Невозможность врать: "Жизнеописания Льва", в котором мир стоит на неправильных устоях

АННА БЕРСЕНЕВА, писатель

Не то чтобы в «Жизнеописании Льва» отсутствовал социум - напротив, действительность последних тридцати с лишним лет представлена в нем очень подробно и разнообразно. И то, что это действительность локальная, московско-интеллигентская, не ограничивает картину, а делает ее особенно выразительной. Лев Александрович Неверовский не может существовать по законам нашего мира не потому, что людская несправедливость лишила его работы, или жилья, или выбросила на обочину жизни в силу каких бы то ни было социальных причин, а именно и только в силу обостренного восприятия им несовершенства мироустройства.

Никто не отнимал у Левиной семьи, состоящей из бабушки и мамы, квартиру в композиторском доме в Брюсовом переулке и старую, разваливающуюся дачу на огромном участке в Переделкине - как он из честности уточняет, не в писательском поселке, а по другую сторону железной дороги, но все же. Никто не мешал ему учиться на филфаке МГУ. Выбрать после этого работу библиотекарем, которая и нравится ему, и во всем подходит. Его мама-концертмейстер тоже ведет такую жизнь, которая во всем ей подходит, его бабушка доживает до преклонных лет в добром здравии.

Пока Лева маленький, его особенное отношение к жизни выглядит не трагически, а трогательно. Он собирает повсюду камни и укладывает их в дачный проселок, чтобы людям удобнее было ходить. Он тайком пробирается на дачную кухню, вынимает из миски червей, которые вылезли из залитых соленой водой грибов, и относит их на улицу, чтобы они не погибли.

«Нескольких несчастных придется оставить плавать, чтобы не вызвать подозрений. Он мучительно долго выбирает обреченных, стараясь найти немолодых или, может быть, уже умерших». Он отказывается обрывать зеленые ягоды, которые используются дачными мальчишками в качестве пуль в игре. Он чистый, честный мальчик, который уже начал понимать, что мир держится на каких-то неправильных устоях, и поэтому «стоит ему оторвать пальцы от черно-белого полотна рояля, как приходит такая растерянность, что ему хочется убежать в ближний лес. Он больше не справляется с непорядком, вот в чем дело».

Таких мальчиков если не много, то все-таки немало. Но большинство их них перерастают это отношение к жизни, переболевают им, как ветрянкой, и приобретают стойкий иммунитет против естественных несправедливостей. С Левой же не происходит подобного. Причем дело не в наивности его и тем более не в недомыслии - он умный и проницательный человек, как никто другой понимающий механизмы жизни. Но… «Отношения с людьми, которые я пытаюсь выстроить по разумным и простым законам, мгновенно влекут за собой хаос и абсурд. Оглушительные. Ибо на самом деле они требуют не простоты, а сложности: понимания подтекста слышимого, уместности говоримого, сопоставления с понятым ранее».

Воцерковление помогает Льву, но не дает защитной брони - он остается собой: «Всё, чего касается моя жизнь, недопроявленное или забытое, вопиет ко мне. Я крестился в девятнадцать лет, потому что тосковал по бесконечности и Божьему окормлению. До этого я был невероятно одинок, несмотря на маму и бабу Клаву. Поэтому я прекрасно понимаю одиночество тех, кто не только не имеет жизни бесконечной, но и вовсе отвержен и забыт. Сорванный и брошенный одуванчик, выкинутый продавленный стул без ножки, висящая на ветке варежка».

Лев замечает в этом своем восприятии жизни важный нюанс: «Людей мне жаль меньше – лишь тех, память о ком постепенно растворяется в небытии».

И когда он случайно узнает о поэте Сызранцеве, который, возможно, входил в круг воронежского общения ссыльного Мандельштама и сгинул без следа, то отдается разысканиям о нем не умом только, но всем сердцем. В его жизни появляются новые люди, отношения… Но его надежда на то, что удастся как-то приладиться к общепринятому, выглядит иллюзорной для человека, который знает о себе: «Я никогда не вру. Я умею врать, и когда позволял себе это, то делал вполне прилично. Но вранье органически претит мне. Более того: если я вижу ложь, она заставляет меня мучиться, как если бы я наблюдал насилие над кошкой или птицей и не имел возможности вмешаться. По сути это тоже насилие, над жизнью. Безусловно. Поскольку ложь есть дополнительное и сознательное искажение мира, который и без того жестоко изъязвлен искажениями бессознательными».

Невозможность врать и приводит к крушению Левиной социальной конструкции, которая и так была хрупкой. И он выбирает ту единственную участь, которая ему соприродна: становится юродивым. В его случае это не болезнь - чтобы это было понятно, Наталья Репина дает в романе и отпечаток мыслей его знакомой, женщины с действительно больным сознанием. Лев и не разрушен обычной человеческой повседневностью, как многие люди, сопровождавшие его детство. Он растворен в жизни именно в качестве юродивого, и очень понятно, почему его история названа жизнеописанием. Это роман о трагедии бытия в чистом ее виде, и пронзительность, с которой он написан, соответствует трагическому жанру.