Книга Кати Петровской переведена на русский и издана в России

АННА БЕРСЕНЕВА, писатель

Эта причудливая биография встроена в книгу Петровской не как плашка со сведениями об авторе, а как ее концептуальная подоплека. И концепция эта, как уже показал международный успех вышедшей несколько лет назад книги Марии Степановой «Памяти памяти», становится все более востребованной во всем мире: взгляд на глобальные события сквозь призму повседневности, причем повседневности обычных людей, родственников автора.

От них остались обычные родственные воспоминания, которые автор складывает в художественную картину с помощью описываемых вперемежку с ними обычных собственных действий: я поехала, я прошла по этой улице, я прочитала в сохранившихся записках, я нашла в архиве… Слово «обычный» в этом контексте не должно восприниматься в уничижительном смысле - наоборот, именно (а многие и только) за счет этого читатели воспринимают происходящее в книге с той эмоциональной силой, которой хочет добиться каждый автор. Но есть одно важное уточнение: все эти составляющие, как и концепция в целом, приводят к полноценному художественному результату только в том случае, если озарены какой-то большой мыслью. В противном случае есть риск даже на фоне больших исторических событий создать нечто вроде дневника Николая II с его «ел кашу, стрелял ворон, разговаривал с Аликс».

Мысль, озаряющая книгу Кати Петровской, непреходяще велика: как могли люди сделать то, что сделали они в Холокост? Невозможно представить, чтобы в Германии кто-либо счел эту озаряющую ее мысль неактуальной - немцы слишком хорошо знают, каким мучительным усилием приходится выбираться из нравственного мрака, в который погружается народ, допустивший, чтобы подобное совершалось от его имени.

Неудивительно, что «Кажется Эстер» получила множество наград - премию имени Ингеборг Бахман, премию Strega Europeo, литературную премию города Аален Шубарт, премию Эрнста Толлера, литературную премию Aspekte. И более чем актуально после перевода на двадцать языков издание этой книги на русском.

Катя Петровская обладает способностью находить в потоке повседневности именно те детали и события, которые, будучи и сами по себе выразительными, делают этот поток значительным в неповседневном смысле. Видимо, она такие детали чувствует по резкой боли, которую они у нее вызывают. Этим объясняется и то, что книга написана на немецком, который Петровская начала учить, уже будучи взрослым человеком, и который «стал тем буквальным способом «онеметь», потерять дар речи, единственным приемлемым для меня способом писать о потерях».

Одно из событий, описанных в книге, произошло в 1932 году в Москве: Иуда Штерн, двоюродный дед Петровской, стрелял в немецкого посланника. Почему он это сделал, зачем, не становится ясно ни из скудных сведений, доступных в российских архивах, ни из подробных материалов, в том числе советских газетных вырезок, тщательным образом собранных и, разумеется, общедоступных в архивах немецких. «Неужто своими выстрелами он и в самом деле надеялся спровоцировать войну между Советским Союзом и Германией? Или хотел спасти всех маленьких людей, весь несчастный народ? А может, он хотел и того и другого, неважно, марионеткой ли, агентом или просто свободным человеком, которому волей случая выпало носить имя Иуда Штерн?» - спрашивает себя автор. И себе же отвечает: «У меня как раз склонность видеть все на фоне большой исторической панорамы, будто мы в самом центре, в розе ветров, пусть даже благодаря безумному родственнику, у которого ничему нельзя научиться».

Но самой сильной, самой мощной - язык не поворачивается сказать «деталью», но в повествовательном смысле это так - является в книге судьба папиной бабушки. Эта бабушка и есть Кажется Эстер. Такое странное именование связано с тем, что никто из родственников не мог назвать ее имя точно. Папа был ребенком и называл ее просто бабушкой. Он остался в живых только потому, что его отец вышвырнул из грузовика чей-то фикус и освободил место для своей жены и двоих маленьких детей. «Я вижу листья этого фикуса, которые оттуда, из 1941 года, кивают в такт событиям мировой истории. Этому фикусу я обязана жизнью», - пишет Катя Петровская.

Никто не знает также и того, почему Кажется Эстер не выехала вместе с другими родственниками. Может быть, физически не могла этого сделать, потому что была слишком стара и почти не ходила. Может быть, не захотела, потому что ей, как многим старикам, «еще памятен был 1918 год, когда после военной сумятицы и чехарды самых разных властей в город вошли немцы и позаботились установить относительный порядок. Вот и сейчас, казалось, вместе с немцами порядок пришел».

Нет ответа и на вопрос, почему родня оставила Кажется Эстер в одиночестве. Может быть, все считали, что бабушка не вынесет дорогу, и зачем же ее мучить, они ведь скоро вернутся… А может быть, «о смерти вообще никто не думал, или, точнее говоря, до смерти никто не додумывал, никто не домысливал происходящее до истинного конца, все покорно плелись за ходом событий».

Любой ответ и вызывает ту самую мучительную боль, по которой автор узнает главные явления жизни. Дворник, случайный свидетель, рассказал после войны, что Кажется Эстер мимоходом, между делом, застрелил первый же немец, к которому она, с трудом сумев выйти из дому, подошла на улице, чтобы спросить, по какому адресу следует собраться «всем жидам города Киева», чтобы идти к Бабьему Яру. На обложке немецкого издания книги - вязь сливающихся друг с другом строк. Это воспоминания, которые писала уже слепая бабушка автора.

«То одно, то другое слово проглядывало иной раз из этих шерстяных дебрей — «больные», «Москва», «вклад души». Много лет я надеялась, что все это можно будет расшифровать, восстановить, вроде бы в Америке есть приборы, способные эту мешанину распутать, покуда не поняла, что Розины письмена предназначены вовсе не для чтения, а лишь для того, чтобы за них держаться, — это крепко сплетенная, грубошерстная, неразрывная нить Ариадны», - пишет о них Катя Петровская.

Она прошла по этой нити и рассказала о своем пути так, чтобы читатель смог проделать его вместе с нею.