В фильме «Я шагаю по Москве» есть сцена, где молодому Никите Михалкову не дают спать уроки английского языка, которые на всей мощности проигрывателя слушал официант из соседнего ресторана. Это яркая примета времени: в начале 60-х изучение языков стало национальной политикой. Все началось в 1961 году с выхода постановления Совета министров СССР. Оно так и называлось — «Об улучшении изучения иностранных языков».
В этом постановлении говорилось о том, что Советский Союз расширяет международные связи и знание языков и специалистами из разных областей, и простыми трудящимися в таких условиях становится особенно важным.
С этого момента по всей стране начинают открываться спецшколы, в университетах изменяются учебные планы, а уроки иностранных языков вводятся чуть ли не с детского сада. Правда, эти меры были эффективны лишь отчасти: уровень языка преподавателей, лишенных возможности практиковаться в языковой среде, да и просто говорить с носителями, оставался невысоким. Таким образом сформировалась и хорошо нам знакомая методика — учить языку так, будто это точная наука. Вероятность того, что советскому человеку хоть раз в жизни удастся пообщаться с иностранцем, стремилась к нулю, поэтому задачи научить людей говорить ни у кого не стояло. Но партия сказала: «Надо!» — и ученики обычных школ годами зубрили модальные глаголы, образования времен и функции причастий, чтобы после выпускного указывать во всех анкетах: «Иностранными языками не владею». Это к тому же было гарантией, что человек не сбежит за границу и не выдаст врагам военные тайны.
Совсем иначе дела обстояли в спецшколах с углубленным изучением языков. Оттуда выходила будущая советская элита: дипломаты, журналисты-международники, переводчики и, конечно, разведчики. Правда, попасть туда было практически невозможно: чаще всего билет в языковые школы (и особенно вузы) доставался по праву рождения в далеко не пролетарской семье. Фактически на всю страну было три института, способных довести студентов до уровня Proficiency: МГУ, МГИМО и, конечно, легендарный Институт им. Мориса Тореза, известный сегодня как МГЛУ.
В СССР существовало не так много профессий и социальных групп, которым требовалось знание языка. Среди этих редких людей были сотрудники КГБ и ГРУ. Им нужно было не только знать язык потенциально вражеских стран, но и в случае необходимости сойти там за своего. Список методик, по которым обучали сотрудников спецслужб, породил множество спекуляций: поисковик выдаст десятки языковых курсов, где обучение ведется якобы по «методу спецслужб».
Что в реальности происходило в темных подвалах разведшкол, неизвестно, зато известно большое количество слухов. Один из самых популярных заключается в том, что для подготовки агентов внедрения и «нелегалов» в СССР были построены сверхсекретные «американские деревни», где для будущих разведчиков искусственно создавали эффект полного погружения в языковую среду.
По другой непроверенной информации, будущих агентов обучали по методу Шлимана — того самого, который раскопал Трою. Сам он знал 14 языков и описал свой подход к их изучению в автобиографической книге:
«Этот простой метод состоит прежде всего в том, что нужно много читать вслух, не делая перевода, ежедневно заниматься по часу, писать тексты на интересующие темы, которые проверяет учитель, учить их наизусть и сразу рассказывать вслух».
Чтобы заниматься по Шлиману, нужно очень много говорить, читать, подражать чужой речи и произносить иностранные слова, не обязательно понимая их значение. Ну и, конечно, много писать и слушать. Ничего уникального, но для своего времени это был настоящий прорыв, так как никаких внятных методик обучения иностранным языкам просто не существовало.
Ну и конечно, вечно живы рассказы о том, что спецслужбы использовали для ускоренного обучения нейропрограммирование, а попросту старый добрый 25-й кадр.
Насколько все это близко к реальности, проверить не получится, пока не рассекретят архивы. Но, вероятнее всего, эти методы окажутся ближе всего к современным — просто, в отличие от рядовых учебных заведений СССР, разведшколы имели доступ к качественным учебникам, квалифицированным преподавателям и аппаратуре для аудирования.
Среди генсеков знание иностранных языков было распространено не больше, чем среди простых трудящихся. Строго говоря, полиглоты закончились сразу после Ленина — он получил хорошее старорежимное образование и владел английским, французским и немецким. После него руководители государства если и владели каким-то языком, кроме русского, то это был язык их родной республики.
Поэтому у каждого из них на всех международных встречах была правая рука — переводчик. Некоторые из них стали настоящими легендами. Первым таким человеком был Валентин Бережков — личный переводчик Сталина. По словам Бережкова, он был одним из немногих людей, здоровавшихся за руку с крупнейшими политическими фигурами периода Второй мировой войны: Сталиным, Гитлером, Черчиллем, Рузвельтом. Оказался на такой должности он случайно. До войны Бережков работал первым секретарем посольства СССР в Германии и участвовал в переговорах на самом высоком уровне. Во время одного из своих визитов Сталин заметил, что его переводчик с английского часто ошибается, и попросил Молотова подыскать ему нового. Молотов сказал, что хороший переводчик есть — правда, с немецкого. «Я скажу — выучит английский», — заявил на это Сталин. Выбор у Бережкова был небольшой, он в кратчайшие сроки выучил английский и стал сопровождать вождя во всех заграничных поездках, переводил ему всю войну, участвовал в исторической Тегеранской конференции, а в конце жизни написал увлекательнейшие мемуары о своей работе.
Но главной звездой советского политического перевода был, без сомнения, Виктор Суходрев — личный переводчик Никиты Хрущева, Леонида Брежнева, Алексея Косыгина и Михаила Горбачева. В общей сложности он провел рядом с главами СССР 30 лет. Началась его карьера с самого сложного клиента: Хрущев любил импровизацию, поговорки и яркие образы, которые порой было просто невозможно адекватно перевести на английский язык. Так, в 1956 году на приеме в польском посольстве в Москве он произнес историческую фразу «Мы вас похороним», которую, к слову, обычно цитируют не целиком. Полностью она звучит чуть менее устрашающе: «Нравится вам или нет, но история на нашей стороне. Мы вас похороним». По сути, Никита Сергеевич не слишком изящно процитировал Маркса, который говорил о том, что пролетариат станет могильщиком капитализма. Суходрев перевел эту фразу как «We’ll bury you» — в таком виде она упомянута и в известной песне Стинга «Russians». В русский обиход это же высказывание вошло уже в обратном переводе с английского на русский и превратилось в «Мы вас закопаем».
Знаменитой «кузькиной матерью» Хрущев грозил иностранцам не один и не два раза. Премьера состоялась еще в Москве, на американской выставке в Сокольниках в 1959 году. Тогда переводчик американской стороны растерялся и не нашел ничего лучше, чем перевести высказывание буквально: «Kuz’kina mother». Загадочные слова вызвали панику у мировой общественности: люди решили, что речь идет о какой-то новой сверхмощной бомбе, которой Хрущев планирует уничтожить человечество. Суходрев вспоминал, что корректный перевод этой идиомы подсказал ему сам генсек: «Что вы, переводчики, мучаетесь? Я всего лишь хочу сказать, что мы покажем Америке то, чего она никогда не видела!» Так «кузькина мать» превратилась в «We’ll show you what’s what». Отдельной строкой шли анекдоты и шутки, которыми любил разбавлять выступления Хрущев. Часто они были так же непереводимы, и переводчику приходилось «доигрывать лицом», чтобы члены иностранных делегаций хотя бы улыбнулись. Виктор Суходрев шутил: «Если Хрущев говорил „нАчать“, я переводил: „bEgin“».
Легендарный переводчик тоже оставил после себя мемуары «Язык мой — друг мой», в которых много места уделил воспоминаниям о самом эксцентричном начальнике, — видимо, с остальными было не так весело.
Оригинал здесь