Двойное варварство: вышла книга о мифополитической теории сталинизма

Анна Берсенева

Дневники и записки Ольги Михайловны Фрейденберг (1890-1955), филолога-классика, теоретика культуры, до сих пор не опубликованы полностью. Между тем не много есть исследователей, которые создавали столь полноценную политическую — или, точнее, мифополитическую — теорию, основываясь на собственных каждодневных впечатлениях. Ольга Фрейденберг обладала не только блестящим образованием и профессиональной эрудицией, но и способностью к самонаблюдению в самых тяжелых обстоятельствах. На ее жизнь пришлась революция («Страшная вещь революция! Она заменяет одну форму насилия другой, и процесс стаскиванья за ноги одного класса эксплоататоров и водворения другого ужасен»), гражданская война, репрессии 30-х годов, ленинградская блокада и послевоенное время, когда, по ее словам, началась «небывалая даже у Сталина реакция»; «удушье началось такое, что никто не мог дышать—не одни люди науки и искусства, но любой человек».

Преображение в научную теорию настолько трагического личного жизненного опыта — такой подход, одним из ярких представителей которого является Ханна Арендт, для исследователя не просто травматичен, но разрушителен. Но Ольга Фрейденберг не искала другого способа научного мышления: «Я никогда не могла ставить перегородок между научной теорией и непосредственным восприятием жизни».

Она не была «удобным» человеком, и, возможно, ее коллеги по Ленинградскому университету имели основания считать ее неуживчивой, непримиримой, излишне требовательной к окружающим. Но при чтении ее дневников — выдержки из них Ирина Паперно приводит в своей книге во множестве — становится понятно, какая страшная цена была заплачена Ольгой Фрейденберг за теорию сталинизма, созданную ею буквально из собственной крови, плоти, разума и души.

«С самых ранних дней детства, как только во мне проснулось сознание, у меня было чувство, что все то, что находится во мне и вне меня, не исчерпывается собой, а имеет значение», — написала она, когда ее работа подходила к концу, и вынесла эту фразу на первую страницу своих записок, обозначая таким образом ее значимость. Ирина Паперно замечает, что Фрейденберг «при других обстоятельствах могла бы стать религиозной, но, родившись в секулярной еврейской семье, выбрала другой путь—литературу». К слову, тот же путь выбрал и Борис Пастернак, ее двоюродный брат, с которым Ольга Фрейденберг состояла в интенсивной переписке.

«Мой ум обобщает ничтожные явления, видя в них голос целой эпохи. Чувство истории, как объективного процесса, всегда говорило во мне с огромной силой. Здесь лежала моя уверенная вера, абсолютное мое преклонение перед объективным надчеловеческим процессом, —мой, если угодно, матерьялизм, для которого единая человеческая жизнь составляла составную часть всего сущего», — так Ольга Фрейденберг обозначает и характер, и побудительный мотив своего мышления.

«Для Фрейденберг вера в осмысленность жизни и в свою способность интерпретировать были не только научным методом, но и стратегией выживания», — пишет Ирина Паперно. Во время блокады Ленинграда, все тяготы которой Ольга Фрейденберг считала преднамеренным и продуманным подавлением личности государством, она не просто фиксировала приметы чудовищной повседневности, но, по словам Ирины Паперно, создавала модель «экзистенциального состояния советского человека сталинской эпохи», которой блокада в ее понимании и являлась. Поэтому блокаде посвящена огромная часть ее записок.

Ольга Фрейденберг фиксирует изменения, происходящие с ее телом, отмечая, что через три месяца голода перестала быть женщиной. Пишет о страшных ссорах, о своей абсолютной несовместимости с матерью при абсолютной же невозможности разъехаться. После одной из таких ссор, в квартире, ванна которой была доверху заполнена замерзшими фекалиями, поднявшимися из лопнувших канализационных труб квартиры этажом ниже, ночью 25 февраля 1943 года она садится за письменный стол и делает записи о проблеме формы и содержания: «Проблема формы и содержания есть проблема жизни и судьбы, небытия и божества, космоса в физическом и духовном началах. Живя и страдая, научно работая над текстами и книгами, я вынашивала только один этот страстный вопрос, обращенный к безмолвному универсуму».

Тогда Фрейденберг еще не знала, что ее брат Саша, арестованный в 1938 году и якобы сосланный на Север без права переписки, тогда же был расстрелян. Накануне войны они с матерью собирали теплые вещи и продукты для посылки ему, и эти запасы, которые некуда было отослать, помогли им выжить в блокаду.

Обстрелы города продемонстрировали, как она это назвала, двойное варварство Гитлера и Сталина. Ирина Паперно приводит в книге обоснование, данное Ольгой Фрейденберг:

«Она поясняет свое суждение о двойном варварстве (и делает это не один раз): „немецкие орудия“ (или „немцы“) „метили в мирных обывателей, в женщин, в гущу гражданского населения“, а „советская власть“ требовала, чтобы люди находились на своих служебных местах, и „опаздывать на службу было недозволено“; в результате во время обстрелов люди находились на улице, на остановках трамвая, а не в убежищах. „Немцы били снарядами по трамвайным остановкам и по всем местам скопления публики, мирной безоружной публики, которую наш тиран заставлял жить и работать на передовых позициях. Трамваи обращались в кровавое месиво“.

Окончание войны не принесло облегчения. «России придавали вид победившей державы. Сейчас, в 1947 году, уже видно, что она не выиграла войны, — записывает Ольга Фрейденберг. — Но и в 1945 году было ясно, что народ-победитель был смертельно болен. Его спасала численность и невежество. Сколько бы людей ни умерло, ни было больных и нищих, все равно это терялось. Россия вышла из войны в депрессии, психически больная, еле волочащая ноги. Трудно было встретить человека без сердечных припадков или гипертонии. Кровоизлияния и удары сделались обычным явлением, уже не связанным с возрастом».

И вот после надорвавшей все человеческие силы войны, в условиях университетских чисток, которые и Ольгу Фрейденберг лишили работы, она берется за новые записи, которые, по словам Ирины Паперно, «заключают в себе последовательно (хотя и не всегда эксплицитно) разрабатываемую теорию государства, которая восходит непосредственно к опыту блокады и к блокадным запискам. Как Фрейденберг решила уже после войны, „Гитлер и Сталин, два тирана, создали новую форму правления, о которой Аристотель не мог знать“, и она описывает и анализирует эту систему для историка и читателя будущего. Записки Фрейденберг—это хроника, стоящая на твердых теоретических основаниях. Размышляя в своих записках над теоретическим значением происходящего, Фрейденберг думала в категориях и образах, которыми политическая философия оперировала начиная с Платона и Аристотеля, Макиавелли и Гоббса и вплоть до Арендт и Агамбена. В записках, на материале каждодневной жизни, подспудно разрабатывается мифополитическая теория сталинизма. Укорененная в бытовом опыте и развивающаяся день ото дня, это не теория-трактат, а теория-дневник, неотделимая от процесса переживания, писания и осмысления».

Книга Ирины Паперно — блистательный опыт чтения и интерпретации этих записок и этой уникальной теории, созданной Ольгой Фрейденберг.