Режиссер и сценарист Александр Миндадзе

– Александр, ваш новый фильм о том, что наша жизнь – трагедия, все надежды на счастье будут раздавлены «вагоном, гонимым роком к гибели по прекрасным пейзажам», и никто не сумеет из этого вагона выскочить. Это фильм-предчувствие?

– Я делал фильм о конкретной ситуации. На людей надвигается война, а они об этом не знают. Насколько эта ситуация проецируется на сегодняшний день, зависит от человека, его умения чувствовать приближающуюся опасность. Задач непременно вынести приговор времени у меня не было. Но если это получается, значит, и это имеет смысл. В своей картине я писал про ощущение, а не про непременность этих событий. Я надеюсь, мы избежим войны.

– Каким будет ваш следующий сценарий? Есть шанс, что историю вы опять возьмете из газетной заметки?

– Почему нет? Я взял оттуда и «Плюмбум», и «Слугу», и «Магнитные бури».

– Какой ожидаете прокат у «Милого Ханса»?

– Скромный. Сделано 50 копий картины.

– Сегодня это неплохо.

– С прокатом мне вообще не везет. «Парад планет» вышел в шести копиях, «Охота на лис» вышла в двадцати копиях, «Время танцора» вообще показали по телевизору один раз, ночью.

– Потому что в картине правда о чеченской войне?

– Потому что в картине правда об абхазской войне. Помните фразу героини: «Когда мы шли через перевал»? Через перевал шли во время абхазской войны. И бросали по пути тяжелое столовое серебро, понимая, что не донесут. Там до сих пор можно его в кустах найти. А теперь эта картина может читаться как картина о войне в Донбассе. В общем, она не прокатная. Потому что она о локальной войне, которая идет перманентно на границах бывшей империи. Хороший прокат был только у «Плюмбума», потому что в нем ничего не нашли. Он был о том, что произошло сегодня, тогда об этом никто еще не догадывался. Так что «Плюмбум» посмотрели двадцать миллионов.

– А как устроен прокат сегодня?

– Дают миллион рублей на прокат, и ты ищешь прокатчика, который бы этими скоромными возможностями вдохновился. Поэтому прокат идет тихо и не везде. Никакой политики. Все причины – экономические.

– Писать сценарий – это для вас способ бегства от жизни или способ дышать и жить?

– Скорее, последнее. Это привычка. Мне плохо, когда я пишу. Тяжело находить новые коллизии, экранизировать самого себя. Но без этого еще тяжелее. Работа – мое перманентное состояние. Жизнь от этого не становится веселее, но без этого я не могу.

– Возвращаясь к «Милому Хансу». Сильный образ картины – сцена за столом. Люди мирно ужинают, фрейлейн подает горячее, все предупредительны и вежливы. И вдруг – душа человека дает себе волю, и он готов убить ближнего. А через некоторое время, когда инстинкт разрушения удовлетворен, мирный ужин продолжается. Зритель не готов к такой безнадежной правде о человеке. Я видела на днях массовое бегство зрителя с вашей лучшей картины «Магнитные бури». Зритель не готов тратить субботний вечер на правду о себе. Есть ли отличие в этом смысле европейского зрителя от нашего?

– Нет. Европейский зритель ничем не отличается от нашего. Весь вопрос в том, зачем человек идет куда-либо. Одни люди идут в консерваторию, другие идут послушать джаз или рок. Всюду – толпы. Отличие западного зрителя только в том, что он знает, что в этом кинотеатре идут «трудные» фильмы, а в этом – кино для тех, кто хочет закусить вечер комедией. А наш зритель еще привык ходить в кино вслепую. Зритель идет отдохнуть, а попадает на фильм, где совсем не отдохнешь.

– «Магнитные бури» – картина о том, как легко убедить массы людей убивать друг друга из-за чужого кошелька. Картина о способах дрессировки людей. О том, что люди не делают ничего, чтобы спасти свой залог счастья, и жертвуют всем за чужую выгоду. И вам дают за это госпремию. Зачем? Чтобы вы закрыли эту тему?

– Нет, нет. Это абсолютно случайный процесс. Это было время передела собственности, и я работал по документальным материалам над картиной о повседневности. Может быть, за актуальность дали, может быть, за качество. Но без такого умысла, который предполагаете вы.

– Вы лишаете зрителя всех надежд. И делаете это из картины в картину.

– В жизни без надежд и иллюзий есть своя радость. Вряд ли я бы назвал такую жизнь печальной. Скорее, осмысленной. У меня же нет никаких безнадежных картин. Возьмите любую картину – в ней всегда есть выход из ситуации. Даже если взять последнюю мою картину – «Милый Ханс, дорогой Петр». Там есть поступок. Человек садится под бритву за свое государство. Искупает своей частной судьбой геополитические маневры. Время жить, и время умирать. И в «Магнитных бурях» есть свои оптимистические выходы.

– Которыми никто не пользуется.

– Сам акт понимания этого сюжета является, безусловно, позитивным.

– У вас была некоторая задержка с финансированием картины, потому что нужно было договариваться с Военно-историческим обществом. Это ваш частный случай или теперь все исторические картины, которые претендуют на государственное финансирование, должны проходить проверку на историческую достоверность у Военно-исторического общества?

– Теперь все военно-исторические картины, кроме экспертного совета Министерства культуры, должны проходить проверку на историческую достоверность в Военно-историческом обществе. Это данность.

– Вы сняли одиннадцать картин с Вадимом Абдрашитовым. Если бы он позвонил вам и попросил сценарий для двенадцатой, вы бы согласились?

– Да, мы сделали кое-что с Вадимом Абдрашитовым. Потом наступил момент, когда я встал на такой путь жизни, что сам ставлю свои картины. У меня нет времени даже на самого себя. Успеть бы еще хоть что-либо сделать! И у него также есть свой мир и своя жизнь. Не думаю, чтобы ему понадобились мои сценарии. С другой стороны, «никогда не говори никогда». Может быть, мы еще поработаем вместе.

– Вы расстались из-за конфликта?

– Никогда у нас не было конфликтов с этим режиссером. У нас был большой подготовительный период в каждой картине, мы спорили, и в споре рождалась истина. Это было дружное сотрудничество, самое счастливое время жизни, молодость, познание. Это были замечательные, незабываемые времена.

– Кстати, о молодости. Дмитрий Быков в предисловии к сборнику ваших сценариев «Отрыв» выразился в том смысле, что работа секретарем в суде больше повлияла на ваше мировоззрение, чем вся последующая учеба во ВГИКе.

– Я думаю, он прав. Я шел работать в народный суд осознанно, чтобы сдвинуть свое сознание. Я хотел подойти ближе к драматической и сконцентрированной правде жизни.

– У вас только во втором сценарии «Слово для защиты» есть главная женская роль. Во всех остальных сценариях женщины носят абсолютно «служебный характер». Вас они перестали интересовать?

– Нет, просто характер моей сюжетики таков, что я пытаюсь рассказать о жизни через Гамлета. Через мужчину. Поэтому женщины становятся принадлежностью его сюжета. Это не значит, что для них нет ролей. Просто, как вы правильно заметили, эти роли функциональны.

– Вы – сын автора «Июльского дождя», лауреата Ленинской премии, сценариста Анатолия Гребнева. То есть у вас с детства привит вкус к хорошему сюжету. Чьи сценарии вам нравилось читать? С кем вы дружили?

– Из моего поколения и чуть старше мне нравился Гена Шпаликов, он писал мне отзыв на сценарий, хорошие сценарии писала Наталья Рязанцева. Вообще же в СССР была очень хорошая старая сценарная школа. Евгений Габрилович, Валентин Ежов… Сейчас от нее ничего не осталось.

– Какие фильмы вы любите смотреть?

– Мне нравится Джармуш, Феллини, я люблю «Гибель богов» и «Последнее танго в Париже» с Марлоном Брандо.

– О, да. Это ваш персонаж.

– Увы, не мой. Потому что такого персонажа в сегодняшнем кино нет.

– У нас нет?

– И у них тоже. Его нет нигде.

– Вы сейчас работаете над новым сценарием?

– Идет мучительный процесс его вынашивания в голове.

– Скажите хотя бы пару слов о сюжете.

– Это будет история о немолодом человеке. О попытке войти в одну реку дважды и обмануть человеческую природу. И в невероятном, героическом, страстном стремлении победить судьбу.