Единение через память: что мы празднуем 9 мая

Это, конечно, поразительный феномен: уже совсем скоро исполнятся 80 лет после окончания Второй Мировой войны, а в России до сих пор спорят и не могут прийти к общему мнению: а что мы, собственно, празднуем 9 мая? И как вообще нужно «праздновать» этот день. Ведь не секрет, что ответа на этот вопрос долго не могло найти и советское государство, вплоть до 1965 года, когда этот день был, наконец, признан праздничным. И то со своими причудами, поскольку, как известно, победа над нацистской Германией официально состоялась на день раньше, 8 мая 1945 года.    

Любопытно, что первые мемориалы павшим в войне советские люди делали на свои средства и чуть ли не тайком. Это уже потом, КПСС решила, так сказать, «возглавить народную память», взять управление ей в свои руки. И начала ставить свои памятники, а попутно разрешила и встречи ветеранов, которые транслировали не столько радость победы, сколько скорбь. Таким он и был этот «праздник» до поры, до времени.

Но шли годы, ветеранов становилось все меньше и меньше, их встречи 9 мая становятся все малочисленнее, и вообще прекращаются. И тогда снова практические тайком граждане организуют новый ритуал – «бессмертный полк», когда вместо живых ветеранов занимают их портреты. И снова государство приватизирует эту инициативу. И не всем эта приватизация нравится, поскольку вместо дня печальных встреч, получается весьма странный, почти шаманский ритуал.

Так как же, все-таки, праздновать этот день, пусть не 8, а 9 мая?

Объединение через память и сострадание

Антрополог Александра Архипова пишет по этому поводу:

«Люди вкладывают в празднование 9 мая разные смыслы. Совершенно не обязательно они должны быть одинаковы.

Давайте я расскажу историю из прошлых экспедиций.

Вот поселок Х на Русском Севере - бывший режимный объект, туда ссылали людей, чтобы они рубили и сплавляли лес. В том числе крестьян из-под Днепра (Днепропетровска), которых объявили кулаками.

В этой деревне жил и умер Иван А. Он был сослан туда ребёнком. Когда началась война, он хотел идти защищать свою страну, но его не взяли. Потому что он был ссыльный, сын врагов народа. Он работал всю жизнь в этом поселке, и добился много - но очень печалился, что Родина считала его человеком второго сорта. И на смертном одре много говорил об этом своей невестке, Валентине.

И вот наступило очередное девятое мая. В 2018 году Валентина взяла его портрет, увеличила, написала годы жизни, все, как полагается, пошепталась с организатором местного Бессмертного полка, и пронесла его портрет среди других ветеранов.

Чтобы, как нам потом объясняла, «додать» ему то, что Родина не дала. Чтобы на том свете его не гнали свои, а привечали.

Любой коллективный ритуал построен на том, что незнакомые люди, участвующие в нем, разделяют общие эмоции. Так, собственно, благодаря ритуалам незнакомые ранее люди вырабатывают общую идентичность и объединяются в большие сообщества.

Если ритуал памяти 9 мая приводит к объединению через память и сострадание, то это хорошо, на мой взгляд. И я знаю несколько коллективных попыток праздновать 9 мая именно так. Под городом К. есть деревня, где жители положили сами камень в память о тех, кто ушел из этой деревни и 8 мая собираются там, чтобы послушать истории о жизни этих семей (среди организаторов есть одна архивистка).

Однако государство хочет другого: чтобы люди вырабатывали в ритуале гордость за деяния «своих предков» и презрение к врагам. Сочетание этих эмоций опасно: оно легко объединяет людей, но и легко провоцирует их на желание повторить, а для этого нужен новый враг - вновь и вновь».

Из многочисленных комментариев к этим рассуждением, становится ясно, что все празднуют этот день по-разному, действительно вкладывая в него разные смыслы. А вот государствам, и не только России, важен только один смысл, как показывает пример Израиля, на который ссылается Юлия Лернер:

«Вопрос важный. Деление на то, что хотят хорошие люди и плохое государство не работает, я боюсь, и единение через память потерь всегда созвучно агрессивной гордости или реваншизму. В Израиле праздники именно так и построены, прямо инженерно, от скорби по пассивным жертвам к единению с активными жертвами и прямой переход к ликованию»,

Журналист Наталья Непомнящих рассказала о другом обычае «празднования», который тоже родился не по воле государства:

«У нас рядом с домом тоже есть такой памятник -- сперва это был камень. Там бывший фронтовик, сосед наш, посадил столько тополей, сколько выпускников местной школы не вернулись с фронта. Это была деревня, теперь -- часть города. Сделал он это в конце 1960-х. Уже в 1980-м администрация района подключилась, помогла благоустроить это место: дорожки отсыпали щебнем, посадили, рябины, сирень и липы. Каждое 8 мая туда ходят две колонны школьников, а 9 мая приходят стихийно те, кто здесь живет».

Есть только один повод – победа над фашизмом

Социолог Елена Гапова, живущая в Америке, призналась, что празднует просто победу над фашизмом:

«У меня мама девочкой была в ленинградской блокаде, бабушка ушла из=под Витебска пешком под бомбами с тремя детьми и слепым мужем и шла пешком до Ржева, и я могу рассказать, как эти колонны женщин бомбили немцы, а семью папы, белорусского еврея, советские власти посадили в грузовик и вывезли в городок Челябинск, когда уже были слышны немецкие танки. Иначе лежал бы во рву со всеми остальными. У меня даже вопроса нет, что я праздную».

Наталья Перепухова призвала не обращать в этот день внимание на то, что хочет от своих граждан государство:

«9 мая - день победы. Победы над бесчеловечными идеологиями типа нацизма и фашизма, победа мира над войной. Не имеет никакого значения, что хочет государство вкладывать в него, для людей мыслящих он остаётся днём почтения людей, которые совершали подвиг, защищая Родину. И днём радости за то, что война кончилась.  Это то, что надо вкладывать в него.  А что вкладывает государство и зачем показывает вооружение... Хочу считать традицией, хотя ситуация уже слабо позволяет».

Вспоминать, а не праздновать

А вот минчанка Юлия Чернявская понимает этот день по-своему:

«Я не «праздную», я вспоминаю. В этой мозаике шествие ветеранов под окнами, год от года редеющее; минская Яма; мамина детская голодная эвакуация; дедушкины письма бабушке в течение четырех лет; бабушка, бегущая в лес через поле под низко бреющими самолетами - сын на плечах, дочь на руках, к поясу приторочено грязное одеяло. Поезд был разбомблен ровно посередине состава. Они выжили. Сюда же Окуджава, Ахматова, дневник Тани Савичевой и повешенные в центральном сквере подпольщики: спустя 17 лет после войны меня возили в этот сквер в колясочке...»

С ней полностью согласен Дмитрий Смирнов:

И все-таки, праздновать или нет? Вот десять человек участвуют в коллективном ритуале, имея ввиду сострадание, а вот к этой группе присоединяется еще 10 с лозунгами "можемповторить" и с гордостью наперевес. И первые десять внезапно находят себя в компании, к которой никакого отношения иметь не хотят. То есть, все-таки, не групповой ритуал, а личные (ну или внутрисемейные) переживания».

Участие в войне не делает из человека святого

Своим крайне сложным отношением к этому дню поделился Олег Константинов:

«Не хотел писать по поводу Дня победы, но раз уж в СМИ и соцсетях снова бурлят дискуссии, решился.

Итак, деды, которые воевали. У меня не повезло воевать обоим. Один пограничник, офицер погранвойск НКВД, Герой Советского Союза. Второй – летчик-штурман морской авиации. Сражался до конца Второй мировой, ордена получил за налет на Констанцу и за Харбин. Чувствую ли я 9 мая какое-то особое, отличающееся от других дней, единение с этими людьми? Нет.

Деда Колю (летчика) я, увы, не помню: он умер через несколько месяцев после моего рождения, да и жил в другой советской республике. Деда Сашу я, к счастью, застал в живых, хотя он и далекого 1910 года рождения. Он был, насколько я могу судить, хорошим человеком, несмотря на довольно сложную биографию. Душа компании, оптимист – последнее самое удивительное, если учесть, что он ослеп задолго до наступления старости. Великолепно играл на гармошке. Знал тысячу сказок, которые охотно пересказывал внукам. Занимался самообразованием: слушал на магнитофоне классическую литературу. Работал в УТОСе – делал пластиковые цветы. О войне рассказывать особо не любил, а если и поддавался на уговоры, то отделывался какими-то штампованными историями, явно почерпнутыми из «Красной звезды».

Уже потом, лет через десять после его смерти, я нашел в столе воспоминания, которые он собственноручно писал, используя нехитрое приспособление в виде решетки, позволяющее незрячему человеку не сбиваться со строки. А там… Там жесть. Голодомор и комсомольские продотряды, кровавое подавление восстания уйгуров в Китае, так называемый «освободительный» поход Красной Армии в Польшу и убийства «подозрительных», с точки зрения советской власти, лиц, которые прибывали из германской зоны оккупации как беженцы. Ужасы первого года советско-германской войны – он был вынужден оставить семью в зоне оккупации. Стертая с лица земли Варшава 1944-го. Война, которая продолжалась на западе Украины и Беларуси уже после 9 мая 1945 года – во многом гражданская. Холодное лето 1953-го… А ведь он был бериевцем, мой дед, за что чуть позже поплатился и вышел в преждевременную отставку, так и не став генералом. 

Он пережил очень многое. Наверняка и натворил много чего такого, что сейчас справедливо осуждается. Но для меня он все равно останется дедушкой, который играл на гармошке и рассказывал сказки. Не суровым полковником, не коммунистом, не завоевателем. Просто дедушкой, любящим, любимым и, к сожалению, уже четверть века как покойным.

Именно поэтому я предпочитаю не ездить на кладбище 9 мая, а цветы к его памятнику кладу в другие дни. И носить его портрет на палке никогда не буду. Участие в войне не делает из человека святого. Это эпизод биографии, очень тяжелый, страшный. Кровавый. Сам он, судя по всему, был бы счастлив, не будь этого эпизода вовсе.

Превращать таких людей в объект поклонения, строить на памяти о них квазирелигиозный культ, на мой взгляд – отвратительное кощунство. А использовать эту память для оправдания новых войн – преступление».