Забавная дискуссия разгорелась в российских социальных сетях после празднования 8 марта. Причем, она не имеет никакого отношения к феминизму, а начали ее, не сговариваясь, сразу двое уважаемых блогеров. Так, легендарный радиоведущий Сева Новгородцев пишет:
«Заглянем к любому человеку в паспорт. Фамилия, имя, отчество. Почему отчество? Почему предпочтение отдается отцу, мужчине? Ведь мать ребенка родила, выкормила и чаще всего - воспитала. А какая память о ней в документах? Да никакой.
Получается, что при замужестве женщина и фамилию потеряла и ребенку имени своего не передала.
А ведь как бы было благозвучно: Иван Натальевич, Петр Людмилович, Ростислав Татьянович. Поэтому вношу предложение — новый закон о "матчестве" (по аналогии с "отчеством") для начала хотя бы для матерей-одиночек.
А пока закон рассматривается, в срочном порядке утвердить новые мужские имена — Людмил, Екатерин, Татьян…»
Ему вторит в своем блоге известный культуролог Михаил Эпштейн, который подводит под эту проблему философскую базу:
«Видя ныне последствия патриархата в его худших проявлениях, можно помечтать о том, чтобы президентом страны когда-нибудь стала женщина, допустим, Елена Петровна. Но не менее значимым символом нового общества стал бы президент-мужчина по имени Петр Еленович... Я понимаю, сколь многое в нашем воспитании и привычках противится матчествам (ср. отчество), или матронимам (ср. патронимы). Но следует осознать: именно то в нас, что противится этой идее, и есть психологическое наследие патриархата, вошедшее в плоть и кровь языковых обычаев…»
Эпштейн напоминает, что на самом деле, у разных народов матронимы играют важную роль, к примеру, в Индонезии, Ирландии, Исландии и в Финляндии…
Более того, матронимы встречались и в Древней Руси – к примеру, князь Олег Настасьич в 12 веке.
В современной Америке иногда младенцу дают девичью фамилию его матери в качестве среднего имени, чтобы и ее род хранялся в памяти потомства.
Бывает, что мужья, заключая брак, прибавляют как свое среднее имя - фамилию жены, таким образом символически обмениваясь с ней именами. К примеру, если Мэри Рид выходит замуж за Джека Смита, то она становится Мэри Смит, а он – Джек Рид Смит.
То есть ничего необычного в этом процессе нет, уверяет Эпштейн, и уверен, что если следовать ему, то «возникла бы игра близких и далеких корневых смыслов, ощутилась бы тайна зачатия каждой личности из мужского и женского. И если прав Даниил Андреев, что не только женщина должна быть мужественной, но и мужчина женственным, то вот она - эта символическая явленность женственного в мужчине: имя матери, матроним. (…) Мужское имя в соединении с женским образует некую символическую полноту, слияние, самодостаточность, тогда как дважды мужское имя отмечено бытийной неполноценностью и может подталкивать к насилию над бытием, к онтоциду…»
Автор считает, что таким образом, в человеке, знакомого до сих пор только по имени-отчеству, откроется нечто новое, этот Ольгович, или Верович, или Анастасьевич станет роднее, ближе, домашнее, поскольку именно к имени матери лепится первый языковой опыт любого человека, его словесное чувство личности: «Это имя свидетельствует об исторических, культурных корнях личности, несет в себе память о святых, о предках, о подвижницах и мученицах, о героинях священной истории, о тех высших смыслах, которые должны передаваться из поколения в поколение…»
Впрочем, общего правила в этом процессе быть не должно, считает автор. И применительно лично к себе предлагает такой вариант - Михаил Наумович-Марьевич Эпштейн: «С таким именем я чувствовал бы себя более полно причастным тому бытию, которое было даровано мне моими родителями и судьбой, их соединившей…»
Однако в каждом конкретном случае человек, достигший совершеннолетия, сможет сам выбирать себе варианты «отчества-матчества», в любом сочетании. И в финале перечисляет российских знаменитостей, чьи имена заиграли бы по-новому: Михаил Варварович Булгаков, Николай Марьевич Гоголь, Владимир Еленович Набоков, Александр Надеждович Пушкин, Александр Таисиевич Солженицын…
Впрочем, читатели обоих авторов отнеслись к этой идее по-разному. К примеру, Антон Морковин принял ее на «ура»: «Полностью согласен! В современной России отцу надо сильно постараться, чтобы его роль была сопоставима с материнской. Так что обязательные отчества - откровенный анахронизм. Единственное, я предпочитаю вариант "матьчество", с мягким знаком, поскольку "матчество" ассоциируется скорее с материальной частью...
Зато Ольга Проскурина сомневается, что такое возможно в современной России: «Я думаю, что при желании, без всякого закона, женщина может дать своему ребенку и своё отчество, и свою фамилию. Но другое дело, не будут ли потом над ребенком смеяться сверстники, когда узнают, что у него женское отчество и не нанесет ли это ему психологическую травму, и не придется ли ему заново менять отчество, чтобы не выделяться…»
Алексей Цвелик совсем не уверен, что матчество способно смягчить нравы:
«С чего вы взяли, что женское присутствие чего-то смягчит? Уж если даже не лезть в новейшую историю, то можно почитать хоть римскую и вспомнить жену Августа и мать Нерона. Список можно продолжить... «Хоть горшком назови, только в печь не ставь». Кстати, наследственная информация передается не только от папы с мамой, как это было установлено уже несколько десятков лет назад, даже Нобелевскую Премию за это дали... Так что уж если вспоминать предков, то надо подставить какую-нибудь бактерию или даже вирус... Словом, все это чепуха на постном масле, гендерная политика…»
А Ирина Зорькина пошла еще дальше:
«Патриархат - это прошлое. Отчества - прошлое. Избавляться надо от отчеств напрочь, а не вводить мачества. Вероятно, так и произойдет: отчества уйдут раньше, чем успеют войти матчества. А может быть, они встретятся на полпути. Выбор отчества или матчества или отсутствие обоих, выпадение второй части имени, — это уже станет делом индивидов, а не государства…»