АННА БЕРСЕНЕВА, писатель
Название ей дали слова Игоря Терентьева, режиссера 20-30-х годов прошлого века, которыми он описал своей дочери, что чувствовал, когда его вели на расстрел. Тот первый расстрел был отменен, но тоталитарная машина сбоев не давала и уничтожила Игоря Терентьева спустя несколько лет. Как и многих других героев этой книги. Первая ее часть так и называется - «… и другие». Она о тех режиссерах, актерах, писателях любимого Левитиным периода в истории культуры, которых родина с преступным расточительством не считает необходимым помнить.
«Когда люди всё уже решили... кому остаться, кому уйти... Когда забвению как бы преданы те, кто по судьбе «должен быть забыт». Это неправда. Это люди избирательны, а не судьба. Надо вернуть людей на свои места», - пишет автор о своих героях.
И возвращает. Потому что «в их подвижничестве, в их закрытости, такой негибкости подчас заключается основная прелесть преданности своему назначению. Это делалось не ради денег, это было призвание, Божья задача. Хотя слово «Божья» и то, о чем я рассказываю, трудно совмещаются стилистически».
Каждый из них в его книге не просто назван - Левитин дал возможность читателю (а прежде - зрителю, потому что все эти драгоценные люди были героями его телевизионных передач на канале «Культура») увидеть их именно как художников:
«Мне бы просто хотелось, чтобы люди судили о других, о моих «других», не по байкам, не по сплетням, а брали их не обывательски, но по какой-то глубокой внутренней сути и по их месту в истории культуры».
Он дает читателю понять, что эти «и другие» сделали и как они это делали. Будучи сам человеком в высшей степени творческим, Левитин изнутри понимает механизм такого действия. И следить его глазами за работой этого чудесного механизма захватывающе интересно!
Игорь Терентьев - «это был характер поэтический. «Президент флюидов», называл он себя. Он нащупал в себе качества режиссера, у которого есть смесь натурального и условного в искусстве. Это то, из чего состоит сегодняшний театр. Сейчас в театре ищут скандал, а Терентьеву не нужно было ничего делать, он у него был «в пальцах».
Александр Козачинский, автор книги «Зеленый фургон», «умер, не успев понять, что создал абсолютный шедевр».
Василий Зайчиков - «прежде всего клоун, особый клоун мейерхольдовского театра, где клоунов и без него было предостаточно. Что ж ему, пропадать? Что ж ему, исчезать совсем? Я очень огорчусь, если он пропадет».
Василий Шкваркин - «комедиограф, которого я боюсь называть великим, хотя очень хочется, человек, которого забыли, несмотря на то, что пятьсот театров ставили одновременно его пьесу «Чужой ребенок», несмотря на то, что не было человека в стране популярнее».
Михаил Лоскутов, Леонид Варпаховский, Арнольд Арнольд, Николай Церетелли, Алексей Грановский, Давид Гутман, Василий Федоров, Николай Фореггер, Рита Райт, Федор Каверин, Юдифь Глизер, Борис Глаголин - их имена если и встречаются читателю где-нибудь, то лишь в качестве «и других». Левитин объясняет это не тем, что они делали в своей жизни что-то непонятное или сделали мало - какое там! нам бы сотую долю того сделать, - но совсем другим обстоятельством, много говорящим не о них, а о нас:
«Весь ужас заключается в том, что люди перестали быть друг другу интересны. Большие события то ли исчезли, то ли только намечаются, то ли их никогда больше не будет».
Будут или не будут впереди большие события, сказать никто не может, а вот помнить людей, жизнь которых сама была культурным событием, Левитин считает важным. И радуется, когда это происходит. Один из его «и других», писатель Михаил Лоскутов, написавший о создателе духов, о скрипичном мастере, об основателе пробкового дела, о других людях необыкновенных и странных профессий, «всегда говорил (вот бескорыстие моих героев!): «Если кто-нибудь придумает мне ставить памятник, то пусть лучше выкопает колодец в пустыне и назовет его моим именем». Так вот, этот колодец вырыт в Каракумах исследовательницей Лоскутова, журналисткой, и назван его именем. Это и есть единственная память о моем герое, кроме моего сегодняшнего рассказа».
Но вышеуказанным ошеломляющим списком круг его героев не ограничивается. В другой части книги, «Под небом театра» - Николай Евреинов, Всеволод Мейерхольд, Сергей Радлов, Гордон Крэг, Антонен Арто, Константин Марджанов, Сандро Ахметели, Джорджо Стрелер, Лесь Курбас.
И Сергей Эйзенштейн - Левитин пишет о его постановке «Валькирии» Вагнера в Большом театре в ноябре 1940 года.
И любимые обэриуты, давным-давно рассыпавшиеся в прах, как ветки облетевшие сирени, но оставшиеся в самом сердце культуры вообще, в спектаклях Михаила Левитина в частности, и вот теперь в его книге. О них он тоже стремится сказать главное:
«Им была ненавистна гладкопись, чистая легкая литература, красиво написанная. Они это ненавидели. Им нужно было столкновение слов, столкновение смыслов, противоречивость, потому что время такое, когда люди совершенно разные, не только не похожие друг на друга, а не должные рядом существовать, существовали рядом».
Уровень понимания - вот что является важным качеством книги Михаила Левитина. И та ее часть, которая названа «Счастливое поколение», многое в этом смысле объясняет. «Я принадлежу к тому счастливому поколению, которое родилось после войны, — много уже, правда? — поступило в школу после смерти Сталина, поступило в институт в так называемую хрущевскую оттепель и получило театр при Горбачеве», - пишет он. И рассказывает о том, как во всех этих, урывками доставшихся, пространствах свободы открывался ему невероятный мир искусства, оказавшийся органичной частью его одесского детства, его московской юности, его первых спектаклей - его самого, большого художника. Надо ли удивляться, что его взгляд на своих героев так точен и глубок!
Вообще-то люди искусства не очень любят рассказывать о других людях искусства. Так что в этой книге Михаил Левитин предстал в редкостном качестве. И результат получился редкостно мощный.