По справедливости: Юрий Векслер выпустил книгу о Фридрихе Горенштейне

Анна Берсенева

Максима «большое видится на расстоянии» при всей ее точности служит чаще всего оправданием слепоты и глухоты по отношению к лучшим современникам. В основе этого обычно лежит недомыслие, личное тщеславие или попросту зависть. А уж если у «большого» тяжелый характер, ожидать справедливости ему, скорее всего, придется не только после собственной смерти, но и до тех пор, пока не уйдут все, кто знал его при жизни. Звучит, может быть, жестко, но это именно так. И в том, что это так, убеждает судьба писателя и драматурга Фридриха Горенштейна (1932-2002).

Жил в московском литературно-театрально-кинематографическо-бытовом социуме автор, выламывающийся из этого социума своей неуживчивостью, провинциальностью манер и масштабом таланта. Все эти качества в равной мере вызывали отторжение, а отъезд в 1980 году в Германию любви творческих соотечественников ему, мягко говоря, не добавил. Если бы это было не так, то к тому времени, когда в перестройку его книги наконец стали издаваться на родине и он стал приезжать в Москву из Германии, где в связи с русской литературой уже проводились мероприятия под названием «От Пушкина до Горенштейна», - его встретили бы с распростертыми объятиями рецензий, творческих вечеров и славы такой громкой, какой он, без сомнения, заслуживал. Но этого не произошло, причем не произошло настолько активно, что спустя восемнадцать лет после его смерти, при огромном - изданном! - литературном наследии немало вполне просвещенных соотечественников слышат сейчас это имя впервые и испытывают потрясение, прочитав его книги, и недоумевают, почему художник такого уровня находится в слепом пятне общественного сознания.

Книга Юрия Векслера «Пазл Горенштейна. Памятник неизвестному писателю» (М.: Захаров. 2020) разрушает это безобразное положение и заодно объясняет, почему оно сложилось:

«Эта книга возникла как компенсация. Компенсация памяти (точнее, опасности исчезновения памяти) о большом и пока, к сожалению, непрочитанном очень многими русском писателе. Сама непрочитанность эта — диагноз. Как минимум глубокого кризиса российского культурного слоя (или, может быть, отторжения части этого слоя после прочтения романа «Псалом»): ведь даже рафинированная интеллигенция за редкими исключениями не знает, не читала Горенштейна. Я не пророк и апокалиптических прогнозов не делаю, и все же отказ «самой читающей страны» от посланного Богом таланта, от изучения его «месседжа» говорит о кризисе, который, конечно, и без этого виден невооруженным Горенштейном глазом».

Юрий Векслер понимал масштаб Горенштейна при его жизни и делает все, чтобы транслировать свое понимание в современность и в вечность. Он снял документальный фильм «Место Горенштейна», ведёт о нем интернет-проект на радио «Свобода» и вот теперь опубликовал книгу, в которой жизнь художника предстает стереоскопически: одни и те же события видятся его собственным взглядом и глазами тех выдающихся современников, которые понимали, с кем свела их жизнь на творческом поле. Андрей Тарковский, Андрей Кончаловский, Ефим Эткинд, Паола Волкова, Марк Розовский...

И вот парадокс: современники они действительно выдающиеся, талантливые мощно, без оговорок, но самое сильное впечатление все-таки производят в этой книге строки, написанные самим Горенштейном. Его повествовательная манера кажется при первом прочтении едва ли не разговорной, на самом же деле эта интонация сложно и тонко организована. Читая его прозу, понимаешь это по-настоящему, поэтому не надо обманываться и мнимой разговорностью воспоминаний.

Вот он вспоминает о том, как впервые обсуждали с Андреем Тарковским будущий «Солярис», для которого Горенштейн вскоре написал сценарий. Вспоминает тот волшебной красоты осенний день, тот сам собою катившийся разговор - и тут же словно бы мимоходом делает о предмете разговора наблюдение такой глубины и точности, какая доступна только большому художнику: «Что такое «Солярис»? Разве это не летающее в космосе человеческое кладбище, где все мертвы и все живы? Этакий «Бобок» Достоевского. Но воплощение не только психологическое, а и визуальное».

Андрей Кончаловский отмечает космическую - в том особом значении, которое исходит из понятия космизма, - особенность Горенштейна: «Он, подобно Чехову, сжимал и растягивал время в тех местах, где ему хотелось». Для сценариста - качество драгоценное.

Да и не только для сценариста - из особой способности управляться со временем и в то же время быть перед ним бессильным многое проистекает как в писательском труде, так и в жизни. И многое из этого многого - трагично. Горенштейн написал об этом в связи с Юрием Трифоновым:

«Юрий Трифонов пытался наверстать упущенное. Это и в жизни очень тяжело, в литературе это практически невозможно. Потому что то, что не сделано, то каменеет. Лев Николаевич Толстой никогда бы не мог написать «Севастопольские рассказы» в тот период, когда он писал «Войну и мир». Я это, конечно, говорю не для сравнения каких-нибудь литературных талантов — это смешно и нелепо сравнивать. Но каждый занимает свое место, есть место для золота, есть место для серебра, есть место для честной меди, всё нам нужно в литературе и в жизни. Я хочу сказать, что в тот период, когда надо было писать свои «Севастопольские рассказы», Юрий Валентинович Трифонов писал вещи совершенно другого порядка. И когда он нашел в себе силы как-то сказать в полный голос, множество тем, не созданных им ранее, вели между собой борьбу и создали то творческое напряжение, которое в конечном итоге, возможно, привело его к ранней смерти».

Понимая это, Горенштейн был несгибаем, если действительность требовала от него несвоевременности по отношению к своему таланту. Какой ценой ему это давалось, очень точно заметил режиссер Михаил Левитин: «Я понял, что его ведет по жизни подлинное страдание, что он находится в таком напряженном внимании к миру, в такой стойке защиты, в какой, пожалуй, ни один друг мой, знакомый не пребывал. И я сам, находясь часто в панике, не знал подобной тревоги. Это была, я думаю, постоянная тревога, непреходящая».

Результат же этой несгибаемости обозначил крупнейший литературовед Ефим Эткинд в статье «Рождение мастера», вышедшей на фоне подавляющего молчания о Горенштейне:

«Есть в этой фантасмагорической стране возможности для чудес. Например, может вдруг родиться на свет зрелый писатель — совсем готовый, как вооруженная Афина из Зевесовой головы. Внезапное появление искушенного мастера так же удивительно, как рождение взрослого человека, минующего детство, годы учения и становления. ... Возникновение из пустоты писателя Фридриха Горенштейна — тоже событие фантасмагорическое. ... Откуда взялся такой зрелый, строгий, уверенный в своих силах, скромный мастер, ... который видит жизненную значительность в ничтожных, казалось бы, деталях, наряду с событиями исторического масштаба; который малые страдания тела умеет сопрягать с порывами духа. ... И в каких условиях! Когда зарабатываешь на жизнь семьи иным способом, не этим нелегальным пером... Когда свое писание надо тщательно скрывать от всех и даже говорить о нем вслух нельзя... Когда проводишь целую писательскую жизнь в литературе, не участвуя в ее процессе, не слыша критики — ни доброжелательной, ни даже обозленной... Когда постоянно ведешь полемику — философскую, политическую, художественную, — и все это словно во сне: твоего голоса никто не слышит — тебя нет, ты бесплотный призрак... Когда тебе самому кажется, что ты нашел важные ответы на сомнения и вопросы современников, и ответы эти ты сформулировал как мог полнее и отчетливее, — и кто же их услышал? Два-три твоих самых близких, самых надежно-молчаливых собеседника?».

Эта художественно необъяснимое отношение к Фридриху Горенштейну, классику русской литературы ХХ века, не может, не должно продолжаться. И книга Юрия Векслера - из тех, что разрывают дурную бесконечность несправедливости.