Классик стал ближе: вышла в свет биография Георгия Владимова

Анна Берсенева

Писатель Георгий Владимов был признан классиком ХХ века еще при жизни, и его значимость лишь увеличивается с течением лет. Но его полная биография «Георгий Владимов: бремя рыцарства» (М.: АСТ. Редакция Елены Шубиной. 2022) вышла в свет впервые. Она написана английским филологом Светланой Шнитман-МакМиллин. Главное достоинство этой книги состоит в том, с какой живостью предстает на ее страницах человек, которого Шнитман-МакМиллин называет «большим, сильным, ярким и необыкновенно талантливым». При этом и для анализа владимовских произведений автор привлекает значимые исследования, и для создания его биографии выбирает значимые эпизоды и свидетельства.

И первое из них относится к лету 1941 года, когда десятилетний Владимов, ехавший с матерью из Харькова в эвакуационном поезде в Среднюю Азию, увидел смерть маленького ребенка и горе его матери.

«Я вдруг почувствовал соленый вкус на губах и понял, что тоже плачу. И что-то сдвинулось во мне, как будто заработала турбина. С этого воя проснулось мое писательское сознание. Я стал подсознательно все запоминать и все детали откладывать в памяти».

Вторым влиянием такой же меры значимости стал поход юного Георгия к писателю Михаилу Зощенко. В 1946 году Владимов учился в Суворовском училище. Узнав, что его любимый писатель объявлен чуть ли не врагом народа, он возмутился этим настолько, что вместе с друзьями (в их числе была и девочка, в которую он был влюблен) отправился к Зощенко домой, чтобы выразить ему свое уважение и несогласие с официальной точкой зрения. Понимая, чем может грозить суворовцам этот визит, Зощенко постарался поскорее их выпроводить - и не ошибся. Владимова и его друзей едва не отчислили из училища и вынудили заявить, что они ходили к писателю, якобы еще не зная, что вышло партийное постановление о вредоносности его творчества. Мальчики поддались давлению, а любимая девочка назвала Георгия тряпкой.

«Это был момент, глубоко повлиявший на его личность, - пишет биограф. - В презрении девочки и рано испытанном чувстве жгучего стыда — исток личного бесстрашия, крайней бескомпромиссности и обостренного чувства чести, которые отличали в будущем писателя и правозащитника Георгия Владимова».

«Это было ужасно, - вспоминал сам Владимов. - Но потом я твердо знал, что больше со мной такого позора не случится никогда в жизни, даже под угрозой смерти. И появилась какая-то внутренняя свобода».

Повесть о том походе к Зощенко «Долог путь до Типперэри» была опубликована уже после смерти Владимова. Светлана Шнитман-МакМиллин пишет: «Эта неоконченная повесть свидетельствует о том главном в личности человека, что подвергается крайнему испытанию в страшную эпоху террора: о чести, которую, как рано и остро осознал будущий писатель, нужно беречь смолоду. Владимов берег всю жизнь».

В те же юные годы он понял, что военным быть не хочет. Ему удалось получить после Суворовского училища свободное распределение и поступить на юридический факультет. Это было тяжелое время: охота на «подозрительных», борьба с «космополитами», которой маскировали антисемитизм, постоянный идеологический прессинг. Постоянное противостояние всему этому позволило Владимову понять, что он стал противником советской системы в целом. Вместе с осторожностью у него «развилась какая-то неслыханная авантюрная дерзость».

В 1952 году была арестована и отправлена в лагерь его мать - преподаватель, человек прямой и честный, она считала ниже собственного достоинства скрывать свое отношение к происходящему вокруг. Владимов любил мать пронзительно, они были очень близки, ей адресованы самые проникновенные его письма с воли в лагерь, а через много лет - из Германии в СССР. «На меня не надо было вешать “клеймо антисоветчика”, я им стал очень рано», — сказал мне однажды Георгий Николаевич» - вспоминает Шнитман-МакМиллин.

Один из интереснейших эпизодов книги - история о том, как в 1963 году Владимов принес в журнал «Новый мир», которым руководил тогда Александр Твардовский, небольшой сатирический рассказ о лагерной собаке.

«Знаете, Жора, — откровенно сказал тот автору, уже известному и вполне по-советски респектабельному, — мы можем это тиснуть. Но вы же своего пса не разыграли: вы из него делаете полицейское дерьмо, а у собаки — своя трагедия. Я лично собак не люблю, но вдумайтесь в своего пса, почувствуйте его мир».

Владимов признал правоту Твардовского. Так появилась повесть «Верный Руслан», в которой писатель поставил себе сверхзадачу «увидеть ад глазами собаки и посчитать его раем».

«Этот песик, Жора, обежит весь мир», - сказал Твардовский о верном Руслане. И не ошибся: когда в 1975 году повесть была опубликована, ее сразу перевели на тринадцать языков. Только вот публикация состоялась не в СССР, а в Европе, в издательстве «Посев». Владимов отдал ее в «тамиздат» после того как понял, что оттепель окончена и родина теперь намерена «светло смотреть в брежнево- сусловское светлое будущее».

Шнитман-МакМиллин предпринимает блестящий анализ литературного контекста, в котором появился «верный пес Руслан — рыцарь лагерной системы, canis sovieticus. <…> существо ограниченное, от природы неспособное к абстракции и осмыслению. И вместе с тем наивно-живое, полное неугасающего жизненного огня».

«Ни одна европейская литература, даже в собаколюбивой Англии, не занималась с такой интенсивностью «собачьей» тематикой, как русская. Собаки стали персонажами русской литературы уже в XIX веке. Первыми вышли на сцену гоголевские сплетницы в «Записках сумасшедшего», гротескная метафора шизофрении, нелепые двойники больной человеческой души. Собачья тематика была подхвачена Тургеневым в пронзительном и страшном рассказе «Муму». Он учил глубокому отвращению к произволу, к жестокой власти человека над человеком. Умиротворяющим аккордом на этом фоне «собачьих» трагедий прозвучали ласково-человечная «Каштанка» Чехова и философические «Сны Чанга» Бунина. Позднее эта «гуманная» собачья традиция была продолжена повестью Г. Троепольского «Белый Бим Черное ухо». И, говоря о генеалогии «Верного Руслана», необходимо отметить, что Владимов очень любил роман Джека Лондона «Белый клык». С написанием «Собачьего сердца» Михаила Булгакова собаки попали в гущу политики».

В этот контекст и вписался «Верный Руслан».

Автор же повести все менее вписывался в советскую действительность. После того как он подписал письмо в поддержку Синявского и Даниэля, а затем вышел из Союза писателей, протестуя против неправедного суда над ними, это стало совершенно очевидно. Вся дальнейшая правозащитная деятельность Владимова - его общение с Андреем Дмитриевичем Сахаровым, руководство московским отделением Amnesty International - привела к тому, что он был выдворен из СССР в Германию и лишен гражданства. Так начался новый этап его жизни и работы. Светлана Шнитман-МакМиллин подробно рассказывает, каких открытий и разочарований он был полон. И о том, как был написан роман «Генерал и его армия».

В 1965 году Владимов, тогда молодой писатель, записывал воспоминания генерала Петра Севастьянова для серии военных мемуаров и услышал от него: «Вся история Великой Отечественной войны есть история преступлений. Но когда-нибудь это вскроется, только никому это не будет интересно, и нас с вами на свете не будет». Общение с другим прославленным генералом-диссидентом Петром Григоренко тоже дало Владимову бесценный материал, легший в основу романа. Светлана Шнитман-МакМиллин пишет об этом:

«От Григоренко Владимов услышал поразительный эпизод, который едва не стоил генералу (тогда полковнику) свободы и жизни. В одной из частей на Западном фронте, где он служил, был смершевец, всегда ходивший с коротким хлыстом, которым он разрубал воздух, когда хотел кого-то припугнуть. Однажды Григоренко, изможденный после тяжелого сражения, увидел, как этот смершевец в лихо сидящей на голове фуражечке и чистенькой гимнастерке, громко отчитывал измученного, измазанного землей и кровью солдата, взмахивая хлыстом, отчего тот вздрагивал. Выдержанный Григоренко вдруг потерял самообладание и, вырвав из рук смершевца хлыст, сломал его и заорал: «А ну вон отсюда! И чтоб духу твоего тут не было! Выпорю этим хлыстом так, что мать родную не узнаешь!» Спросив фамилию солдата, он сразу внес его в список представленных к званию Героя Советского Союза. Владимов сказал мне, передавая этот эпизод: «Я осознал тогда, что психология Смерша была психологией крепостных холуев, которых веками пороли на конюшне. Это были мертвые души, неожиданно для самих себя вызванные к жизни и дорвавшиеся до власти над живыми людьми. Отсюда и хлысты, и совершенно инстинктивно у Григоренко — угроза порки».

Роман «Генерал и его армия», опубликованный в 1995 году в журнале «Знамя», стал результатом многолетних исследований Владимовым военной истории и символом его возвращения к российским читателям. Вскоре Борис Гольдман, бизнесмен и благодарный читатель Владимова, издал в Москве его полное собрание сочинений.

Главное, что становится очевидным по прочтении большой, полной литературоведческих экскурсов и человеческих историй биографии Владимова, выражено Светланой Шнитман-МакМиллин в словах: «Единственное, что человечество пока оказалось в состоянии противопоставить апокалипсическому чудовищу тоталитаризма, — личное мужество и чистое, открытое Слово. Его и сказал Георгий Владимов».

И потому драгоценно каждое слово о нем, которое позволяет это понять.