Разборки в мраморе

Рижский спектакль «Евгений Онегин» на музыку Чайковского по концепции напоминает версию, что идет на сцене Большого театра. Действие также осовременено, но в большой степени так же условно. Если в постановке Дмитрия Чернякова предметом-лейтмотивом был громадный стол, то у Жагарса это громадная кровать. На ней проходит вся жизнь: здесь не только спят, но и едят, ссорятся, работают в Интернете, пишут письма, стреляются на дуэли и объясняются в любви. В финале эта площадка эмоциональных боев, она же – лабиринт без выхода, разлетится на куски, и публика поймет, что разбившиеся судьбы Татьяны и Онегина тоже нельзя собрать. Но до этого пока далеко. Пока в загородном доме Лариной добрая, но нелепая хозяйка вместе с преданной сестрой (а не няней) имитирует шик, пытаясь ходить на высоких каблуках, которые все время подворачиваются. А пьяненькие гости поют народные песни и, хихикая, скачут по полу в мешках, предвкушая лежащих на столе осетра и поросенка.

Ольга (Малгожата Панько) и голосом, и манерой пения больше похожа на роковую женщину, чем на жизнерадостное дитя («меня ребенком все зовут»). Пугливая идеалистка Татьяна (сопрано Кристина Ополайс, сделавшая хорошую мировую карьеру) читает книжки в ноутбуке и мечется на ложе в эротическом сне: взятый из Пушкина медведь-оборотень гладит ее бока и сбрасывает шкуру, оборачиваясь голым – со спины – молодцем. Это нормально: поет же – в другом месте – Татьяна «Я вся горю!». Эгоцентричный Онегин (Янис Апейнис) случайно застрелит бывшего приятеля Ленского (молодой голосистый тенор из Чехии Павел Чернох) на пороге их примирения и тоже впадет в страшный сон: сплошные «мальчики кровавые в глазах». Поскольку Чайковский сна не писал, для эпизода использована музыка торжественного полонеза из первой петербургской картины. Но это всего лишь спорное режиссерское решение. Хуже, что Апейнис, не так давно успешно спевший Онегина в Михайловском театре, на громадной сцене ГАБТа как-то потерялся и то и дело пел не в ноты.

Вместо бала у Жагарса презентация: преуспевающая Татьяна написала книгу (интересно какую – дамский роман или пособие «Как удачно выйти замуж»?) и раздает гостям автографы. Дальше – все, как обычно, вплоть до финального «позор, тоска, о, жалкий жребий мой», только объяснение героев происходит среди скомканных простыней и подушек. Фрейдистские страсти в оболочке прибалтийской сдержанности в итоге образуют достаточно цельное зрелище, историю тотальной «невстречи» героев с самими собой и друг с другом. Вот только тишайший оркестр играл так, что понять, как дирижер Модестас Питренас трактует Чайковского, было решительно невозможно. Наверное, за одну репетицию рижане не успели приспособиться к акустике Основной сцены Большого театра.

«Лючия ди Ламмермур» – знаменитый образец бельканто – переполнена кровавыми разборками, в которых личная жизнь шотландских аристократов XVI века плотно смешана с общественной. Жагарс перенес действие в предвоенную Италию, и мерзкий солдафон Астон, насильно и обманом выдающий замуж свою сестру Лючию, здесь вылитый фашист и приспешник дуче. Хор – тоже солдаты и офицеры Муссолини. А любимый человек Лючии, Эдгар, он же заклятый враг Астона – вероятно, член соперничающего мафиозного клана. Или в лучшем случае оппозиционер-подпольщик, не расстающийся с пистолетом. Тут вооружены все. Даже кроткая героиня, которая, сойдя с ума, оставила после себя два трупа, застрелив своих жертв из пистолета. Потом она эффектно-зловеще измажет кровью лицо негодяя-брата и скончается сама. А Эдгар, спев душераздирающую предсмертную арию, кончит жизнь самоубийством под горестные причитания хора («Ужасная судьба!»).

Сценограф Андрис Фрейбергс замкнул действие в огромный мраморный ящик, навевающий мысли о старинных итальянских палаццо, европейской архитектуре 30-х годов и античных гробницах. Работа художницы по костюмам Кристине Пастернака весьма затейлива: платье любой хористки хоть сейчас посылай на Неделю высокой моды в Париж или Милан. Режиссура, тушуясь перед объемностью декораций и «говорящими» костюмами, часто сводится к простой расстановке персонажей, которым при таком раскладе очень удобно петь. Тем не менее Жагарс четко показывает, что героев-любовников (они – луч света в темном царстве лжи и корысти) еще до физической смерти морально убивает окружение.

Не столь изысканно, правда, пение: старательная Сонора Вайце (Лючия) так надрывалась, пытаясь освоить верхние ноты, что хотелось попросить певицу спеть на октаву ниже, но не мучиться. Хотя знаменитая перекличка «соловьиных» трелей сопрано и флейты ею была сделана усердно и тщательно. С исполнением бельканто в опере практически у всех были проблемы: желание «снять» трудные фиоритуры ощущалось, что называется, невооруженным ухом. Турецкий драматический тенор Мурат Карахан в партии Эдгара, хоть и выложился сполна в финальной предсмертной арии, тоже не порадовал игрой голоса, скорее его силой. Оркестр под управлением Александра Вилюманиса звучал не в пример громче, чем на «Онегине», но не был идеальным. Звук в иные моменты шел слишком громко, так что пение заглушалось. И слишком брутально для бельканто. Даже для такой беспросветно кровавой штуки, как «Лючия ди Ламмермур».