Народный артист России Юрий Назаров

– Юрий Владимирович, расскажите о своей работе с Андреем Тарковским.

– Работалось нам нормально. Я его как артист устроил. По Андрею сразу настолько было понятно, что человек занят делом! Глупостей я от Тарковского не слышал никогда ни в процессе работы, ни потом. Несвойственно этому человеку было глупости говорить. А тема у нас серьезнейшая была, и дай бог было «процарапаться» во всю ту историю, в которую он привлек нас в «Рублеве». Может, в чем-то мы расходились, он обожал иконы, я ничего в них не понимал, но это не влияло на наши отношения, не отталкивало. Любовь и любопытство к истории – тут мы сходились не договариваясь.

– Тарковский четко ставил задачу перед актерами или была возможность импровизировать?

– Дай бог было выполнить то, что он просил! Даже в «Зеркале». Я Тарковского моложе лет на пять всего-навсего, и этих пришедших с фронта военруков, которые пришли контуженные, каждый со своими «тараканами», – я их помню. Мне казалось, у меня столько есть материала, но ничего не понадобилось. Дай бог, было сделать то, что сказал Андрей.

– В «Зеркале» вам удалось в небольшом эпизоде создать объемный, яркий характер…

– Я ведь знаю, что в пятом-шестом классе мальчишки – это самый бандитский возраст, это потом, к седьмому-восьмому, уже остепеняются… А в пятом и у нас было безобразие полное! Что мы там вытворяли, страшно вспомнить. Конечно же, мальчишки издевались над этим ненормальным военруком, а военрук-то был верен идее советской власти, идее, что детей надо спасать: «Они – сволочата, они издеваются, измываются, но их надо спасать». Мне Марина Арсеньевна, сестра Тарковского, говорила, что лично она не помнит в их с Андреем детстве такой истории. Видимо, Андрей слышал где-то о таком случае, но на самом деле этот человек взорвался, граната была боевая… У мальчишек дурости-то хватало, но он спас всех. Андрею показалось, что в кино это будет лишнее, что надо, чтоб граната оказалась учебной, и мальчишки еще посмеялись над ним. А ведь это было святое дело – спасать чью-то жизнь… Мы с Тарковским учились параллельно, он в 1954-м поступил во ВГИК, я в 1954-м – в Щукинское, потом я бросал, куда-то убегал. У них шесть лет на режиссуре, у нас четыре, я два года дурью промаялся – и мы параллельно закончили вузы. Сразу после окончания я был приглашен и утвержден на главную роль в картину «Последние залпы» (я как раз недавно представлял этот фильм в Греции на Фестивале военно-исторического кино, проведенном Госфильмофондом РФ). И, по-моему, Тарковский эту картину тогда где-то глянул, потому что тут же меня пригласил на «Ивана», на роль, которую сыграл потом Зубков.

– Но тогда не удалось с ним поработать?

– Нет, я был соплив, молодоват, но чем-то я его зацепил, и потом он меня опять пригласил. Мне дали почитать «Рублева», я прочитал, пришел на студию, он говорит: «Ну как?» Я говорю: «Всё здорово». Я где-то в глубине подозревал, что вопрос не о главных ролях. «А кого вы сыграете?» Я говорю: «Ну, не знаю… Мужика какого-нибудь». – «Что так мало? Почему мужика-то?» Потом у них была такая система, называлась «Пасьянс», он пригласил фотографа поснимать, и потом они это разложили и смотрели – кто куда. И вот князья мне «выпали». Спасибо судьбе и Андрею Арсеньевичу!

– А вне работы вы с Тарковским не общались?

– Общались, но не тесно. Вокруг него всегда было столько народу, что не протолкнешься. Когда у меня какие-то сложности были, он очень тщательно расспрашивал, как дела. Теплые отношения были, но такой дружбы, чтобы не разлей вода, – этого не было никогда. Но вообще, вокруг него всегда, как рой, гудели «сомысленники».

– Оттого, что в нем чувствовалась какая-то аура таланта?

– Я в 1954 году поступил в Щукинское училище, потом бросил, потом вернулся, и тогда же, в 1954 году, я в первый раз попал на съемочную площадку. Я потом приезжал, уезжал, массовки, групповки, и я помню, еще до его первого фильма всегда говорили шепотом: «Тарковский, Тарковский…» И о Чухрае тоже говорили. Еще когда они учились. И они эти предчувствия не обманули. Как-то мы с Тарковским попали в дом одного литератора, на застолье какое-то, и Андрей поднял за меня тост и сказал: «Юра, я тебе обещаю снимать тебя у себя всегда», потом помолчал и сказал: «Прости, не могу обещать, что я всегда буду снимать…» У него было обаяние серьезного интеллекта, не показушного, не изображающего из себя что-то, а глубокий интеллект. Вокруг него все занимались делом, изучали историю, потому что его тянуло туда. Мы дружили с одним архитектором-реставратором, мы занимались историей Псковщины, храмами, мы куда-то ездили, что-то смотрели, погружались. Это было не потому, что он так сказал, – это становилось всеобщей потребностью. Я слышал, что у Микеланджело ни одной завершенной работы не было, все фрагменты каких-то недовыполненных затей. Рабы, Моисей, три статуи из восьмидесяти, которые должны были украшать гробницу папы Юлия II, – все отрывки, отрывки… Вот и у Тарковского всегда столько было напридумано! Что-то мне рассказал потом Толя Солоницын (актер Анатолий Солоницын, сыгравший роль Рублева в картине Тарковского. – «НИ»). Даже Андрей мне не рассказывал про моих князей то, как они должны были «развиваться», не дошло до того. А ведь там ничего пустого нет. Дурочка, которая в конце картины проходит, ведет татарчонка, – у нее целая история завершалась, а там, в картине, оставались «огрызочки», но «огрызочки» очень весомые. Там был у меня эпизод с татарином, с которым мы встречаемся, который стал тонуть, и вдруг князь его спас. Для татарского хана помочь простому человеку – это как кусок дерьма с дороги поднять, у него этих воинов – море… И этот татарин остался благодарен князю и сделался его негласным телохранителем… Собираясь эту картину снимать, два Андрея (авторы сценария фильма «Андрей Рублев» – Андрей Тарковский и Андрей Кончаловский) очень хитро сделали, они сценарий написали и понесли его не на «Мосфильм», а в журнал «Искусство кино», где цензура была, но послабее. В «Искусстве кино» сценарий напечатали, получили отклик от докторов наук, философов, историков. После этого уже «посылать» картину нельзя было. Но «посылать» нельзя и снимать нельзя, потому что что-то там непонятное, священное, и о коммунизме там не сказано ничего… Занизили, к чертовой матери, смету… Фильм должен был начинаться прологом Куликовской битвы. Я помню, что три колоссальных массовки полетело, не хватило средств. Полетела Куликовская битва, полетел сбор дани, когда бабам косы рубили, когда уже нечего было брать, и еще третья массовая сцена… Вот такими путями это шло – это то, что я помню. Тарковский настолько был погружен в свое дело! И видно было, что это – дело, а не показуха. И всегда то, что он делал, было жутко интересно, и хотелось в этом участвовать.