Андрей Сизов
Между тем, сама по себе сдача в эксплуатацию гидроузла «Худаферин» и открытие новой плотины «Гыз Галасы» на азербайджано-иранской границе претендуют на титул судьбоносных. Ведь речь идет о проекте, задуманном без малого полвека назад и не без оснований называемом некоторыми экспертами «южнокавказским ГОЭЛРО».
Строительство ГЭС и плотин на реке Аракс одинаково выгодно и местным аграриям, и энергетикам. Первые, благодаря вновь созданным водохранилищам, получают достаточные запасы воды для полива, которой традиционно не хватает в гористой местности. У энергетиков появляются новые мощные генерации, избавляющие от необходимости тянуть дорогостоящие (опять же с учетом географических особенностей) линии электропередач до «равнинных» электростанций.
Но армяно-азербайджанский конфликт и провозглашение Нагорно-Карабахской республики чуть было не похоронили амбициозную затею. Точнее — де-факто похоронили, после того, как в середине 90-х Гейдар Алиев обусловил реализацию масштабного гидроэнергетического проекта «освобождением оккупированных территорий Азербайджана», имея в виду районы, вошедшие в НКР и расположенные на берегу Аракса.
Не вдаваясь в конспирологию, тем не менее, зададимся вопросом — не способствовало ли обострению армяно-азербайджанского конфликта на излете существования СССР и, затем, сохранению этой «горячей точки» уже в постсоветские годы стремление каких-то внешних игроков помешать воплощению в жизнь идеи «южнокавказского ГОЭЛРО»? Подобно тому, как в начале XX века межэтнические распри на Южном Кавказе происходили на фоне ожесточенной борьбы британских и американских концернов за каспийскую нефть.
Сегодня, в свете «зеленого перехода» (а он, несмотря ни на что, остается в повестке и развитых, и развивающихся стран), «гидрополитика» становится еще более актуальной, чем 20-30 лет назад. Неслучайно, Азербайджан, установив в 2020-м году контроль над той частью северного берега Аракса, которая долгое время считался «серой зоной», возобновил гидроэнергетическое сотрудничество с Ираном. И именно сдаче в эксплуатацию гидроузла «Худаферин» и открытию новой плотины «Гыс Галасы» была посвящена торжественная церемония с участием иранского и азербайджанского президентов, при возвращении с которой погиб Раиси.
Но также показательно заявление Реджепа Эрдогана, сделанное за пару дней до этого трагического инцидента, — о борьбе за водные ресурсы как катализаторе многих нынешних международных и межгосударственных конфликтов.
Турецкий президент прекрасно знает, о чем говорит. Его страна строит ГЭС и плотины выше по течению того же Аракса. Анкара активно участвует в афганском гидроэнергетическом строительстве, вызывающем крайне болезненную реакцию Ирана, поскольку дело касается ресурсов реки Гильменд, неспроста называемой «афганским Нилом».
В свою очередь, «настоящий», африканский Нил тоже опосредованно оказался в сфере турецких интересов. — Многие наблюдатели не без оснований допускали причастность Анкары к прошлогодней громкой схватке суданских силовиков. Дело в том, что от позиции Судана в немалой степени зависит исход многолетнего противостояния (опять же, из-за водных ресурсов) между его, соответственно, северным и южным соседями — Египтом и Эфиопией. И так как проигрыш «страны пирамид» ослабляет позиции просаудовского Ас-Сиси, Эрдоган, по всей видимости, сделал ставку на те силы в Хартуме, которые ратуют за сближение с Аддис-Абебой.
Впрочем, все эти моменты лишь повышают ценность того факта, что именно турецкий лидер заговорил о «гидрополитических» рисках. Отсюда можно сделать вывод о заинтересованности столь влиятельного и амбициозного игрока в создании механизмов и, возможно, институтов для дипломатического урегулирования «водяных конфликтов».
А это уже неплохой шанс для России. И в силу наших конструктивных взаимоотношений практически со всеми странами «Глобального Юга», для многих из которых проблема сохранения и использования водных ресурсов крайне актуальна. Так и в силу нашего активного участия в таких организациях, как БРИКС, ШОС, ЕАЭС. Ведь именно их не просто целесообразно, но, на мой взгляд, необходимо привлечь к формированию упомянутого выше механизма. Сделать их, если угодно платформой «водной дипломатии».
Более того, чем эффективнее будет работать такой институт — тем выше шансы его «глобализации». Ведь с конфликтами из-за воды сталкиваются далеко не только страны, которые принято называть развивающимися или те, чьи граждане не относятся к «золотому миллиарду».
Достаточно вспомнить в этой связи требование техасских фермеров к федеральным властям США обусловить предоставление финансовой помощи Мексике согласием последней на открытие для северного соседа доступа к водохранилищам в бассейне Рио-Гранде. Мехико отказывается это делать, ссылаясь на недостаток воды у своих аграриев, что делает ситуацию, близкой к патовой. Точнее — взрывоопасной для Белого дома, с учетом всех рисков, внешне- и внутриполитических, возникающих из-за неурегулированности американо-мексиканских разногласий.
При наличии отработанного механизма разрешения «водных конфликтов» Вашингтону и Мехико было бы намного проще прийти к консенсусу.
А что если одним из ключевых разработчиков/операторов такого механизма будет Москва? Кто в таком случае будет устанавливать правила игры? И не только при распределении водных ресурсов.
Ведь из двух дерущихся выигрывает третий — тот, кто мирит.