая смешная роль. Это такой чудак, который говорит свои банальности со скоростью пулемета, заикается, брызжет слюной, но не может остановиться. И Клеант, придуманный Эфросом, не пожертвовавшим ни одним мольеровским словом роли, стал самым неотразимым персонажем пленительного и поразительно многомерного спектакля.

Дело не в сравнении масштабов дарования (с Эфросом мало кому под силу тягаться), но в подходе к автору. Приятно хулиганить с Мольером, но ведь не скоро выпадет собеседник такого масштаба, столько знающий о жизни и людях… Говорить с ним всерьез было бы явно не менее увлекательно. В конце концов, все равно лучшими сценами спектакля были именно те, где не удалялись от пьесы. Скажем, сцена «признаний» и «узнаваний», где каждый называющий свое истинное родовое имя герой получал падающий с колосников парик. И уже в этом парике немедленно опознавался родными: Брат! Сестра! Отец!

Как многие режиссеры-сверстники, Егор Перегудов сейчас весьма востребован. Но, кажется, умеет «фильтровать» предложения и не спешит откусить от каждого предложенного яблока. Каждая постановка пока становится для него новой ступенькой профессиональной лестницы. «Скупой» явно многому научил постановщика и еще больше наглядно показал, какие навыки и умения еще только предстоит осваивать.