Судья Вениамин Яковлев: «Убийца мне аплодировал, когда вынес ему смертный приговор…»

12 февраля исполнилось бы 90 лет выдающемуся советскому и российскому юристу и государственному деятелю Вениамину Фёдоровичу Яковлеву (12 февраля 1932, Юдино, Уральская область — 24 июля 2018, Москва). В позднесоветское время он занимал пост Министра юстиции СССР, в постсоветской России был председателем Высшего Арбитражного суда России и был советником трех президентов страны – Горбачева, Ельцина и Путина.

Доктор юридических наук, профессор, член-корреспондент РАН, Заслуженный юрист РСФСР, Яковлев является также и полным кавалером ордена «За заслуги перед Отечеством» - всех четырех степеней.

Этот юбилей послужил поводом для журналистки Лилии Гущиной напомнить сегодняшним российским правоохранителям о том, какой на самом деле должна быть роль настоящего юриста. Гущина публикует на своей страничке отрывки из чрезвычайно интересных воспоминаний Яковлева, которыми он поделился с ней во время подготовки программы для телеканала «Кто есть кто»: «Меня это впечатлило. И продолжает впечатлять, сколько бы раз ни перечитывала:

С десяти лет я мечтал стать прокурором

Не летчиком, не моряком, не танкистом, как большинство моих ровесников, мальчишек военных лет, а именно прокурором. Мечта родилась не из воздуха: весной 1942 года мою самую добрую и лучшую на свете маму арестовали. Шла война, оклеветать любого человека было пара пустяков – особо не вникали, не разбирались, действовали по принципу «нет дыма без огня». Отец уже погиб на фронте, мы с сестрами остались одни. Нам грозила беспризорщина и голодная смерть. Надо было спасать маму, себя, сестёр. Тогда люди мало обращались в суды. Когда что-то случалось, шли либо в партийные органы, либо к прокурору. Про партийные органы у детей смутные представления, а про прокуратуру мы от кого-то слышали. Туда и отправились. Почему детей пустили в кабинет? Почему прокурор, пожилой грузный киргиз, выслушал нас и поверил? Не знаю. Но пустили, выслушал, поверил. Мама вернулась домой, а профессия прокурора в моем сознании стала ассоциироваться со справедливостью. Тогда-то я и решил: вырасту - стану прокурором.

В 1956 году я им стал. Старшим помощником прокурора Якутской автономной республики. И действительно выступал в той роли, какую представлял себе в детстве. Помню одно из первых моих дел – о необоснованном увольнении работницы начальником знаменитой Амакинской экспедиции, открывшей якутские алмазы, Михаилом Нестеровичем Бондаренко. Я дал заключение, что свою подчинённую он уволил незаконно и должен её не только восстановить, но и оплатить вынужденный прогул, причём из своей зарплаты. Михаил Нестерович выслушал моё выступление иронически. Мы были разномасштабные фигуры: я – двадцатичетырёхлетний прокурор, а он – герой соцтруда, персона всесоюзного масштаба. Но суд со мной согласился. С тех пор Бондаренко постоянно мне названивал: "Вениамин Федорович, тут принесли очередной приказ на увольнение. Хотел бы с вами посоветоваться".

Тогда же в прокуратуре создалась комиссия по освобождению заключенных «твёрдо вставших на путь исправления». Полгода меня не было дома – мы ездили по лагерям Дальстроя и рассматривали дела об освобождении. Полгода я общался с убийцами, разбойниками, ворами в законе - прямо скажем, не самой приятной частью населения. Но разочарования не было. В конечном счёте ты всё равно кого-то защищаешь, помогаешь людям, пусть даже виновным: комиссия имела право освободить заключенного тут же. Ему сразу оформляли документы, и на следующий день он уже гулял на воле.

Его честность меня подкупила

Одного человека я умудрился освободить дважды. В самом начале поездок мы его амнистировали. А через несколько месяцев я обнаружил его в другом лагере. Он опять сидел. Что случилось-то? Дома устроился на работу, ему неверно начислили зарплату, отправился в бухгалтерию, главный бухгалтер обхамила, вылил ей на голову чернильницу, тётенька подняла крик, вызвала милицию, в результате – новый срок за хулиганство… Посмеялся и выпустил повторно.

Однажды вызвали очередного кандидата на досрочное. Заходит такой увалень. Сел и видно, что ему все до лампочки. Освободят – не освободят. В характеристике написано – во всех отношениях положительный, но не желает трудиться. Наказания не помогают. Не желает, и всё. Надо сказать, что в те времена заключённые строили дорогу к городу Мирный и хорошо зарабатывали, поэтому могли позволить себе одеваться с иголочки – костюмы их зачастую были лучше наших. А этот – в рваной телогрейке и старых валенках, а на валенки налипли опилки. Обращаюсь к начальнику – как же не работает? Вот, валенки в опилках. Спрашиваю этого товарища – вы сейчас пилили? — Нет, — говорит, — рядом стоял. Мог бы и соврать, но не соврал. Я же ему подыгрывал, недотёпе. Освободил. А как не освободить человека, который, даже когда ему выгодно, соврать не умеет? Ему ж было достаточно кивнуть. Эта честность меня подкупила.

А женам мы помогали отыскивать мужей-алиментщиков. На севере этой шатии-братии было пруд-пруди: просторы, затеряться легко, хорошие заработки, особенно когда нашли алмазы. Однажды получил жалобу с Украины. Мол, муж в бегах, я одна с пятью детьми, прошу отыскать и заставить платить. К жалобе был прикреплён снимок с комментарием – посмотрите, мол, на эту сытую физиономию. Я посмотрел. И пошёл обедать. А у городской бани столкнулся с мужиком, распаренным, довольным, морда красная. Мельком подумал: где-то я этого человека видел. Через несколько шагов спохватился – батюшки, так это ж лицо с фотографии. Догнал. Строго поинтересовался – гражданин, как ваша фамилия? Гражданин от неожиданности назвал. Мог бы и не называть, между прочим, — шмыгнул в переулок и ищи ветра в поле. Я предложил зайти через час в прокуратуру. Предупредил, что если не явится, его начнут разыскивать, а если скроется, то найдут и посадят. А так побеседуем и постараемся закончить миром. Продиктовал адрес. Он послушно записал и пришёл. Я объяснил выбор – или платит добровольно или платит из тюрьмы. Он выбрал добровольно. На том и поладили. Все четыре года прокурорства он исправно носил мне квитки переводов.

Зал заплодировал, приговоренный тоже

И все было бы замечательно, если бы не довелось столкнуться с высшей мерой. Хоть я и занимался гражданскими делами, но по крупным уголовным делам всех прокуроров назначали государственными обвинителями. И я поехал в рабочий поселок Жатай, недалеко от Якутска, на Лене. Там мужик по пьянке зарезал своих соседей, мужа и жену. Процесс был открытый, во Дворце культуры, зал набился битком. Я выступил с обвинительной речью, которую закончил требованием высшей меры. А попробуйте попросить что-то другое, когда несколько сотен человек слушают, и по их лицам понятно, что никакого иного наказания они б не приняли – у погибших куча детей и самый маленький, еще грудной, ползал вокруг мёртвых родителей в крови.

Зал зааплодировал, я взглянул на подсудимого, хотя мне очень не хотелось в этот момент на него смотреть. И вдруг увидел, что он аплодирует тоже. Меня это поразило до глубины души.

Процесс закончился. Я ждал на улице служебную машину. Ее всё не было и не было. Вышел конвой, вывел заключенного, посадил в «воронок». Конвоиры предложили подкинуть меня до города. Я согласился. Там, внутри, скамейки друг против друга. Так и ехали лицом к лицу, я и приговоренный не без моего участия к высшей мере. И он всю дорогу беседовал со мной, спокойно, без злобы, и даже уважительно. Даже самый страшный преступник – всё равно человек, и есть в нём что-то хорошее. Особенно у нас, где много преступлений совершается по пьянке. Да, этот несчастный убил двух человек, но ведь это трагедия не только для жертв, но и для него самого. Он получит то, что заслужил, но для меня он не враг, а человек, попавший в беду. Он же сам превратил свою жизнь в кошмар, и не рад тому, что совершил.

От расстрела я отходил очень долго

А потом мне пришлось присутствовать при исполнении смертного приговора. Процедура находилась под надзором прокуратуры. И главный прокурор, Евгений Михайлович Слепаков, в прошлом донецкий шахтёр, фронтовик, установил правило: на расстрел ездили по очереди все мужчины, чтобы бремя не ложилось на одних и тех же людей. Настал и мой черёд. Деваться некуда, отказываться нельзя. Приговоренный совершил убийство, в подробности которого меня не посвящали, моя обязанность была присутствовать и следить за законностью: убедиться, что все возможности обжалования использованы и других уже нет, что везут именно того человека, который приговорён, что все права осужденного соблюдены, все апелляции и обращения рассмотрены, и препятствий для исполнения приговора нет.

Мы ехали в машине, я впереди, а приговоренный с конвоем сзади, и конвоиры всю дорогу с ним беседовали. Как-то очень дружески беседовали. Но он уже догадывался, что происходит, и вдруг сказал: «Да-а, знал бы мой дядька, куда меня везут. — А кто дядька-то? — Генеральный. — Секретарь? — Нет, прокурор. И только тут я сообразил, что фамилия у него Руденко. Как и у тогдашнего генерального прокурора СССР. Конвоиры начали выяснять подробности. Особых подробностей про «дядьку» тот не знал, даже имени-отчества не помнил. Но уличать и разубеждать не стали – дядька, так дядька. Доехали до леса, вышли. Идём по лесу, конвоиры продолжают с приговоренным беседовать, тот поёт, что видит, они ему поддакивают, обещают – вот сейчас тебе прочтут приговор, а ты заявишь ходатайство (хотя ничего этого не будет). И вдруг на пути – вырытая яма, конвой на полшага отстал, преступник же невольно, по инерции, с естественным любопытством в яму заглянул. В этот момент и щёлкнул выстрел. Щёлкнул, и всё - человека уже нет.

Позже я понял, что иначе облегчить участь невозможно: самое страшное – последний миг, а здесь этого не было. И ещё понял, что конвоиры – особо обученные люди, умеющие избавлять от конечного ужаса, который ничего не изменит. Обратную дорогу я запомнил плохо. Помню только, что за руку с конвоирами не попрощался. Да они и не пытались протянуть руку.

От расстрела я отходил много месяцев, а может, и лет. Но оба смертных приговора в отношении к профессии ничего не поменяли. Зато они поменяли моё отношение к себе в роли прокурора. Я понял, что она порой требует жесткости, которой во мне нет, и уже через год преподавал в Свердловском юридическом институте.