Русские в Зазеркалье: как Голливуд создавал отечественную реальность

Сергей Митрошин

«До сих пор остается неизученным фактор влияния на отечественное сознание такой штуки как "Сопрано", - пишет сетевой публицист и некогда популярный телевизионный спикер Андрей Никулин. - В свое время полстраны смотрело этот сериал о жизни итальянской мафии в Нью-Джерси. Насколько помню, особенно пристальным вниманием он пользовался в "силовых структурах" и у их "оппонентов", как некое учебное пособие».

Ту же мысль в это самое время обдумывал и я, но более широко, отмечая, что соприкосновение «русского мира» и «иных миров» происходило в основном в области описательного или войны.

Так было в эпоху царей, когда Ницца была доступна лишь русским аристократам, а остальные про Ниццу ничего не знали. Потом 1914-год (война), 1917-ый год (переворот), и почти век суровой изоляции. Однако затем нас посетили четверть века относительной открытости («как порох, сгорает быстрая «оттепель»), воспитавшее поколение «открытых университетов». А потом наступило нечто, что пока не поддается объективному анализу, но опять оторвало нас от цивилизации, в том числе тактильно, и визуально, и, возможно, на десятилетия.

Спрашивается, а как же мы тогда формировали представление о том, что происходит «за стеной»?

Очевидно, так, что внешний мир был для большинства старых и новых невыездных россиян презентован исключительно художественными и публицистическими образцами гуманитарных посредников.

Капитализм – Марком Твеном. Запад в целом – вестерном, причем восточногерманским, да еще социальные отношения в виде рассказов про мафию и гангстеров. Не удивительно, что марксовское «ради 300 процентов прибыли капитализм пойдет на любое преступление» было понято не столько как сарказм критически мыслящего социального философа, сколько как руководство к действию в момент запуска рыночной экономики. Ведь так нам сам Маркс повелел! (Хотя на самом деле первым это сказал не Маркс, а T. J. Dunning, критикуя торговлю рабами.)

Я готов поклясться, что в сознании советского школяра застряли истории вроде того «Как Том Сойер заставил мальчишек покрасить его забор».

Хитрый капиталистический мальчуган, увиливая от порученный ему работы, выдал покраску забора за развлечение перед приятелями и даже стал брать плату как бы за франчайзинг.

«...Том отлично провел все это время, ничего не делая и веселясь, а забор был покрыт известкой в три слоя! Если б у него не кончилась известка, он разорил бы всех мальчишек в городе...».

И похоже, что большинство современных отношений найма в России вытекли именно из этого эпизода. «А возьми-ка, ты, парень, свой автомобиль, добирайся к нам за 100 км, всё нам тут сделай, что мы скажем, а потом мы, может быть, тебе заплатим. Завтра. Или через месяц. Или в конце года», - типичный вариант трудового договора.

Если капитализм в России, таким образом, сформировался из сатиры на капитализм, то с кино про мафию пришла к нам и мафиозная романтика.

Но началось она не с «Сопрано» (The Sopranos, сериал, 1999–2007), как думает Никулин, - все-таки этот сериал был для «продвинутых», а с «Крестного отца», 1972, который и для Запада стал культурным альбатросом, предвестником этической бури.

Меня, кстати, всегда поражало, почему «Крестный отец» вписал Копполу и Пьюзо в ранг великих, хотя ничего философского или шибко художественного в раскрытии этой темы у них не было.

Ну, внутренний мир бандюганов, делов-то? У нас что бандитов не хватает? Мы плохо понимаем их душевные струны? Странно лишь то, что бандит по-русски - это дурнопахнущий мордоворот с топором и кущевские Цапки, а западные «гангстер», «мафиозо» – звучало и загадочно, и привлекательно...

А и правда, гангстер одет с иголочки («В джазе только девушки», 1959), тщательно выбрит, в хорошем костюме и на быстрой тачке – есть чему подражать. К тому же это и не всегда было художественным преувеличением. «За стеной» люди действительно начали ходить в костюмах и в галстуках гораздо раньше, чем мы в Совке, даже если оставались безработными и бомжами. Просто там другой одежды не было, что, видимо, повелось еще с религиозных собраний. Вспомните хотя бы персонажа Чарли Чаплина – он хоть и безработный из Большого города, но всегда в котелке и с тросточкой. А в России ему бы с презрением бросили: «А еще и бабочку надел».

Тем не менее, описывая мафиозное, Пьюзо и Коппола совершили революцию. Они сказали: а давайте, мы покажем вам некий зеркальным мир, в котором разыгрываются такие же страсти, как в вашем, добропорядочном, но все построено не на законе, религиозном идеале, американской мечте, а на гангстерских понятиях, тоже в каком-то смысле освященных вековыми традициями, но которые всё извращают. Эдакие «гангстеры тоже плачут». При этом Коппола не сразу загорелся снимать такой фильм, а Пьюзо не сразу написал адекватный сценарий, а сами «гангстеры», прознав про проект, поначалу тоже весьма ревниво отнеслись и к тому, что кто-то собирается препарировать их внутренний мир.

Фрэнк Синатра, например, чуть не подрался с Пьюзо в ресторане, обвиняя писателя в том, что образ певца Джонни Фонтейна из саги клеветнически списан с него, тем самым, правда, и подтвердив такое подозрение. Об этом подробно рассказано в познавательном сериале «Предложение», The Offer, 2022, снятого по следам проекта «Крестный отец».

Описывая «привлекательность» зазеркальной этики «Сопрано» для россиян эпохи великого транзита – от социализма к капитализму, а потом и еще куда-то, - Никулин справедливо отмечает то, что, по его мнению, россиянам может в этой зазеркальности понравиться и оно сможет привиться.

А именно: «Ценностный нигилизм, цинизм, уверенность, что любого можно или купить, или убить, приоритет личной преданности и выстраивания собственной, лично же тебе обязанной команды, требование от команды преданности же и регулярных "заносов", немудреный патриотизм, джингоизм и зацикленность на прошедшей Второй мировой, как хобби. Далее - умеренная религиозность, показная и лживая семейственность, ненависть к геям и презрение к прочим меньшинствам, взгляд на любой окружающий тебя пейзаж или человека, как кормовую базу, которую можно только выпотрошить до нуля и выбросить, соответственное же отношение к местным бизнесам».

Все это верно, несмотря на различные подразумевающиеся кавычки. Все-таки «привлекательность» и «американскую мечту» мы ставим в кавычки, выражая надежду, что она не для всех, поскольку наверняка есть и «настоящие пионеры». Важнее, что современный добропорядочный гражданин – что на Западе, что в России, а в России даже больше, - оказался как бы зажат между двух этих этик и двух традиций, то есть между зеркал.

С одной стороны, у него государство, которое постоянно и как бы законно узурпирует полномочия, залезая на поле гражданских прав. Вроде того, как оно у нас только что под сомнительным предлогом закрывает профсоюз журналистов и распространяет карательные практики за пределы судебных решений. И мафии, которая свободолюбиво игнорирует эту государственную интенцию, но навязывает этику жизни по мафиозным понятиям. Причем, иногда эти зеркала отражаются друг в друге. Ведь и там «понятия», и здесь, в общем, тоже «понятия». И там гангстеры, и здесь прокуроры-коррупционеры. Близнецы-братья.

Как жить между зеркал - тема для еще одного художественного поиска.

В кино она обычно маркируется «серой зоной» и «сложным, амбивалентным героем». Декстерами, шпионами, дьяволами-финансистами. Но мне кажется символичной довольно старая уже картина о «Голубоглазым Микки», Mickey Blue Eyes, 1999, с молодым еще Хью Грантом. Его добропорядочный и интеллигентный герой вознамерился жениться, но девушка оказалась из мафиозной семьи, которая тут же влезла в дела нашего Микки и полезла еще дальше и глубже, приделав герою гангстерскую кличку «Голубоглазый Микки».

И в каком-то смысле часть бытовых проблем, - ура! - чудесным образом решилась, как они бы решились у любого конформиста нашего века. Зато на смену им заступили проблемы покруче и с ФБР. Как со всем этим ужиться, как жить современному интеллигенту между реальных, а не комедийных зеркал, отстаивать позицию, но не выходя за рамки, которые устанавливает государство-узурпатор? И чтобы при этом не пускаться в противозаконные крайности. Об этом, в общем-то, это старое кино, неожиданно ставшее актуальным.

Побуждает размышления долгие и сложные. А короткий ответ тут такой: «Как-как, крутиться надо!»