Валентин Нервин: "Регулярные силы небесные взяли наши сердца напрокат"

Сергей Алиханов

Валентин Нервин родился в 1955 году в Воронеже. Окончил Воронежский инженерно-строительный институт (экономический факультет).

Автор книг: «Стихотворения», «По мере судьбы», «Угар», «Ипостась», «На позднем параде», «Похвала трезвости», «На голос любви отзывается эхо», «Сверх обыкновения», «Невозбранное», «Одноразовая жизнь», «По обе стороны любви», «Воронежское время», «Сумеречный рай», «Даже во сне», «Раз и навсегда», «Время ходит по спирали».

Творчество отмечено премиями: Международного Чеховского конкурса, Волошинского фестиваля, «Боспорские Агоны», «Зов Нимфея», «Кольцовский край», имени Николая Лескова, Евразийского Фонда Культуры «Яблоко Поэзии», Союза российских писателей «За сохранение традиций русской поэзии», «Созвездие духовности», «Русский Гофман», имени Атанаса Ванчева «За высокое литературное мастерство», «Золотое перо Руси».

Живет в Воронеже.

Член Союза писателей России.

Пафос сокровенности — драгоценное качество лирики Валентина Нервина. Язык чувственных фактов дает возможность в нескольких строках выразить реальность, постигая мир, а главное — человеческую судьбу. Просодия Нервина как бы заново отрывает эмоциональную природу сознания. В новых информационных условиях, при избыточной событийности, порой гротескной и постоянно шокирующей усложнённости бытия, вполне возможна и гармония! Тщательно дозированное использование актуальной лексики в поэтической речи Валентина Нервина воспринимается как достоверность, открытость. Поэт становится близок читателю, а потом и необходим:

На фоне большого успеха

и резкого роста продаж,

я вспомнил

о комнате смеха,

которая вышла в тираж.

Былая реальность избыта –

живем и не паримся, но

в зеркальной поверхности быта

реальное искажено.

Умельцы зеркального цеха

шлифуют астральный прогноз,

поэтому

комната смеха

становится комнатой слез...

Валентин Нервин создал своей ареал, точнее, стихию естества. В своем творчестве поэт обрел — без каких-либо цеховых деклараций! — узнаваемое, индивидуальное звучание и свою поэтику. Многосмысленность образов развивает и создает в творчестве Нервина новые, точнее, хорошо забытые старые художественные традиции — как сказал великий воронежский изгнанник Осип Мандельштам: «все исчезает остается пространство, звезды и певец». Приходит понимание, что искусство, подчиненное идеологии, искусством никогда и не было. Если слово, и каждая деталь выверены и в эстетическом и смысловом планах, каждое стихотворение становится значимым с художественной точки зрения.

А это требует, как нам завещал еще Александр Сумароков: «прилежания и тяжкия работы». Поэт много трудиться и над тем, чтобы в строфах не оставалось следов этой неустанной внутренней редактуры:

Когда на перроне сухая листва шелестит,

а наши слова и надежды растрачены попусту,

Земля одиноко в осеннее небо глядит,

как женщина смотрит вослед уходящему поезду.

За далью своих световых и беспамятных лет,

звезда фонаря на последнем вагоне качается.

Составы уходят, а женщины машут вослед

и время надежд на Земле никогда не кончается.

На стихи поэта написано более 70 песен. Трогательный романс на стихи Валентина Нервина, музыка Эмира Бурганова, видео:

https://youtu.be/MoGDm9-Ma6s

О творчестве поэта написано много статей.

Корифей отечественной критики Лев Аннинский определил: «…У Нервина слова, собранные в стих, сохраняют естественность непринуждённого звучания и выстраиваются так, словно в размер их не выстраивали, а они сами ждали этого. Слова влюблены в стих даже там, где душа ощущает себя «по обе стороны любви» – на грани бытия и небытия…».

Виктор Есипов —поэт, литературовед написал: «О стихах Валентина Нервина писать легко, потому что они нравятся. …эти тончайшие колебания смысла…

Нервин лаконичен. Если уместна здесь параллель с легкой атлетикой, он спринтер, бегун на короткие дистанции. Ни одно стихотворение не выходит за пределы страницы. Для выражения поразившей его мысли поэту чаще всего хватает двенадцати-шестнадцати строк, немало стихотворений и в восемь строк, и даже в четыре… автор хотел им подчеркнуть точность своих жизненных ощущений и наблюдений и, соответственно, аутентичность их отображения в слове.

А в стихах, посвященных Пушкину, — неожиданная концовка:

«…в русской поэзии будет всегда

место, которое свято, но пусто».

Как точно и емко сказано о месте Пушкина в отечественной поэзии! И, думается, не только в поэзии, но и в формировании нашего национального менталитета.

Тут читателю открывается еще одно важное свойство поэтики Нервина: ее афористичность. …у Нервина все стихи, несмотря на небольшой словесный объем, самодостаточны и неделимы. Стремлением к афористичности отмечено у поэта едва ли не каждое стихотворение… приведу лишь наиболее, на мой взгляд, яркие:

«вы кемарите на дому, / а Вселенная расширяется»;

«моя любовь солирует на скрипке / и согревает космос изнутри»;

«Пиликает случайная шарманка, / и время превращается в золу»;

«да еще подруга — шалая, / как январская метель»;

«заглядывая в чье-то декольте, / увидишь только собственное эго».

Еще один характерный признак стихов Нервина — философичность. Афористичность и философичность стихов, …хорошо сочетаются с парадоксальностью стихотворных концовок:

«отсеченными ветвями / тополь машет надо мной!..»;

«кулаками после драки / будут ангелы махать»;

«река, похожая на Дон, /исподтишка впадает в Лету».

Находясь в гуще жизни, автор — или его лирический герой — имеет острый взгляд, свойственный истинному поэту. Стихи Нервина своеобразны и выразительны. Такова беглая зарисовка кладбища в стихотворении «На погосте»:

«На кресте сидит ворона,

на другом еще одна —

круговая оборона

летаргического сна».

Порой его стих звучит как каламбур:

«Полагали — напролом,

а выходит — наудачу

мы сидели за столом

и решали незадачу».

Стихи Валентина Нервина оставляют по себе долгую память, и каждый, кому доведется их прочесть, уже не забудет, что есть такой поэт с негромким, но естественным и легко узнаваемым голосом. Стихи Валентина Нервина оставляют по себе долгую память, и каждый, кому доведется их прочесть..., уже не забудет, что есть такой поэт.»

Эмиль Сокольский критик литературовед поделился: «…живет в Воронеже, и неслучайно к его стихам очень подходит определение «тихая лирика», — так условно называли поэтов-шестидесятников, которые, в противовес громким «стадионным» поэтам, писали о родной земле, о традиционных духовных ценностях, без эстрадной броскости слов размышляли о жизни и о судьбе. У Нервина слышатся отголоски воронежцев Анатолия Жигулина и Алексея Прасолова. Но в отличие от «тихих лириков» — отчетливо выражено игровое начало и парадоксальность мышления…

…у стихов Нервина есть главная особенность — они всегда молоды и при всей своей традиционности современны, то есть написаны не позавчера (такое впечатление иногда производят аккуратные «квадратики» строф), а — только что.

Нервин немногословен… но автор раскрывается не до конца; что-то остается в глубине сердца — невысказанным. Но я думаю, что и сказанного — вполне достаточно».

Замечательны комментарии читателей под ни-неймами:

— «Отклик родственной души всегда волнителен...»,

— «Благодарю Бога за то, что узнала о Вас и Вашей поэзии.»,

— «Коротко, ёмко и красиво — все достоинства в одном тексте.»,

— «Запало в душу...».

Надеемся, что и нашим читателям стихи понравятся:

НОЧНАЯ ПТИЦА

Всю недолгую ночь напролет

между Южным и Северным полюсом

перелетная птица поет

о любви человеческим голосом.

И звезда от любви до земли

долетает ночными зигзагами,

и плывут по морям корабли

под красивыми гордыми флагами.

…Эта жизнь утечет, как вода,

но поет и поет непонятная

птица, женщина или звезда –

перелетная,

послезакатная…

* * *

Тридевятое августа.

Ночь напролет

я сижу в полутемном углу «поплавка»

и какой-то эстет на эстраде поет:

– Ах, зачем эта ночь так была коротка!..

От луны по воде незатейливый след,

городского романса простые слова –

дежавю продолжается тысячу лет:

человек умирает, а память жива.

В акватории неба, у всех на виду,

по течению ночи плывут облака.

Не гони лошадей,

я допью и уйду.

Тридевятое августа.

Жизнь коротка.

ЮЖНОЕ

Пряный запах южного курорта,

белые магнолии в цвету;

по дороге от аэропорта

карамель растаяла во рту.

Поселюсь у самого залива,

у седого грека-чудака,

чтобы видеть, как неторопливо

море переходит в облака.

Содержатель маленькой таверны,

где всегда столуются в кредит,

обожает Грина и Жюль Верна,

говорит красиво и навзрыд.

Винный погреб делу не помеха:

можно, выпивая перед сном,

слушать укороченное эхо

вечного прибоя за окном.

А потом хозяйке, до упаду,

заливать за дружную семью,

за великолепную Элладу,

за дурную голову мою.

Только море – цвета перламутра,

долгий разговор накоротке,

и, неувядающий наутро,

виноградный вкус на языке…

ОСЕННИЕ ЦВЕТЫ

1.

Как не затосковать

в осенних городах? –

всё кажется чужим

и всё не слава богу;

последние цветы

на клумбах и в садах

стоят, как фонари,

и гаснут понемногу.

А заполночь снега

нагрянут свысока

на эти берега,

сведенные мостами,

и, как бы невзначай,

осенняя тоска

уйдет за облака

осенними цветами.

2.

Спуститься к реке,

побродить у затонов –

осенние звезды

на глади дрожат;

опавшие листья

каштанов и кленов

которую ночь

под ногами шуршат.

Я знаю, что скоро

ударят морозы,

но звезды и листья

у лета в долгу,

хотя хризантемы,

тем более, розы

давно отцвели

на моем берегу.

3.

Вот и осень по жизни пришла,

листья заживо падают в спешке;

у кого не попросишь тепла –

ни золы тебе, ни головешки.

Что романсы, когда наяву,

сообразно развитию темы,

остается посыпать главу

лепестками больной хризантемы.

Выше неба и ниже земли,

о весне поминая некстати,

полетели мои журавли,

догоняя тепло на закате.

ЛИСТОПАД

Что такое листопад? –

над сознанием и бытом

листья по небу летят

по немыслимым орбитам.

Наши корни в глубине

заплетаются червями,

крона прячется во мне,

а листва – над головами.

…Время жизни – листопад.

КОМНАТА СМЕХА

На фоне большого успеха

и резкого роста продаж,

я вспомнил

о комнате смеха,

которая вышла в тираж.

Былая реальность избыта –

живем и не паримся, но

в зеркальной поверхности быта

реальное искажено.

Умельцы зеркального цеха

шлифуют астральный прогноз,

поэтому

комната смеха

становится комнатой слез.

* * *

Метафорическая мгла

прописана в дому,

где бабушка моя жила

немного лет тому.

Гляжу из черного окна,

чердачного окна,

как удаляется она

и горбится она.

А где-то в глубине двора

мелькнула тень отца

и утонувшая сестра

спускается с крыльца.

И я, незримый до поры,

к порогу-рубежу,

немного позади сестры

из дома выхожу…

* * *

До чего симпатично,

когда вечерами,

на неравные части пространство деля,

в тишине облака проплывают над нами

в те края, где становится пухом земля.

То ли нас по инерции оберегают,

то ли попросту мы никому не нужны –

только звезды вокруг близоруко мигают,

освещая пространство

с другой стороны.

* * *

Когда я в небо долго не смотрю,

то знаю, сколько прожил на земле;

а погляжу – и сразу воспарю,

как Птица Счастья

об одном крыле.

На небе есть такие уголки,

такие территории, куда

во сне летят больные старики,

по счастью,

молодея навсегда.

* * *

Осталось про запас немного сил,

но время жизни движется к итогу

и женщины,

которых я любил,

на пенсию выходят понемногу.

Архангелы покуда не поют,

но радости кончаются до срока:

мечты не греют,

а друзья не пьют

и до Христа – как до Владивостока.

Я выступаю в роли чудака,

привыкшего по жизни, без оглядки,

надеяться на лучшее,

пока

слова любви находятся в остатке.

ДЕНЬ АНГЕЛА

Получив земную визу,

с голубями наравне,

Ангел прямо по карнизу

дефилировал ко мне.

С дилетантской точки зренья,

появляясь на миру,

Ангел в наши измеренья

залетает не к добру.

Видно, выпил на дорожку

и терпения в обрез:

то ли вызвать «неотложку»,

то ли сразу МЧС?

Он летел из Парадиза

ради нынешнего дня,

а потом упал с карниза

в полуслове от меня.

* * *

Ну вот и закончилось лето,

недолгое в нашем краю.

Под небом осеннего цвета

среди листопада стою.

Нетрудно понять с полуслова,

что этой печали под стать:

Есенина или Кольцова

в такую погоду читать.

Уже безоглядно русея,

на круге печали земной

Сергея, потом Алексея

цитирую как заводной.

По русской печали осенней

на долгие лета вперед

остались Кольцов и Есенин —

а все остальное пройдет.

* * *

Веселый июль,

не жалея себя, колобродит,

избыточный август

гуляет, в фанфары трубя;

но лето уходит,

и жизнь понемногу уходит —

и то, и другое вернется,

не помня себя.

МЕЖДУ НЕБОМ И РЕКОЙ

1

Все когда-нибудь кончается:

время, деньги и покой,

и звезда моя качается

между небом и рекой.

В тишине мерцают ласточки,

тени кружат по воде

и трепещут крылья бабочки,

прикоснувшейся к звезде.

2

Мы стояли на причале,

а по воздуху плыла

слюдяная тень печали

стрекозиного крыла.

Наше лето догорало,

пропадая ни за грош;

где-то музыка играла,

но слова не разберешь.

За рекой ходили грозы

по Калинову мосту,

перелетные стрекозы

молодели на лету.

Мы стояли у причала,

на краю добра и зла —

что за музыка звучала,

что за песенка была?..

3

Кособокая лодка, река…

Я сегодня до первой звезды

разгоняю веслом облака

на поверхности серой воды.

Ты любила меня наизусть

и почти позабыла теперь —

есть какая-то сладкая грусть

в осознании горьких потерь.

И куда по судьбе не плыви,

откликаются издалека

перелетные птицы любви,

утонувшая в небе река.

* * *

Осень играет страстями

на убывание дней,

листья швыряет горстями

в сторону жизни моей.

Все суета и химера,

но от угла до угла

возле Петровского сквера

тень Мандельштама легла.

ОТРОЖИНСКИЙ СЕНТЯБРЬ

Неистовые краски сентября

гуляют по холмам и перелескам —

осенний праздник, грубо говоря,

а мне поговорить и выпить не с кем.

Последнее осеннее тепло

транзитом утекает за Отрожку —

и птицы улетели, как назло,

а то бы выпил с ними на дорожку.

Печаль — она и в Африке печаль;

не персонифицируя утрату,

я долго буду вглядываться в даль,

которая туманится к закату.

РАЗМЫШЛЕНИЯ О ЕРУНДЕ

1.

Что я такое за создание?

Кого, зачем и почему

не сотворили в назидание

по неподобью моему?

Живу по мере быстротечности,

как облака или трава,

и присобачиваю к вечности

недолговечные слова.

2.

Вечность обыденна, сиюминутна

и не имеет особых примет,

а потому догадаться нетрудно,

что никакого бессмертия нет.

Я сожалею о дне быстротечном:

даже поэту на Страшном суде

хочется думать о добром и вечном,

а получается –

о ерунде.

3.

Не подводя конечного итога,

доказываю,

с пеною у рта,

что собирался сделать очень много,

а, в сущности,

не сделал ни черта.

Жизнь удалась процентов на пятнадцать –

обидно,

что никто не виноват,

и, ежели по совести признаться,

то это

оптимальный результат.

* * *

Когда с утра лежу в постели

(проснулся, но еще лежу),

душа фиксируется в теле;

но, где конкретно – не скажу.

А ночью были мы в разлуке –

на этом свете и на том –

ведь, с точки зрения науки,

душа – божественный фантом.

Узнаю только по итогу,

зачем старается Господь,

одушевляя понемногу

мою бесхитростную плоть.

* * *

Ученый, философ и даже

поэт утверждают не зря:

земные амбиции наши

Галактике до фонаря.

Но кажется, что, временами,

посланцы далеких планет

уже наблюдают за нами

в замочную скважину лет.

* * *

Кто-то конструирует ракеты,

кто-то проектирует дома,

ну а для чего нужны поэты? –

разве что, покушать задарма.

Племена и целые народы

строят и ломают искони,

а стихи не делают погоды,

ничего не делают они.

Мы живем страстями и грехами

в хороводе мира и войны,

а душа спасается стихами –

для того поэты и нужны.

АНТУАН

Антуан де Сент-Экзюпери

был пилот, писатель и пижон –

черт его за это побери,

потому что перся на рожон.

Этот невозможный Антуан –

даром, что писатель и пилот,

часто опрокидывал стакан

и летал, забыв про самолет.

Улетел и сгинул без следа

между небом и Па-де-Кале.

Маленькие принцы никогда

не живут подолгу на Земле.

* * *

«…И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий

Тунгус, и друг степей – калмык».

Александр Пушкин

Когда начинается буря в стакане

и светлая даль различима едва,

понятно, что в метафизическом плане,

славяне, тунгусы, калмыки, мордва –

мы русские люди,

в конечном итоге,

и нам поневоле дана благодать:

не зная пути, не сбиваться с дороги –

за это не жалко полцарства отдать!

* * *

Тех поражений и побед

уже не видно за веками,

но через пару сотен лет

опять нашла коса на камень.

И снова бесконечный спор

на всю округу. Неужели

не выяснили до сих пор:

а был ли мальчик,

в самом деле?..

МОРПЕХ

Неукротимый гвардии-морпех

держался до последнего стакана.

За что он пил? – за Родину, за тех,

кто не вернулся из Афганистана,

за гвардию…

И, всё бы ничего,

да никогда не ладил с тормозами

и смерть уже взглянула на него

пронзительными наглыми глазами.

...Мужчины погибают с бодуна,

а женщины уходят по-английски.

За музыку заплачено сполна –

как у Ремарка, в «Черном обелиске».

* * *

Как воскресить убитую свободу,

забытую, за давностию лет? –

я не могу найти живую воду,

живой воды в округе больше нет.

И только Ангел с детскими глазами

встречает и приветствует меня,

когда судьба лежит под образами

наискосок от Вечного огня.

* * *

Старик, похожий на пророка,

читает книгу без конца

и время прячется до срока

в морщинах этого лица.

Когда видения и звуки

сошлись на уровне Земли,

его натруженные руки

поверх истории легли.

Всё неизбывное мгновенно

и возвращается на круг,

но время вырвется из плена

и книга выпадет из рук.

НА ПЕРРОНЕ

Когда на перроне сухая листва шелестит,

а наши слова и надежды растрачены попусту,

Земля одиноко

в осеннее небо глядит,

как женщина

смотрит вослед уходящему поезду.

За далью своих световых и беспамятных лет,

звезда фонаря на последнем вагоне качается.

Составы уходят,

а женщины машут вослед

и время надежд

на Земле никогда не кончается.

* * *

Сколько листвы под ногами,

столько любви за душой –

топчут ее сапогами

на переправе большой.

Только паром от причала

не увезет за моря:

долго ли нам, от начала

осени до ноября?

Прошлое ходит кругами

прямо по кромке воды –

сколько листвы под ногами,

столько любви и беды.

ТРАМВАЙ

Я ничего не забываю –

ни понарошку, ни всерьез.

Как я скучаю по трамваю,

который в будущее вез!

Он дребезжал, как ненормальный,

систематически пыля,

по улочке провинциальной,

где закругляется земля.

Мои товарищи-погодки,

со скоростями не в ладу,

не дожидаясь остановки,

выпрыгивали на ходу.

Я тоже соскочил с подножки,

перемахнув через года.

Трамвай уехал понарошку

и не вернулся никогда.

СТАРИКИ

Назло болезням или стрессам,

назло печалям и нужде,

они толкутся по собесам,

не понимая, что и где.

Одни приходят с орденами,

дабы узрели за версту,

другие просто костылями

выстукивают пустоту.

Всю жизнь работали на Кафку

и получали по труду,

а надо в рай представить справку,

что родственников нет в аду.

* * *

Ангел мой,

для чего мы живем

в ожидании мора и глада? –

отпусти меня петь соловьем

на окраине райского сада!

Чтобы время текло по ладам

и сияла звезда на востоке,

чтобы души, забытые там,

полагали, что не одиноки…

* * *

В этом доме холодно зеркалам

и душа певучая замерзает:

то ли эхо прячется по углам,

то ли страх из погреба

выползает.

Эта боль, зажатая в кулаке,

поминутно вглядывается в лица.

…Книга Судеб где-то на чердаке,

никому не ведомая,

хранится.

* * *

До небес далеко,

но далекое – рядом;

всё у нас по судьбе,

да не всё на мази.

Надоело петлять

между раем и адом,

увязая по сердце

в окольной грязи.

Мы привыкли петлять

по разбитым дорогам,

измеряя на глаз

окаянную тьму.

Сколько можно, стоять

перед Господом Богом

и не видеть его,

и не верить ему?..

* * *

Красиво гуляли,

прикольно острили,

пока не раздался последний звонок;

о судьбах Отечества мы говорили,

покуда земля не ушла из-под ног.

Прикольно острили,

красиво гуляли,

но за поворотом теряется след.

Во многая мудрости много печали –

печали до черта,

а мудрости нет.

* * *

С небожителями я не дружил,

на Луну и целину не летал;

и на почте ямщиком не служил,

и начальником Чукотки не стал.

Размышляя о добре и о зле,

дефилирую, с душой наравне,

и на всей невероятной Земле

только Муза улыбается мне.

И летит она по контуру дня,

где пирует на миру воронье.

Но, покуда Муза любит меня,

небожители страхуют ее.

* * *

«Когда качаются фонарики ночные…»

Г. Горбовский

Российские дороги не кончаются:

какой бы не случился поворот,

фонарики по-прежнему качаются

и черный кот

выходит из ворот.

Бесхитростную песенку Горбовского

на все четыре стороны поют.

Ему за это надо было «Оскара»,

но «Оскара» в России не дают.

У нас такая тонкая материя,

такая Вифлеемская звезда,

что вечная Российская империя

поет и плачет,

раз и навсегда.

* * *

На фоне заката,

на лоне природы

мы жили, казалось, у края земли,

когда по фарватеру шли пароходы

и сонные воды, как время, текли.

Судьба нагадала

навеки проститься

и мы выпадали из времени, где

над нами летали красивые птицы

и тени сновали по легкой воде.

Чем дальше по жизни,

тем сумерки ближе –

махни на прощанье рукой вдалеке.

Во сне запоздалом однажды увижу

огни парохода на тихой реке.

ЗВЕЗДА

К утру холодает.

И чудится, вроде,

костер догорел, а звезде невдомек,

что недолговечная ночь на исходе –

кукушка молчит и горчит кофеек.

Любимая,

нам уходить в одиночку,

но я тривиально доволен судьбой:

есть пара минут на хорошую строчку –

на память,

которая будет с тобой.

Сейчас я достану заветную фляжку –

налей до краев и звезду не туши:

возможно, судьба предоставит поблажку

на время любви,

на пространство души.

* * *

Зарядили дожди бесконечные,

слезы капают наперебой.

Мы с тобою земные, невечные,

мы из плоти и крови с тобой.

Потускнели пейзажи окрестные,

время года пошло на закат,

регулярные силы небесные

взяли наши сердца напрокат.

Если жизнь – это лишь ожидание

невозможного, то, уходя,

на прощание, как на свидание,

подари мне улыбку дождя.

ПАМЯТИ АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА

После потравы и похорон

для оптимизма – край не почат.

Целыми днями

с разных сторон

жизнелюбиво песни звучат.

А по ночам я слушаю, как

перекликается воронье,

мусорный ветер

свищет в кулак

и разрывает сердце мое.

* * *

А. Радашкевичу

Отчего, скажи на милость,

на какой такой предмет

этой ночью мне приснилась

песня юношеских лет:

там красивая такая

отражается в трюмо

и поет, не умолкая,

Сальваторе Адамо.

Только время, априори,

человеку не судья –

Сальваторе, Сальваторе,

спета песенка твоя.

Что упало, то пропало;

мы не выкрутимся, но

даже то, чего не стало,

в зеркалах отражено.

* * *

Ее на свете нет.

Она сегодня там,

куда не заглянуть

созданию земному.

Я ревновал ее

к деревьям и цветам,

и к шелесту волны,

и к воздуху ночному.

Как следовало жить

и какова цена

того, что говорим

любимым поневоле,

не ведая того,

что скоро тишина

заставит ревновать

ко времени и боли?

КОЛЬЦО

Не говори, не суесловь

о снах, которые не в руку –

кольцо дарилось на любовь,

а пригодилось на разлуку.

Ушел за тридевять земель –

за разведенными мостами

который год его постель

пестрит могильными цветами.

А ты состарилась одна,

храня любовно и бесслезно

кольцо, которому цена –

две жизни, прожитые розно.

* * *

…выпила недорогого вина,

как-то неловко потом пошутила

и на меня посмотрела она

так, что дыхание перехватило.

Долго ли коротко, жизнь прожита –

я не ищу для себя оправданья.

Но вспоминается женщина та

и –

перехватывает дыханье…

* * *

«…среди метели,

медленно кружащей…»

Юрий Левитанский

Зима не торопилась,

но вчера,

по замыслу небесного стратега,

она решила выдать на-гора

запасы нерастраченного снега.

Прожив полвека в северной стране,

я даже не припоминаю, чтобы

у нашего подъезда, как во сне,

лежали трехметровые сугробы.

В апофеозе неба и земли –

сплошная белоснежная морока,

в которой, за российские рубли,

веселье не затеплится до срока.

- Любимая,

когда бы ты могла

нарисоваться в этом Эльсиноре,

от средиземноморского тепла

мои снега растаяли бы вскоре.

СТАРЫЙ АЛЬБОМ

Листаю альбом незапамятных лет

и, кажется, чувствую кожей,

когда фотографии смотрят на свет

и судьбы толпятся в прихожей.

Какая проекция счастья была

тогда на супружеских парах,

какая прекрасная юность цвела

на тех фотографиях старых!

Пора бы, пора бы усвоить всерьез,

что молодость не повторится,

но в этом альбоме, ни горя, ни слез,

а только веселые лица!

Душа покидает родные места,

но даже в покинутом доме

блуждает улыбка счастливая та,

забытая в фотоальбоме.

БЕЗДЕЛУШКА

В обыкновенной квартире

есть безделушка одна:

ангел играет на лире –

грош без копейки цена.

Купленный на барахолке

в годы больной нищеты,

он притулился на полке

выше мирской суеты.

Выше хулы и злословья

каждую ночь напролет

у моего изголовья

вольная лира поет.

Только свободное небо

запросто делит со мной

малую часть ширпотреба

в этой квартире земной.

В КИНОТЕАТРЕ ПОВТОРНОГО ФИЛЬМА

Верили в Бога и в Белого Бима,

жили по совести, но всё равно

в кинотеатре повторного фильма

не повторяется

наше кино.

Что-то хорошее нам показали,

но про чужую судьбу и беду

не вспоминает в пустом кинозале

зритель,

уснувший в последнем ряду.

* * *

Хочется праздника! –

и по старинке,

после недолгих застольных трудов,

я с антресоли достану пластинки

семидесятых прикольных годов.

Помнишь, когда-то под музыку эту,

по-человечески навеселе,

солнечный зайчик плясал по паркету

так, что дрожало вино в хрустале.

Море судьбы не всегда по колено –

годы и беды пошли на-гора,

но повторяются песни Дассена

и Ободзинский поет, как вчера.

Что-то забудется, но, поневоле,

музыку памяти я сохранил.

Хочется праздника! –

и с антресоли

я достаю благородный винил.

ИЗ ДЕТСТВА

Юрию Кублановскому

На фоне железнодорожных путей,

согласно церемониалу,

калека безногий в тележке своей

с утра колесил по вокзалу.

Душа на пропой и медаль посреди,

а за отворотом бушлата –

согревшиеся у него на груди,

скулили слепые щенята.

А он, бедолага, шутил невпопад

среди суеты балагана

и водкой выкармливал этих щенят,

бутылку достав из кармана.

Хорошие граждане средней руки,

забаву ценя лобовую,

охотно кидали свои медяки

в тележку его гробовую.

В шалмане водяра текла, как вода,

навстречу собачьему веку,

кого мы сильнее жалели тогда -

щенят или всё же калеку?

Вокзальные слезы легли про запас,

бухло переполнило чашу.

Кого мы сильнее жалеем сейчас –

себя или Родину нашу?

* * *

«В небесах торжественно и чудно…»

Михаил Лермонтов

На самых высоких орбитах,

где райские птицы поют,

есть пепел невинно убитых

и тех, кого завтра убьют.

Не знаю, отсюда не видно,

какая охрана в раю.

Но даже Господь, очевидно,

боится за душу свою,

когда деловито и просто,

пощады нигде не суля,

восходит звезда Холокоста.

По-нашему – просто Земля.

* * *

Не надо возвышенных слов:

мы попросту сотворены

из горького пепла и снов,

оставшихся после войны.

Когда догорает закат,

на линии сна и огня

я вижу убитых солдат –

и каждый похож на меня.

УДАЧА

Никого ничем не попрекая,

наконец, увидел наяву,

почему судьба моя такая

и благодаря чему живу.

Слава богу, что не позабыли

феи, серафимы, соловьи,

женщины, которые любили,

и друзья хорошие мои.

Слава богу, в лучшие мгновенья

честно удается заслужить

пониманье и благоволенье

тех, что жили или будут жить.

Люди! –

пожелайте мне удачи

в самом очевидном и простом:

чтобы видеть так, а не иначе, -

и на этом свете,

и на том.

* * *

Деревья,

травы,

перегной

и прочее земное –

всё это прежде было мной

и снова станет мною.

Врастаю в землю, а потом

ветвями поднимаю

листву, поющую о том,

чего не понимаю.

* * *

Поезд отслоился от перрона,

расцвела попутная луна.

В тамбуре купейного вагона

женщина курила у окна.

Что ей на дорогу нагадали,

что наговорили под шумок,

за какие дали-цинандали

сигаретный тянется дымок?

Женщина за это не в ответе.

…Выдали постельное белье

и в купейно-сумеречном свете

прошлое забыло про нее.

Всякое случается,

но всё же

хорошо, когда сошло на нет

прошлое, которое похоже

на пустую пачку сигарет.

* * *

Дожидался тебя

и скорей,

чем положено, из темноты

в ореоле ночных фонарей

пробегала по улице ты.

На бегу,

на беду, на бегу

каблучками, кроша тротуар, –

до сих пор позабыть не могу

этот звук и духи «Ше Нуар».

Отпусти,

человеку невмочь

одиноко стоять у окна,

задыхаться и пялиться в ночь,

где зажгла фонари тишина.

ВОСПОМИНАНИЕ О МУЗЫКЕ

Под звездами,

кочующими с юга,

я жил тогда у черта на хвосте

и вольная, как музыка, подруга

раскачивала время в темноте.

В апофеозе нежности и боли

соединялись на одной струне

свободные диезы и бемоли,

сиятельно дарованные мне.

Потом я засыпал на сеновале,

а звезды кочевали по судьбе

и новые созвездия сияли

не для меня,

но сами по себе.

* * *

Не знаю, как там – на далеких планетах,

а здесь – угорелые души людей

летают в каких-то полутора метрах

над уровнем улиц и площадей.

Земля подарила свое притяженье

назло человеку и, как ни крути,

но разнообразные телодвиженья

душа совершает еще во плоти.

Наш мир ограничен и необитаем

для ангелов и серафимов, а мы

в полутора метрах от жизни летаем,

когда получаем бессмертье взаймы.

* * *

На развилке путей,

на скрещенье дорог,

уводящих до неба и выше,

обитает невидимый ласковый Бог,

словно сказочный Карлсон на крыше.

Поутру ветерок облака шевелит,

дождичек небеса купоросит,

а моторчик уже навсегда барахлит

и варенье никто не приносит.

Старый Бог у порога Вселенной сидит

и к полуночи ждет астероид,

на котором веселый Малыш прилетит

и чердачные окна откроет.

СТАРЫЙ ДИВАН

Как сладко засыпать на стареньком диване,

продавленном еще столетие тому:

ни горечи в душе,

ни гадости в стакане,

а просто благодать

и полное му-му.

Лукавить не хочу, доказывать не стану,

что именно во сне рождается строфа,

но вынеси диван –

и всё по барабану,

сломается диван –

и кончится лафа.

Космическая пыль по воздуху летает,

я засыпаю, но Галактика не спит:

Обивку подновит

и душу залатает,

пока моя Земля

пружинами скрипит.

ВОЗЛЕ МОРЯ

Там, где время ходит наоборот,

со своими комплексами не споря,

можно жить, не думая наперед,

собирая камешки возле моря.

На волнах качаются облака,

пролетают чайки и альбатросы –

хорошо посвистывать свысока,

разрешая маленькие вопросы.

В стороне от важных проблем и дел,

на часы поглядывая украдкой,

светлый ангел по небу пролетел,

словно чужая память о жизни краткой.

* * *

Живу, не прячась,

а над Летой

уже горит моя свеча.

Когда уйду из жизни этой,

не поминайте сгоряча.

Не говорю,

что понял много

и с веком был накоротке,

но я не меч в деснице Бога,

а лишь свеча в его руке.