Александр Гордон: «Никто не знает, что будет дальше».

- Вы снимаете по своей пьесе?

- Я написал сценарий. Впервые сделал это. Любая история начинается так: «А что, если?» Я подумал: «А что, если бы я был профессиональным режиссером, и каждые два года должен был бы снимать картину?» И вот из этого родилась комедия.

- О чем она?

- Представьте, если бы сюжет «Механического пианино» снял Вуди Аллен.

- То есть это трагикомедия?

- Нет, ничего трагичного в ней нет. Это комедия в чистом виде. Чем отличается Вуди от всех других? Этот человек - непрерывная рефлексия. Этот персонаж рефлексирует каждый свой шаг. И это смешно, потому что узнаваемо. Это не комедия положений или характеров. Это комедия узнавания.

- Действие происходит в наши дни?

- Да, разумеется. Действие происходит в наши дни, с нашими людьми. Комедия немножко и сатирическая тоже. Скажем, сцену питчинга в Министрестве культуры мы сняли на питчинге в Министрестве культуры. Мы решили схулиганить.

- Они потребуют с вас гонорары.

- Конечно.

- Ваш процесс погружения в режиссуру все-таки не совсем «всамделишный». Вы сам себе продюсер.

- У нас нет продюсера, но у нас есть редактор. Лицо, которое наш современный кинематограф сбросил со счета давно. А оно очень важное. Это человек, который может сказать режиссеру все, что он думает по поводу сюжетных нестыковок и несоответствий.

- Кого взяли на такую опасную работу?

- Отца своего. Я ему больше всего доверяю. Хотя он и ревновал первое время, что я не по его материалу снимаю, а по своему. Но все-таки согласился помочь. Поскольку я един в трех лицах – сценарист, режиссер и исполнитель главной роли, мне приходилось разрываться. А тут он сидит на playback и дает мне наставления этическо - эстетического характера. Несколько раз очень серьезно помог и с текстом, и с ситуацией. То есть выправил неверные, немотивированные ходы.

- Вообще, это очень важная работа. В современном кино такое количество сюжетных нестыковок и несоответствий, что они мешают верить режиссеру и сценаристу.

- В том-то и дело. У нас вообще редактура ушла очень давно. Сейчас нет редактора в штатном расписании. Поэтому иногда появляются несуразности. Отсутствие мотива, развития персонажа, неправильное отношение к тому, что происходит. А тут все-таки взгляд со стороны, он исправляет ситуацию в процессе. Потом появится еще один взгляд со стороны, это режиссер монтажа. И тут, я чувствую, мне мало не покажется. Снимаем –то мы вдохновенно и как Бог на душу положит, а как потом организовать этот материал? Слава Богу, что освободился Иван Лебедев, который согласился в этом поучаствовать, а он человек очень чуткий, я как к режиссеру монтажа могу ему доверять.

- Как вы видите прокатную судьбу картину? 10 копий, и что дальше?

- Сейчас не так. Сейчас все по-другому. Во-первых, у нас есть предварительная договоренность с Первым каналом, а это совсем другая история. Но поскольку мы снимаем кино для кинотеатров, у нас и здесь есть поддержка в лице одного из ведущих дистрибьютеров. Теперь все зависит от результата. От того, что мы смонтируем, когда сделаем, и как они к этому отнесутся. Сейчас ведь очень гибкая политика. Это раньше надо было выпустить какое-то количество копий. Сейчас, когда все в электронном виде, сократить или увеличить количество сеансов можно за 10 минут. Это точная реакция рынка на успех или неуспех картины. Должен сказать, что я совсем не ожидал от своей предыдущей работы, «Огней притона», которая совсем не комедия, и совсем не коммерческая, что мы поставим при очень скромном прокате два рекорда. Первый - это увеличение количества копий после первого уикенда. Что практически не случалось. А второй рекорд - по сбору на копию, притом, что в этот момент выходил какой-то американский мультик. То есть, в принципе, я считаю, что прокат такого рода картины возможен. Другое дело - поверят ли в это прокатчики. Я рассчитываю на прокат.

- Для проката очень важен и ансамбль актеров.

- У нас есть для зрителя несколько сюрпризов. Скажем, сейчас на площадке великий пианист Борис Березовский. Он играет спившегося композитора, соседа героя по даче, и делает это очень хорошо. Он старается очень. Например, вчера мы снимали сюжет, когда Борис должен стоять на блэйборде - такой доске, из которой бьют струи, и поднимают человека над водой. Борис никогда этим не занимался, и мы хотели изобразить, что он висит в воздухе. Но он научился за 15 минут, и мы снимали его реально парящим над водой. Мы зря строили вышку. Он справился сам. В роли заместителя председателя государственной думы у нас заместитель председателя государственной думы Петр Толстой. Но он играет не себя, он играет другого человека, но в том же чине. У нас, кроме правнука Льва Николаевича, снимался также правнук великого русского религиозного философа Флоренского. И профессиональная актриса, но правнучка Рябушинского. Какое-то здесь дворянское гнездо образовалось. Кроме того, сценариста сыграл выдающийся оперный режиссер Вася Бархатов. То есть такое у нас здесь созвездие непрофессионалов. Но их поддерживают профессионалы - Сережа Пускепалис, Никита Ефремов, Аня СЛЮ, дебютантка в кино Изабель Эйдлен, сегодня отсняли последний эпизод с Агнией Кузнецовой в роли очаровательной милиционерши. Так что состав вполне прокатный. Самая большая наша актерская удача - это моя любимая актриса со времен моей глубокой молодости, когда я еще служил монтировщиком в Театре на Малой Бронной, у Анатолия Васильевича Эфроса. Это Ольга Михайловна Яковлева, которая звездой была в этом театре. Она играет очень солидную, ключевую для меня роль, бабушку жены главного героя, которая единственная из всех ставит моего героя на место. То есть она делает ситуацию ясной, выступая в роли «бога из машины». Это волшебная, великая актриса. Таких больше нет. Я когда позвонил ей и сказал: «Ольга Михайловна, вот у меня для вас есть предложение…», она отказала категорически: «Нет! нет! нет! – Я ей говорю: «Подождите, я сценарий написал». Она говорит: «Сценарий? Это любопытно. Я думала, вы меня на телевидение зовете. Я туда не хочу. Я сижу и думаю, как вас оттуда забрать. Пришлите сценарий». Я прислал, замотался как-то, через неделю вспомнил, что она читает сценарий, позвонил. Она говорит: «Весь МХАТ ищет ваш телефон, не может найти». – Я говорю: «Так это «да»?» Она говорит: «Безусловно. Но кто же вам даст снимать такое кино?». - «Вы не поверите, государство».

- С каким чувством после такой роскоши творчества и человеческого общения вы выходите на площадку на Первом канале?

- Работа есть работа. Съемки фильма для меня хобби, а если бы они были работой, я бы их проклинал. А поскольку это хобби, и я могу позволить себе снимать сценарий тогда, когда я действительно хочу, то я люблю это. Лучше так, а не наоборот.

- Я прочла где-то, что в детстве вы мечтали о двух профессиях - быть следователем и режиссером. В вашей работе на телевидении вы как раз совместили обе эти профессии.

- Нет, режиссером я не мечтал. Я хотел стать следователем и певцом в ресторане. Я пою только дома, для друзей. Народные песни.

- В ваших съемках телепередачи «Мужское/женское» все постановочно?

- Нет, все персонажи настоящие. Наша передача психотерапевтическая. Те, кто думает, что у него все плохо, и в семье не так, путь посмотрит мою передачу. И ему сразу похорошеет. Но, а кроме того, в этой программе есть социальная составляющая. Люди ведь приходят за помощью. И мы пытаемся помочь.

- Я помню другую вашу передачу - вы глубокой ночью смотрели умопомрачительное кино в компании совершенно сдвинутых на этом людей. Очень жаль, что эта программа закрылась!

-Это же не от нас зависит. Если бы я делал телевизор, наверное, я бы продолжал ее вести. Хотя… Все же зависит от аудитории, готовой это смотреть именно по телевизору. Сейчас, когда пришел интернет, таким телепрограммам в телепространстве места нет. Их смотрит очень ограниченное число людей, которые кассы не делают. Я думаю, что это удел все-таки каких-то интернет-каналов. Пока предложений нет.

- И помню блестящую пародию на нее. Где, кроме вас, кино, которое вы предложили, смог досмотреть до конца только один человек.

- Я помню эту пародию тоже. Там была очень хорошая реплика якобы от лица нашей кинодивы Ренаты Литвиновой. «Мне кажется, книга лучше!» - «Какая книга? « - «Да любая!»

- Как вы думаете, развитие интернет-каналов позволит в будущем сегментировать всех тех, кто сегодня не смотрит телевизор?

- То, что появится нишевое телевидение в интернете, я уже не сомневаюсь. Пока все это происходит на пещерном уровне в виде видеоблогов.

- Но это не культурно-образовательные проекты, а напротив.

- А культурно-образовательные проекты итак обречены, и там, и там. Это же не вопрос медиа, а вопрос спроса. Количество людей, которые готовы слушать Березовского или смотреть «Ночного Гордона», оно всегда, в общем-то, очень мало.

- «Страшно далеки они от народа».

- Конечно. Поэтому тут у меня иллюзий нет никаких. На этом заработать нельзя. А зарабатывать надо. Поэтому у меня и произошло такое раздвоение.

- А как вы приходите в себя, после съемок телепередачи?

- Пока не пришел.

- Это же тяжело?

- А вы представьте: пять дней съемок здесь, и потом два дня по три записи в день на телевидении. Потом опять пять дней здесь. И так уже месяца полтора. Но лучше так, чем наоборот.

- Вы снимаете фестивальное кино?

- Нет. Я хочу делать не фестивальное кино, а человеческое. И я не очень люблю фестивали. Есть камерные фестивали, где встречаются единомышленники. Но, как правило, фестивали – это место, где люди меряются амбициями.

- Если бы у вас не было никаких финансовых ограничений, вы были бы абсолютно свободны, кого из западных актеров вы пригласили бы в ваше кино?

- Никого. Это абсолютно пародийно-чеховская фактура, это абсолютно русские люди. Ни один западный актер никогда жизни не поймет, о чем они тут говорят. И тем более это не сыграет, Это история все-таки русская. Она немножко постмодерн, но она русская.

- Вы преподавали в МИТРО журналистику. Ей можно научить? И если можно, то как? У меня не праздный вопрос, так как сама занимаюсь с детьми журналистикой и ищу результативные формы и методы работы.

- Есть несколько профессий, о которых говорил Немирович. Он говорил, в частности, о режиссуре, но это подойдет и для журналистики тоже. Научить ей нельзя, но научиться можно. Я делился со студентками древним театральным принципом. Это принцип, о котором писали Станиславский и Кнебель. Учение о драматургическом конфликте. Если ты не создаешь конфликт, ты не получаешь слежение. Если ты не получаешь слежение, значит, ты создал непригодный материал. Если ты умеешь создавать драматургический конфликт, ты можешь быть успешным журналистом, режиссером, писателем, политиком. Это универсальная вещь. Но, перед тем, как использовать этот инструмент, нужно понять, что ты хочешь сделать. А тут иного пути, как наблюдать внешний мир, нет. Поэтому чему я их учил? Быть внимательным к окружающим. Я просто заставлял вести дневник наблюдений. Не эмоций, а наблюдений: «…Я зашел сегодня в трамвай. Рядом сидели дедушка и бабушка. Мне показалось, что они незнакомы. А потом я понял, что они едут вместе». Вот такие маленькие вещи, которые помогают учиться видеть людей и мир вокруг. Еще я учил их эти наблюдения осмысливать. То есть пытаться из них создавать некий драматургически конфликтный материал, чтобы с ними можно было познакомить других людей. а потом я посылал их на практику, чтобы они уже с помощью электронных СМИ - диктофонов и камер - пытались тот навык, который они получили, притворить в дело, в мастерство. Но очень скоро я понял, что нельзя преподавать в коммерческом ВУЗе. Туда дети не учиться пришли. Совсем не учиться. Из своего курса я могу назвать двух девочек, у которых что-то получалось. Остальным было все равно. А подписывались бы они все равно моими учениками. Зачем же мне отвечать за 90% шушеры, которая выйдет в жизнь и, не дай Бог, устроится работать в какую-то газету.

- И люди будут спрашивать, чему же ее научил Гордон.

- Это раз. А во-вторых, все-таки педагогический талант - это талант. А я по жизни не стайер, а спринтер. Мне процесс доставляет удовольствие, но без результата это бессмысленно. Поэтому я отказался быть педагогом где бы то ни было. Хотя два принципа педагогики для себя сформулировал. Первый: «Делай, как я». Второй: «Если можешь делать лучше, чем я, делай лучше». Вот и вся педагогика. А науки педагогики, как таковой, я считаю, как не было, так и нет. Все дело в человеке. У людей перед остальными приматами есть колоссальное преимущество: они могут обучить следующее поколение навыкам, которыми владеют сами. В т ом числе душевным навыкам, этическим взглядам. А у большинства других животных такой способности нет. Они каждый раз начинают с нуля. А мы нет. Это и создает и историю, и культуру. Поэтому линия ученик-учитель – это важно. У нас раньше все опиралось на семью, которая обучает необходимому. И есть один учитель, который обучает сакральному. У нас семья отказалась обучать чему бы то ни было, поскольку есть школа, а сакральные знания отдали церкви, а та их где-то потеряла уже давно. Я не уверен даже, что у нас есть культура поколения. У нас внутри одного поколения сорок-пятьдесят субкультур. Поэтому у нас наступил социальный хаос.

- Четкое разделение на классы, вы считаете, лучше? Где у каждого класса своя культура?

-То, о чем вы говорите, складывалось две с половиной тысячи лет. А то, что сложилось сейчас, сложилось за два с половиной десятилетия. И вот кто тут правее, а кто нет? Вновь возникший социальный винегрет или архаичное социальное деление? Я не знаю. Какое общество будет успешнее дальше? То, которое позволяет эффективнее выживать, Я знаю, что мы пока не справляемся с элементарной задачей homo sapiens – выжить. А китайцы и индусы справляются. Два совершенно архаичных общества, разделенные на касты и классы. А наш винегрет пока не справляется с задачей самосохранения вида. Последний демографический всплеск правительство приписало своим заслугам, как будто забыв про волны рождаемости. Сейчас это новое поколение с воспроизводимостью вида не справится. И у нас опять получится русский крест. То есть смертность будет превышать рождаемость. Мы можем себя считать эффективной нацией, если у нас смертность превышает рождаемость? Думаю, что нет. Потому что мы вымираем. Значит, все наши ценности, которые мы себе назначили, с точки зрения выживания вида - пустое место. А раз так, победят те, кто размножается, а не мы.

- Я думаю, вам, как и герою вашей пьесы, присуща рефлексия.

- А как же? Это русская черта. К сожалению, она у нас в государственном управлении куда-то делась. Мы живем реактивно. В нас бросили камень - мы увернулись. А может быть, стоит подумать, почему в нас камень кидают?

- Как выдумаете, чем все это закончится?

- Не знаю. Любой, кто вам скажет, чем все это закончится, будет или шарлатаном, или сумасшедшим. Сейчас такое количество факторов включено в игру, такое количество неопределенностей, что нельзя предсказать, куда покатится колесо.

- Оно может покатиться в сторону 37 –го года?

- Куда угодно оно может покатиться, но 37-ой год - самый маловероятный сценарий, по крайней мере, для нашей внутренней жизни. 37-ой год был продиктован совершенно практическими причинами - нужно было быстрыми темпами совершить колоссальный проект по переходу страны аграрной в страну индустриальную.

- В общем, нужны были рабы.

- Конечно. И сделать это по-другому было невозможно. 99% репрессированных были крестьяне и низший пролетариат. Мы видим только верхушку - интеллигенцию. Также, как мы видим, что во время Второй мировой войны, Холокоста, погибло шесть миллионов еврееев, а то, что погибло 90% цыган, мы не видим. Потому что у цыган нет голоса. Так и у погибшего крестьянства нет голоса. А кто строил канал имени Москвы, на берегу которого мы сидим? Раскулаченные бывшие крестьяне. Тут, под водой, лежат их косточки. Это же не только злой умысел. Да, конечно, было громадное количество людей, которые просто сводили друг с другом счеты. Доносы были. И были жертвы иделогические, то есть ярые враги Советской власти. Были жертвы политические, которые могли составить конкуренцию Сталину. Это все было. Но основная-то масса пострадавших во время репрессий - это люди, которых призвали на трудовой фронт для того, чтобы они построили то, что они построили.

- А вам не кажется, что причина всего этого не в необходимости социальных преобразований, а просто в том, что мы все очень плохо относились и продолжаем относиться друг к другу?

- На ваш вопрос я отвечу полуанекдотом советских времен. В СССР приезжает иностранец, смотрит, вникает и говорит: «Знаете, я вообще не понимаю, как вы живете». – «А что такое?» - «Ну, известно же, что человек человеку - волк. Но у вас он еще и друг, товарищ и брат». Да, мы скверно относимся друг к другу. Но про себя я могу сказать, что во-многом, я скверное отношение к себе заслужил. Наверное, и каждый его заслужил. Поэтому тут начинать надо с себя, а не с людей. Попробуй стать таким, чтобы к тебе было трудно плохо относиться, тогда поговорим. Но я такого желания у большинства наших сограждан не вижу. И вряд ли оно появится в ближайшее время. Мы сейчас нашли национальную идею. Мы не такие, как американцы. А вот у нас теперь есть враг - Америка, и мы будем делать все не так, как они. Это хотя бы что-то. Предположим, что что-то можно построить на отрицании. Не уверен, но предположим. Вот у нас появился внешний хороший сильный враг. Замечательно. Что дальше? Врага надо побеждать. А как? Возникает ряд вопросов, на которые наверху ответов нет. А раз у них нет ответов, они не могут их транслировать вниз. Сейчас получается ситуация, что мы в потемках. Это отвечая на ваш вопрос, что дальше. Никто не скажет вам, что дальше. Ни Путин, ни Бог, ни царь, и ни герой.