Дурак живет в «домике» своих психологических иллюзий, в псевдокомфорте, подобно склизкой улитке. Он не вылезает наружу (в реальность) потому, что реальность обрушит его мир.
При этом он является социальным конформистом и бытовым приспособленцем. Но внутри он глубоко не удовлетворен своим положением, фрустрирован и раздавлен. Он бодрится натощак, демонстрируя на публику невротическое жизнелюбие.
Дурак умудряется при всех потенциальных возможностях выбрать худший вариант жизни, при этом делая заложниками всех остальных (например, своих родственников). Буквально он заводит детей одного за другим, чтобы было кому изгадить судьбу. И чтобы в своих неудачах было на кого сослаться. У дурака вечно виноват кто-то другой.
Дурак не способен выстраивать эффективные социальные связи и всю жизнь крутится в среде себе подобных.
Дурак живет мелкими выгодами. Он пытается урвать три копейки, не видя ситуации в общем и целом. Он думает, что обманул всех, а обманул он лишь только самого себя. Фактически, он украл у себя жизнь.
Дурак зол, агрессивен и любит мелко пакостить. По-бытовому хитер, балансируя на грани психиатрии и юриспруденции. В советские времена, воображая себя диссидентом, он с гнилостным слюнявым хохотом рассказывал антисоветские анекдоты. Или, например, открывал воду в ванной на полную катушку, полагая, что тем самым наносит экономический ущерб государству.
Только чудовищная трусость удерживает дурака от преступления. А в перспективе такой советский застеночный дурак становится Моховым.
Дурак цикличен. Он годами повторяет одни и те же действия, но они не приносят никакого результата. И это совсем не вразумляет его.
Дурак — вуайерист и эксгибиционист одновременно. Он следит за другими, копается в чужих вещах, подглядывает в замочную скважину. При этом склонен к демонстративному поведению, любит выглядеть «хорошим» для окружающих.
Дурак бессубъектен. Ему важнее мнение со стороны, чем осознание правильности или ошибочности своих действий. Не понимая социальных статусов, он ориентируется на мнение соседей...
Я написала этот текст как основу для рассказа, пытаясь запечатлеть в нем одного давно известного мне человека. Но в комментариях мне тут же заметили, что здесь нарисован портрет среднестатистического российского обывателя. Однако, я воздержусь от критики мещанина, обывателя, «простого человека» как такового. Ибо именно на нем зиждется здоровое государство и общество, а также тот самый чаемый средний класс, который я вижу в перспективе своим основным электоратом.
Другое дело, что российский обыватель нынешнего времени часто являет собой утрированный образ советского голема. С той лишь разницей, что советского упорно клепали в идеологических кузницах «метафизического райкома», а этот буквально сделал себя сам, вопреки цивилизации и здравому смыслу. Я также не хочу уподобляться писателю Ольге Седаковой, которая, оговариваясь, что не стоит подозревать ее в высокомерии, выражает именно его, высказывая плохо завуалированное пренебрежение теми, кто не разделяет ее эстетических и этических пристрастий.
Советская интеллигенция, как и раньше, использует «обычного человека», массу, как средство для удовлетворения своих амбиций. Но Россия давно не является литературоцентричной страной, логократическим ГУЛАГом, да и культура перестала быть скрепой бытия, соответственно, писатель уже не может быть «властителем дум», но очень хочет, что и выражается в невротической критике «простых людей».
Седакова пишет: «Был ли этот «простой человек» реальностью или он был конструкцией? Это вопрос. Я думаю, изначально он был конструкцией, проектом. Изначально его придумали, этого «нового человека», которого и принялись воспитывать: внушать людям, что они имеют право требовать, чтобы угождали их невежеству и лени. «Искусство принадлежит народу». И стали размахивать этим «народом» и «простым человеком» во все стороны, как какой-нибудь Илья Муромец своей булавой, и крушить головы тех, кто не «простые». Постепенно эта официальная болванка наполнилась содержанием. И «простой человек» явился миру...Осуждение идеологических инстанций нас нисколько не удручало. Что еще они могли делать? Но когда простые люди, твои соседи от себя лично выражали те же мнения — вот это действительно сражало!»
Но насильно мил не будешь, а именно милыми насильно было большинство представителей советской культуры.
Поскольку в красном бараке априори не могло появиться ничего по-настоящему уникального и жизнеспособного, подвергшийся идеологической обработке постсоветский уже мутант в глубине своего мятущегося, мутного, полуживотного бессознательного все же пришел к неутешительным выводам. Сохраняя при этом маску то ли беспечности, то ли обреченного отчаяния.
В своих текстах я несколько зачастила с понятием субъектности, прекрасно осознавая, что оно будет работать в автохтонном пространстве красной тряпкой для быка. И не ошиблась. Еще в прошлом году по нему прошелся, не то в шутку, не то всерьез — в свойской странной авторской манере небесталанный трубадур евразийских пустошей Псой Короленко.
Вот это самое «не то в шутку, не то всерьез», собственно и является характерным признаком и приемом не постмодерна, как может показаться на первый взгляд, а прямой декларацией собственной «невзаправдашности», шутовства, обернувшегося против шута, то есть, выворачиванием собственной пустоты наизнанку.
Не берусь дословно цитировать слова эпатажного исполнителя, но если принимать его песенные вирши буквально, а к этому обязывает и нарочито-упрощенная манера подачи и специфический стиль творца, то фактически в них декларируется добровольный отказ от субъектности в силу непреодолимых обстоятельств смертности всех и каждого.
Продолжая нехитрую логику Короленко, можно перестать мыться, потому что все равно где-нибудь да испачкаемся. И правда, «зачем мне соблюдать свою субъектность», когда можно «молиться и всех любить». Молиться пустым «богам», а фактически — собственным неврозам. Собственно, «бог» — это и есть массовый невроз. Таким образом, от коммунального дурака до патологической формы «простого человека», а затем и интеллигентного бессубъектника — мы имеем в результате провал как христианского, так и социалистического проекта в виде произведенного ими голема. Здесь «провал» следует понимать как суровую, но необходимую констатацию.