АННА БЕРСЕНЕВА, писатель
Но аналогии, возникающие между вымышленными событиями начала ХХ века и современностью, выглядят пугающе точными. И совпадают не столько реалии карантинного быта, сколько последствия эпидемии для внутреннего состояния людей и общества.
События романа происходят на вымышленном острове Мингер, который находится в Средиземном море неподалеку от Крита и является вилайетом Османской империи. Половина его населения - мусульмане, половина - православные греки. Султан присылает из Стамбула на Мингер известного эпидемиолога Бонковского, чтобы тот выяснил, действительно ли на острове выявлены случаи чумы, и если это так, организовал бы карантин. Как только Бонковский убеждается, что чума в самом деле пришла на Мингер, и начинает принимать необходимые меры, его убивают. Тогда султан отправляет на остров доктора Нури, коллегу Бонковского. Вместе с доктором Нури на Мингер прибывает его молодая жена Пакизе-султан, племянница правителя Османской империи. Организация военного отряда, который должен будет следить за соблюдением карантина, поручена колагасы (офицеру) Камилю. (Бдительные «читатели» уже обвиняют Орхана Памука в том, что прототипом этого героя является Кемаль Ататюрк, и это, по их мнению, следует рассматривать как оскорбление основателя современного турецкого государства). Европейски образованный доктор Нури с помощью губернатора Сами-паши организует карантин, которому, как не трудно догадаться всем знающим об этом теперь не понаслышке, яростно сопротивляется все население острова, независимо от вероисповедания.
«Удивительно и странно было видеть, что вокруг отелей на улицах, ведущих к гавани, по-прежнему течет обычная жизнь в европейском стиле, что мингерцы преспокойно сидят в кафе, закусочных, парикмахерских, вместе над чем-то смеются, строят планы пойти на рыбалку или совершить какую-нибудь торговую сделку. <…> Никто не расположен признавать, что всегдашняя привольная жизнь закончилась и он может даже умереть. Люди сопротивляются карантинным мерам, нарушающим их покой, отрицают, что вокруг гибнут им подобные, даже злятся на умирающих. <…> Несмотря на непрестанные предупреждения карантинной службы, многие люди (хотя и меньше, чем поначалу) упрямо продолжали пользоваться вещами умерших. Был в этом поведении какой-то вызов властям, модернизации, современной медицинской науке и международному общественному мнению; какая-то насмешка виделась в нем, хотя в первую очередь оно было просто глупым».
Доктор Нури и прежде, работая на эпидемиях в беднейших уголках Азии, «стыдился сознавать себя образованным, знающим французский язык человеком. Теперь же совесть его тяготило сознание того, что он ничем, кроме пустых утешений, не в силах помочь несчастным, понимающим, что они подхватили смертельную заразу, – утешений тем более лживых, что ему известно: впереди их ждут еще более тяжелые дни».
При всем этом доктор Нури и его жена не могут не любоваться волшебной красотой Мингера, чувствуя в ней то же, что они чувствуют в себе, называя какой-то восхитительной значительностью: «Казалось, что к серебристому мерцанию луны примешивается иной свет и они, будто околдованные, ищут его источник. Некоторое время супруги созерцали удивительный сияющий пейзаж, словно именно в нем заключалась причина их счастья».
Довольно скоро становится понятно, что, несмотря на изобилие бытовых и исторических примет, речь в романе идет не о вымышленном Мингере, который «будто отделился от всего остального мира и свободно парит в небесах», и даже не о реальной Османской империи, а о модели человечества. Почему все происходящее на острове описывается не отвлеченно, а через сознание героев? Когда офицер Камиль влюбляется в прекрасную девушку Зейнеп и понимает, как он счастлив, повествователь (а его, вернее, ее автор многоступенчато отделяет от себя) поясняет: «Мы упоминаем об этом потому, что ведем рассказ о маленьком островном государстве, где историю определяют чувства и мысли конкретных людей». К тому времени у читателя уже едва ли остаются сомнения в том, что это в полной мере относится к любой, большой или малой, части земного шара.
А когда доктор Нури «наугад бродил по городу, прислушиваясь к странной тишине, окутавшей улицы, ему хотелось увидеть признаки эпидемии и перемен, которые она произвела в жизни людей, он желал разглядеть нечто никем не замеченное, хотя и очевидное, и уразуметь что-то новое о чуме и об эпидемии».
Но понял он при этом нечто большее - и о природе общества, и о сущности человека:
«Если ежедневный самообман и поиск предзнаменований переставал дарить достаточно утешения и надежды, человек испытывал глубокое нежелание сопротивляться происходящему. Доктору Нури казалось (и он упоминал об этом в разговорах с женой), что подобное умонастроение весьма схоже с фатализмом, но, по нашему мнению, фатализм здесь ни при чем. Фаталист может понимать, какая опасность ему угрожает, но, уповая на Аллаха, не принимает никаких мер, чтобы ее избежать. Человек же, потерявший надежду, ведет себя так, словно знать не знает об опасности; он ни на кого не уповает и никому не верит. В такие часы оставалось единственное средство, способное подарить минутное счастье и утешение, – объятия любимой женщины в уютном полумраке. И Сами-паше, и колагасы, и доктору Нури это было уже хорошо известно».
Эпидемия разрушает не просто привычную жизнь, но баланс жизни и смерти. Страх смерти «менял людей, делал их непохожими на самих себя». По мнению колагасы Камиля, «все стремительно глупели и становились трусливее и эгоистичнее». Сложная смесь болезни, красоты, невежественности, смерти, любви, порыва в будущее приводит к историческому потрясению - мингерской революции, которую осуществляет колагасы Камиль.
«Колагасы сделал несколько шагов в сторону балкона. На ткань упали лучи солнца, и она, будто обретя наконец то, к чему стремилась, под взглядами все еще не оправившихся от испуга гостей окрасила весь зал в ярко-красный цвет. В мингерских газетах, а впоследствии и в исторических трудах много и не жалея высоких слов, писали о том, как завороженно смотрели гости на сияние, исходившее от полотнища в руке колагасы. Мы дошли в нашем повествовании до момента, когда патриотический восторг стирает границу между историей и литературой, правдой и легендой, цветом и смыслом, который он несет. Будем же осторожны и воздержимся от поспешных суждений, рассматривая последующие события».
Роман последовательно ускользает от того, чтобы считаться детективным, бытоописательным, историческим. Орхан Памук предпринял попытку рассказать о течении жизни вообще. О том, как живут во время исторических событий люди, которые именно для исторических событий были предназначены, как колагасы Камиль. Как ведут себя в такие времена люди, не помышлявшие ни о чем подобном, но вынесенные историей в высшую точку, как доктор Нури и Пакизе-султан. Как заканчиваются в этой высшей исторической точке жизни одних и длятся на спуске вниз - других. И все это - вне схемы, с разрушением шаблонных ожиданий, с мыслями высокого порядка и деталями, полными живой простоты и выразительности.
Больших писателей распознать просто: они создают книги большого масштаба. Орхан Памук, несомненно, большой писатель, и его новый роман заново доказывает это.