Однажды в Америке

Все эти истории в какой-то мере опираются на реальность, но в гораздо большей восходят к «Ромео и Джульетте», где романтической любви препятствуют враждующие окружения влюбленных. Универсальная эта схема, как было замечено лет двести назад, допускает бесконечное число более или менее актуальных конкретизаций. Противоборствующие у Шекспира семьи элементарно заменяются на племена, кланы или банды (как в «Вестсайдской истории»), а вместо разнополой пары можно подставить и однополую, как случилось в одной новозеландской картине, где в разгар сражения между маори и англичанами местный воин видит соблазнительные ляжки тяжелораненого белого красавчика, ночью утаскивает его себе в хижину и любовно выхаживает, чтобы вместе с ним погибнуть от рук воинствующих расистов-гомофобов с обеих сторон. Чутье подсказывает, что аналогичный душещипательный рассказ появится и у нас, причем тем скорее, чем больше публичных человеконенавистнических истерик будут закатывать скрытые гомосексуалисты, ханжи и самопиарщики. Но пока перед нами вполне традиционное и почти стерильное произведение, хотя при нестерпимом желании что-нибудь запретить Минкульт сможет обвинить и ее – например, в пропаганде онанизма – и отказать в выдаче прокатного удостоверения, невзирая на то, что на ней стоит клеймо «18+», обрезающее ее целевую подростковую аудиторию.

Ренат Давлетьяров, по собственному признанию, добавил к профессии продюсера режиссерскую отчасти потому, что ему надоело помогать беспомощным постановщикам, с коими приходилось иметь дело, и вполне преуспел в новом деле. Снимал комедии («Моя безумная семья»), триллеры («Стальная бабочка»), а к 70-летию Победы сделал громкий римейк старого фильма Станислава Ростоцкого «А зори здесь тихие…» по одноименной повести Бориса Васильева.

Герой его нового фильма (созданного до «Зорь», но выпущенного после – вероятно для того, чтобы оседлать волну) – провинциальный пацан-старшеклассник, вступивший в сексуальный возраст, но еще не получивший аттестат половой зрелости и не имеющий никаких влечений и увлечений, кроме названных. При этом основной инстинкт вкупе с пустой головой тянет его к подруге погибшего брата, которая живет близ железной дороги и гуляет с «железнодорожными» парнями. «Железнодорожные» враждуют с «кирпичными», проживающими около кирпичного завода. Девушка затевает с героем рискованную игру под названием «американка», так, кстати, и назывался фильм Месхиева. Взрослые родственники героя (уехавшие устраиваться в новом месте родители и оставшаяся в городке старшая сестра) и сопутствующие обстоятельства обрисованы настолько конспективно, что даже неясно, были ли отец с матерью на похоронах брата – что снижает «смотрибельность» картины для тех, кому 18 с плюсом.

Зато вместо жизненных реалий добавлена революционная романтика, которой Короткову не хватило в малобюджетном фильме Месхиева и которую Давлетьяров внес в виде конноармейцев, ни с того ни с сего влетающих в кадр. Надо думать, что авторы «Однажды» сочли их за грезы героя, которому, как гайдаровскому Мальчишу-Кибальчишу, на помощь мчатся комиссары в пыльных шлемах, но трудно поверить, что присутствующий на экране парень может представить себе нечто подобное. Другое дело, если бы его сыграл молодой Иван Охлобыстин, для которого и была некогда писана эта роль, но где нынче Охлобыстин и где комиссары из пыльного сундука, которых пытаются воскресить люди, чья собственная юность пришлась на 70-е годы прошлого века. Что же до массовых побоищ между пацанами с Коммунистического тупика и с Большевистского проезда, то эти россказни ходили еще в 50-е годы, и всегда их пересказывал соплякам, безбожно приукрашивая, какой-нибудь пятнадцатилетний ветеран боев, имевший в жизни пару приводов в милицию за мелкие пакости. Кто б мог тогда подумать, что эти пацанские истории через полвека обретут в кино такой же якобы «действительный» статус, который в то время имели не менее завиральные истории времен гражданской войны?

«Все смешило в доме Облонских», как писал Лев Толстой, а особенно – предпоследняя сцена, в которой конные красные и объединившиеся перед лицом общего врага пешие железнодорожно-кирпичные схлестнулись с пригородными (читай – иностранными) врагами в битве на площади то ли Ленина, то ли Дзержинского. Битве, поданной с пафосом, но в нечаянном жанре игрушечного американского боевика, где персонажи, которых долго решетили из кольтов, браунингов и смит-вессонов, отделываются легкими ссадинами на мужественных скулах и дырками в ковбойских шляпах.