Популярный блогер Александр Майсурян публикует серию постов, посвященных законам эволюции и их действию в России и СССР. В своей последней публикации он обращает внимание на слова Ленина о том, что «христианство, как и социализм, чтобы войти в мир и завоевать себе место в нём, должны были подвергнуть его полнейшему отрицанию. Это вовсе не было чьей-то прихотью или блажью, свойством чьей-то личности, это было абсолютной необходимостью. Но чтобы закрепить завоёванное в мире место, потребовалось точно так же принять на себя отпечаток прошлого, и это тоже не было «капризом больного воображения» или чьей-то личной «изменой»: такова была железная логика истории.
И действительно, после того как большевики взяли власть с помощью крайних форм экстремизма, они отказались от экстремистских методов борьбы с капитализмом. Равно и после боевого воинствующего атеизма пришел «компромисс с церковью» и так далее. Буквально в каждой области, которую затронула революция, она начинала с максимального, всеобъемлющего отрицания, а заканчивала примирением с прошлым в какой-то промежуточной точке.
В том числе это касалось и семейной, и половой жизни. Революция в этой области началась с того, что хорошо иллюстрирует картина «Вывод» художника Александра Бучкури (1905 год): это был прогон обнажённой жены-изменщицы через всю деревню с разнообразными унизительными шутками и издевательствами.
Этот обычай описал в конце 19-го века Горький: «По деревенской улице, среди белых мазанок, с диким воем двигается странная процессия. Идёт толпа народа, идёт густо, медленно и шумно, — движется, как большая волна, а впереди её шагает шероховатая лошадёнка, понуро опустившая голову... К передку телеги привязана верёвкой за руки маленькая, совершенно нагая женщина, почти девочка. Она идёт как-то странно — боком, ноги её дрожат, подгибаются, её голова, в растрёпанных тёмно-русых волосах, поднята кверху и немного откинута назад, глаза широко открыты, смотрят вдаль тупым взглядом, в котором нет ничего человеческого. Всё тело её в синих и багровых пятнах, круглых и продолговатых, левая упругая, девическая грудь рассечена, и из неё сочится кровь (…) Так наказывают мужья жён за измену; это бытовая картина, обычай, и это я видел в 1891 году, 15 июля, в деревне Кандыбовке, Херсонской губернии, Николаевского уезда. Я знал, что за измену у нас, в Заволжье, женщин обнажают, мажут дёгтем, осыпают куриными перьями и так водят по улице. Знал, что иногда затейливые мужья или свёкры в летнее время мажут «изменниц» патокой и привязывают к дереву на съедение насекомым. Слышал, что изредка изменниц, связанных, сажают на муравьиные кучи».
В сельской России так выглядел обычный развод, тогда как в городах для развода требовалось согласие церкви, и добиться его было невероятно сложно, и занимало обычно годы.
В февраль 1917 года начались реформы в этой сфере, которые вызвали противодействие со стороны православной церкви. Тот же Ленин писал тогда: «Нельзя быть демократом и социалистом, — решительно писал Ленин, — не требуя сейчас же полной свободы развода, ибо отсутствие этой свободы есть сверхпритеснение угнетённого пола, женщины».
Но народ понял это по-своему. К примеру. В 1918 году в селе Старицы под Царицыном крестьяне получили лёгкий светский развод на мирской сходке, по новому законодательству, но потребовали от священника закрепить его в церкви. Священник отказался: «Обряда развода нет». Тогда крестьяне придумали по-своему: «Виноватую жену одели в рогожи, в руки дали старый веник, голову украсили крапивой, на груди и на спине повесили большие плакаты с надписями: «я разведённая жена», и под руку с торжествующим мужем, под звон тазов и сковород, с свистом и гиканьем провели через всё село в дом её родителей». Как видим, такой «развод» не сильно отличается по степени позора от того же «вывода»...
А над законами большевиков, упрощающим процедуру развода и отменяющим церковный брак, начали смяться в тогдашних, еще более или менее свободных СМИ. К примеру. над первым в стране гражданском браке между наркомом Александрой Коллонтай и матросом Павлом Дыбенко:
«Ф. Сологуб рассказывает подслушанный на улице отрывок беседы:
— Вы знаете, она (очевидно, Коллонтай. — А. М.) вышла замуж.
— Что вы! Неужели в церкви венчались?
— Ну, зачем же! Просто у себя в записной книжке записали…»
Однако способ записи совершённого брака в записную книжку скоро будет оставлен — как способ буржуазный. Просто достаточно будет подмигнуть — и брак совершён.
Кстати, тогдашние журналы предлагали хитроумный «способ» избавиться от надоевшей кухарки. Просто уволить негодную прислугу стало после революции почти невозможно — её права надежно защищала новая власть. Зато можно было вступить с кухаркой в законный брак, а потом мгновенно развестись и сразу выставить её вон — ведь разойтись с женой теперь ничего не стоило...
Журнал «Долой богов» в 1923 году писал: «За последнее время у нас царит эпидемия «разводов». Чем она объясняется? Прежде всего тем, что теперь незачем тайком изменять нелюбимой жене или ненавистному мужу. Можно развестись открыто... Затем, теперь меньше стало охотниц беспрекословно выносить побои своего пьяного мужа»... Лев Троцкий объяснял происходящее так: «Уже одно введение института гражданского брака не могло не нанести жестокий удар старой, освященной, показной семье. Чем меньше в старом браке было личной связи, тем в большей мере роль скрепы играла внешняя, бытовая, в частности обрядовая, церковная сторона. Удар по этой последней оказался тем самым ударом по семье... Вот почему семья шатается, распадается, разваливается, возникает и снова рушится... История рубит старый лес — щепки летят».
К разводам в те годы стали относиться достаточно легко, по крайней мере, среди городских жителей.
Более того, в 20-е годы советский брачный кодекс приравнял «законный» брак к незарегистрированному, фактическому. «Мы издали декрет, — отмечал Ленин, — который уничтожил разницу в положении брачного и внебрачного ребенка...»
Теперь всё было по-новому.