Если плохо знакомым с историей архитектуры людям показать картинки из книги Ле Корбюзье «Лучезарный город» ("La Ville radieuse", Le Corbusier. 1935), то мало кто догадается, что это не вид одного из «спальных» районов Москвы, а мечта о счастливой жизни для всего человечества («Проекта современного города на три миллиона жителей», он же «План Вуазен», когда речь идет о Париже), предложенная братьями Шарлем-Эдуаром Жаннере-Гри и Пьером Жаннере почти сто лет назад.
Эта история началась в 1922 году, когда один из братьев – нам он больше известен под звучным псевдонимом Ле Корбюзье – отругал секретаршу за регулярные опоздания. Оправдываясь, расстроенная девушка рассказала шефу - уже добившемуся первых успехов архитектору, как тяжело живется тем, кто вынужден добираться на работу из пригородов Парижа. Она вставала в пять утра, чтобы успеть постирать чулки и блузку на следующий день, а затем два с половиной часа проводила в пригородном поезде, стараясь не опоздать к восьми тридцати. При этом грязные домогательства в набитом вагоне дело обычное, а вот на встречу с хорошим парнем надежды не было: в маленьком поселке, хотя и расположенном на природе, в выходные дни деться некуда.
Тогда Жаннере и придумали свой проект. Они предложили построить в центре столицы (все равно какого государства, Франции, СССР или любого другого) высотные здания с офисами и гостиничными номерами, а при них малоэтажные жилые дома. Их обитатели должны были просто пешком, проходя по тенистым парковым зонам, попадать на рабочие места. Другие работники, живущие в пригородах при производствах, также, прогуливаясь, могли, по замыслу братьев, легко добираться до станков. Наконец, если уж требовалось приехать с окраины в центр, то к услугам перемещающихся предлагались стремительные машины (например, изделия авиастроительной в прошлом, но переориентировавшейся на выпуск автомобилей фирмы «Вуазен» - спонсора одноименного проекта), несущиеся по прямым как стрела дорогам.
«Человек идёт прямо, потому что у него есть цель, он знает, куда он идёт. Избрав себе цель, он идёт к ней не сворачивая. Осёл идет зигзагами, ступает лениво, рассеянно; он петляет, обходя крупные камни, избегая крутых откосов, отыскивая цель; он старается как можно меньше затруднить себя. <…> Кривая улица - это дорога ослов, прямая улица - дорога людей. Кривая улица есть результат прихоти, нерадения, беспечности, лености, животного начала. Прямая улица – результат напряжения, деятельности, инициативы, самоконтроля. Она полна разума и благородства. Город - это место жизни и напряжённой работы», - Корбюзье любил излагать свои максимы ярко и образно.
Так была объявлена война – без ненависти, просто потому что так нужно – памятникам истории, а также любезным сердцу каждого туриста старинным улочкам и их вечным обитателям - гениям места. Вместо прежней застройки предлагалось нечто новое, санитарно безупречное и по-своему не бездуховное, не зря же города были названы «лучезарными», как мечты. Были показаны простые гармоничные формы без «украшательств»: без колонн, фронтонов, лепного декора и прочих излишеств - объемы, «омываемые светом и воздухом», свободные от туберкулеза и прочих болезней, сопровождавших жизнь в старых, скученных, непроветриваемых поселениях, где в окна никогда не заглядывает солнце.
Если посмотреть на московские (и не только московские, конечно) «спальные районы», поначалу покажется, что это буквальное воплощение графики братьев Жаннере. Однако на самом деле, равняясь на предложенную ими и иными модернистами эстетику, мы что-то поняли не так. Небоскребы лучезарного города, так похожие на наши индустриальные серии, задумывались вовсе не жилыми: это, если не считать гостиничных номеров, офисные здания.
Окраины же в исходном проекте предполагалось застраивать совершенно не так, как в итоге вышло у нас. Была придумана жилая ячейка, двухуровневая, с лоджией-садиком, очень удобная для жилья. Именно ее и представили на Международной выставке современных декоративных и промышленных искусств 1925 года в Париже, где Ле Корбюзье и наш Константин Мельников с его Павильоном СССР оказались единственными модернистами среди триумфа построек в стиле ар-деко. Такая ячейка, по замыслу авторов, должна была стоять не в одиночестве, но составлять малоэтажный объем из 120 подобных ей элементов. В чем смысл? В том, что живущие на окраине города поселялись как бы на виллах, пусть коллективных. Это идея города- сада, модной тогда концепции, ставшей особенно популярной после выхода в свет книги английского утописта Эбенизера Говарда. И это и есть главная разница между тем, что задумывал Корбюзье и что в итоге, как бы следуя ему, на самом деле построили у нас. Отказ от обаяния «улицы-коридора» (так говорил о традиционной городской застройке сам автор идеи «лучезарного города») компенсировался тем, что семья получала загородный коттедж, жизнь на природе. На самом деле, если смотреть объективно, во многих окраинных районах наших больших городов зелени вполне достаточно – и в виде больших лесопарковых зон, и в изобилии растительности между корпусами. Только вот ощущения, что живешь вне «каменных джунглей», там все равно нет. Оно, скорее, присутствует в районах «пятиэтажек», тех самых, что собрались сносить во имя реновации. Объяснение тут простое. Городские деревья - липы, тополя и ветлы - вырастают как раз вровень с крышами «хрущевок», создавая чувство «диффузии» природного в городское. Поздние же серии, где число этажей превышает и двадцать, и тридцать, высятся над кронами настолько, что никакая тайга между ними не даст ощущения исхода из городских теснин.
Не вполне точно мы поняли и другой постулат Корбюзье – «дом – машина для жилья». Предполагалось, что, используя дом как функционально оптимизированный механизм, люди будут там именно жить. То есть не возвращаться лишь на ночь, скорее «складируя» себя в нем на время сна, а обитать – собираться семьей у домашнего очага, заниматься физкультурой и принимать гигиенические процедуры (да-да, во Франции 1920-х годов это стоило подчеркивать особо) и повышать культурный уровень.
Как видим, получившаяся конфигурация, характерная для российского мегаполиса, внешне похожа на давнюю мечту великого модерниста, но по существу ей противоположна, и это порождает множество проблем.
Каждый день миллионы жителей окраин, как когда-то сотрудница братьев Жаннере, тратят по многу часов, добираясь к рабочим местам (или к месту учебы) в центре города, а потом еще столько же, возвращаясь обратно. В огромных районах, что сами уже, в принципе, города, пока они трудятся, остаются лишь дети, пенсионеры и обслуживающие локальную инфраструктуру рабочие из стран СНГ. Серийные «коробки» почти не несут на себе память места, в пространствах между корпусами плохо хранятся местные традиции, хотя названия отдаленных районов – Гольяново, Кузьминки, Медведково и так далее – напоминают о славной истории этих мест.
Сегодня мэрия Москвы старается сделать так, чтобы люди больше времени проводили в своем районе. Принята программа «Мой район», подразумевающая создание комфортной среды и, главное, рабочих мест в периферийных зонах. Но примет ли эти проекты организм своенравного города – большой вопрос.