Курт Воннегут: «Мы появились на Земле для того, чтобы валять дурака»

Владимир Вестерман

Существуют два автопортрета американского писателя-сатирика, фантаста и публициста Курта Воннегута. Оба они существуют в письменном виде и опубликованы в его автобиографической книге «Вербное воскресенье» (1981).

Итак, первый (Курту Воннегуту 44 года):

«Он ветеран и отец семейства, широкий, подвижный, уверенный в себе. Он сидит в кресле, одетый в потертую твидовую куртку, серые фланелевые брюки и синюю рубашку. Он сутулится, держит руки в карманах. Пересыпает интервью канонадой кашля и чихания, последствий осенних холодов и давнишнего пристрастия к сигаретам. Говорит гулким баритоном, в характерной для жителя Среднего Запада манере. Время от времени он широко улыбается, это улыбка человека, который видел и запомнил почти все: Великую депрессию, войну, близость неминуемой смерти, идиотизм корпоративного пиара, шестерых детей, финансовые проблемы, запоздалое признание».

Второй автопортрет описывает Курта Воннегута таким, каким он был в 1976 году, через 54 года после рождения:

«…он движется со спокойным дружелюбием домашнего пса, старого друга семьи. Весь он какой-то взъерошенный: длинные курчавые волосы, усы и располагающая улыбка выдают в нем человека, которого одновременно восхищает и огорчает окружающий мир. На лето он снял дом Джеральда Мерфи. Он работает в крошечной спальне в конце коридора, где сам Мерфи, художник, бонвиван и близкий друг для многих гигантов пера, скончался в 1964 году. Со своего места Воннегут видит газон перед домом; за его спиной большая кровать с белым балдахином. На столе, рядом с печатной машинкой, лежат интервью Энди Уорхола, „Внутренняя зона“ Клэнси Сигала и несколько пустых сигаретных пачек… Воннегут смолит „Пэлл-Мэлл“ одну за одной с 1936 года. (…) Голос у него низкий и спокойный, когда он говорит, неизбежная церемония закуривания очередной сигареты словно расставляет точки и запятые в беседе. Ничего более, ни телефонные звонки, ни тявканье небольшой лохматой собаки по кличке Тыква, не отвлекает благосклонное внимание Воннегута. Воистину, как сказал Дэн Уэйкфилд про своего однокашника по шортриджской школе: „Он много смеялся и был ко всем добр“».

Был он и значительно моложе – «две жены тому назад, 250 тысяч сигарет тому назад, три тысячи литров спиртного тому назад». Не было еще и этой цитаты из его романа «Колыбель для кошки» (1963). Не было ни одного из его 14 романов, не каждый из которых, по его словам, «великое творение американского гения», годами создававшееся на пишущей машинке:

«Я трудился над ней шесть лет подряд. Я рычал и бился головой о батарею. Я истоптал холлы всех нью-йоркских гостиниц, думая об этой книге, я рыдал и голыми руками ломал мебель и старинные часы».

Это о «Вербном воскресенье», которое, сущности, не роман, а остроумный сборник эссе о жизни американского немца Курта Воннегута-младшего и о громадном числе его предков. На страницах «Воскресенья» он безжалостно оценил свою жизнь и написанные книги. Ни одна из них не была, по его оценке, «великим творением американского гения». Только четырем своим книгам он поставил пять. Пять с плюсом он поставил только двум: романам «Колыбель для кошки» и «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей». Что же до нас, то он, безусловно, заслуживает высшей оценки всего его творчества. На пространстве всех стран, где еще не разучились читать, в том числе и по-русски.

Имя его, Курт Воннегут-младший, пишется так потому, что был еще Курт Воннегут-старший. Всего же предков писателя было громадное число:

«Восемь прародителей Курта Воннегута-младшего, четыре прабабушки и четыре прадедушки, являлись частью массовой миграции немцев на Средний Запад, которая длилась полвека, с 1820-го по 1870-й. Их имена: Клеменс Воннегут-старший и его жена, Катарина Бланк; Генри Шнулль и его жена, Матильда Шрамм; Петер Либер и его жена, София Сен-Андре; Карл Барус и его жена, Алиса Моллман. Их предками были шестнадцать прапрародителей: Якоб Шрамм и его жена, Юлия Юнганс; Иоганн Бланк и его жена, Анна Мария Огер. Оставшиеся двенадцать и их предки канули в неизвестность. Они не покидали Германии. Их кости лежат в земле безымянными».

Курт Воннегут писал, что не знает, почему его не убили во время самой чудовищной войны в истории человечества. Ближе всего к смерти он оказался 13 февраля 1945 года, когда авиация союзников сожгла немецкий город Дрезден. Потребовалось 24 года, чтобы написать об этом роман «Бойня №5» (1969). У этого романа есть подзаголовок: «Крестовый поход детей». Он со своим товарищем, с которым попал в плен и пережил бомбардировку Дрездена, обсуждал, как описать это событие, и жена товарища, услышав, о чем они говорят, сказала: «Вы все были детьми». И Воннегут понял, как надо написать про эту «Бойню». Место, куда немцы поместили пленных американцев, было большим каменным помещением, где забивали скот, и у этого помещения был такой номер. А после бомбардировки, когда весь Дрезден сгорел, пленные американцы вытаскивали трупы из-под развалин домов. Воннегут пишет, что немецких стариков, женщин, детей и самих нацистов погибло не меньше 130 тысяч, и называет это «самой крупной резней за всю Вторую мировую войну». Потому что все произошло очень быстро. А уничтожение миллионов в гитлеровских концлагерях шло медленно и планомерно. Оно длилось на протяжении всей Второй мировой войны. Это был «крестовый поход самых отпетых подонков против всего человечества».

«Не знаю, как вы, а я исповедую спонтанную религию. Я принадлежу к церкви «Нечестивого беспорядка», наша Богоматерь - вечное удивление».

Это он о себе написал в своей последней книге «Человек без родины» (2005). В этой книге еще больше правды, чем та, что изображена писателем «маленькими черными значками на белой бумаге».

Начало изображения «мира и человечества» было положено в его первом романе «Механическое пианино» (1952). По первому произведению некоторые критики угадали в нем «фантаста-сатирика», а некоторые признали за ним право называться «представителем новой литературы, антилитературы; постмодернистом и американским писателем-абсурдистом». Дальнейшее его творчество, по мнению критики, объединило все эти «наклейки», однако они не пролили свет на понимание Воннегута: что это за писатель, какой он и почему так много и столько замечательного. Как удалось этому американскому немцу достучаться до миллионов сердец во всех концах подлунного мира, на десятки языков которого он переведен? Наверное, ближе всего и понятней для нас объяснение самого Воннегута по поводу одной из его книг:

«Книга эта настолько глубокая и мощная, что напоминает мне эксперименты моего брата с радио. Он собрал передатчик собственной конструкции, подключил к нему телеграфный ключ и включил установку. Затем он позвонил нашему двоюродному брату Ричарду, который жил в паре миль от нас, и сказал, чтобы тот включил свой приемник и покрутил настройки — вдруг на какой-нибудь частоте тому удастся расслышать сигналы моего брата. Им обоим было по пятнадцать лет».

Курт Воннегута разбирался в технике столь же талантливо и с тем подробным знанием дела, как на страницах «Механического пианино». Поэтому его признали чуть ли не первым, кто сделал технику, работающую самостоятельно, без участия человека, чуть ли не главным героем романа, без отсыла к энциклопедической справке:

«Это инструмент, который может играть музыку сам. Клавиши пианино двигаются в соответствии с рисунками на вращающемся барабане. Инструмент, играющий сам, — это метафора общества, в котором основную роль играют не люди, а машины».

В действительности он, кроме людей, главными героями никого не делал, если не считать кошки в «Колыбели для кошки»:

«Чуть ли не сто тысяч лет взрослые вертят под носом у своих детей такой переплёт из верёвочки… Не удивительно, что ребята растут психами. Ведь такая «кошкина колыбель» — просто переплетённые иксы на чьих-то руках. А малыши смотрят, смотрят, смотрят… И никакой, к чёрту, кошки, никакой, к чёрту, колыбельки нет!».

Что, в свою очередь, не имеет права претендовать, как у нас говорят, на истину в последней инстанции. Или же, неравномерно покачиваясь над морем трактовок, прослыть окончательным мнением, дальнейшему обсуждению не подлежащему.

Курт Воннегут учился в Чикагском университете на антрополога, но его не закончил, хотя антропологом все-таки стал. Это случилось в 1971 году. В том году «Ловушку для кошки», откуда (то есть из непревзойденного перевода Райт-Ковалевой) советская цензура изъяла всякое упоминание Сталина, признали научной диссертацией, и писатель получил академическое звание ученого-антрополога. Что его не очень взволновало. Намного меньше, чем «лед девять». Он в романе не тает при комнатной температуре и способен заморозить весь мир, не оставив ему никаких шансов на выживание. И то еще верно, что в химии Курт Воннегут разбирался не хуже чем в литературе. Получше, чем Герберт Уэллс, который «льдом девять» почему-то не заинтересовался. Тогда как Воннегут пристально интересовался всем, что оказывалось в поле его зрения - веселого человека, заядлого курильщика сигарет без фильтра. Человека, который видел все, запомнил все и ничего не забыл.

«Сколько лет прошло, пока мы поняли, что смысл человеческой жизни — кто бы человеком ни управлял, — только в том, чтобы любить тех, кто рядом с тобой, кто нуждается в твоей любви».

И так тоже писал Курт Воннегут – выдающийся оптимист в условиях грядущего обрушения цивилизации. Когда техническое обеспечение жизни достигло таких же громадных высот, как и человеческая глупость. Слишком много бензина сгорает каждую секунду, слишком много идиотов думают, что им принадлежит всё, слишком много генералов убеждены, что они самые генеральские. Все это очень печально и очень смешно. И все это уничтожает самую совершенную экосистему во всем Млечном пути. Машина есть почти у каждого, а атомная бомба совсем не у каждого. Но еще меньше владельцев «континентальных бомб». Пока еще фантастических, однако по мощности, если сравнивать с атомной, – равных «землетрясению по сравнению с новогодней хлопушкой». И все это, если не впадать в уныние, а подходить к страху с позиций сатиры и юмора.

«Мы появились на Земле, чтобы валять дурака. Никому не позволяйте убедить себя в обратном».

А что касается «приемов и техник», которые он применял при написании своих произведений, то за наличие их его обвиняли чуть ли не в вульгаризме, конъюнктуре, писании ради денег и желании быть выше всех других мастеров изображать что-нибудь стоящее на бумаге с помощью мелких черных значков. И посвятили ему необозримую библиотеку книг и статей, признав, что Курт Воннегут – продолжатель святого дела Свифта и Марка Твена. В сочетании - в его книгах - сатиры, фантастики, реализма, чистейшей правды и графики: он был еще и художник, который с помощью фломастера иллюстрировал то, что писал.

Он умел годами сидеть над листом бумаги, размышляя, как изобразить то, что находится в его голове. Это, по его словам, и есть главное назначение профессионального писателя. И если нет в мире «молитвы для писателя», то она должна быть.

Та, которая «…была написана Сэмюелем Джонсоном 3 апреля 1753 года, в день, когда он подписал контракт на составление первого полного словаря английского языка. Он молился за себя. Не знаю, может, 3 апреля стоит отмечать День писателя? Вот эта молитва: “Господи! Ты, кто поддерживал меня, помоги мне в трудах моих и в сем нелегком предприятии; и когда силы покинут меня, в день последний, во имя сего произведения, доверенного мне, помилуй меня, ради Иисуса Христа. Аминь”».